Царь грозной Руси

38. ПАУТИНЫ ИНТРИГ

Османскую империю губили не поражения, не нашествия врагов, а наоборот — успехи, могущество и изобилие. Слава турецких побед и богатства манили итальянцев, французов, испанцев, португальцев. В империи ценили хороших специалистов, высоко платили, и европейцы меняли веру, становились полноправными «турками», это позволяло сделать карьеру (ну и, конечно, обзавестись гаремами). Выдвижение на руководящие посты у османов осуществлялось не по происхождению, а по деловым качествам, и ренегаты становились командирами, чиновниками, вельможами. Но служили они, естественно, не для блага державы, а ради собственных выгод.

В империю правдами и неправдами полезли европейские купцы, предприниматели. Внедрялись через тех же ренегатов, через османских союзников французов. И в XVI в. значительную часть рынков в Турции и Леванте стали контролировать флорентийские банкиры [17]. Прибыли утекали за рубеж, а постоянные войны, содержание пышного двора Сулеймана, строительство дворцов и мечетей требовали денег. Росли подати. Причем их стали сдавать на откуп, и агенты откупщиков драли втрое-вчетверо больше, в свою пользу. Чтобы уплатить, люди обращались к ростовщикам, закладывали дома и участки. Но откупщиками были те же ростовщики. Они становились хозяевами целых районов. Эти деятели вовсю развернулись и в столице. Подкупали чиновников, визирей, чтобы получить подряды, новые откупа. А среди ростовщиков и взяточников было удобно работать иностранным дипломатам, шпионам.

Немалых бед натворила и супруга султана Роксолана. Достаточно сказать, что после Сулеймана в Турции сочли необходимым принять закон, вообще запрещавший монархам иметь жен, все его женщины стали считаться только наложницами. Влияние Роксоланы на мужа было безграничным, а главную цель она себе поставила — возвести на трон любимого сына Селима. Впрочем, этого требовала и собственная безопасность. Она же сама добилась высылки прежней старшей жены, матери наследника престола Мустафы. Стань он султаном, и участь Роксоланы была бы незавидной. В самозабвенной игре она принялась формировать партию своих сторонников, устраняла с пути неугодных.

Наставником и опекуном Мустафы являлся великий визирь Рустем-паша, талантливый военачальник и администратор, главный советник Сулеймана. Роксолана выдала за него свою дочь Хамерие. Узнавала от нее, что происходит в доме визиря и, умело дополняя правдивые сведения клеветой, смогла убедить мужа — против него готовится заговор. Рустема обезглавили, Мустафу удавили. При этом страшная женщина пожертвовала даже собственными «нелюбимыми» детьми. Ее младший сын Джехангир, друг Мустафы, был отравлен, дочь, как вдова преступника, отправилась в ссылку. Против Роксоланы выступила мать султана, валиде Хамсе, не поверившая в заговор, пыталась обличить ее и… скоропостижно скончалась.

А чтобы у Селима вообще не было конкурентов, Роксолана начала уничтожение сыновей Сулеймана от наложниц и случайных связей. Поиски велись по всей стране, и было убито около 40 детей султана, многие вместе с матерями. Сама Роксолана умерла раньше мужа, но она добилась своего, у Сулеймана остался лишь один наследник. Хотя результатом стало не только это. Селима окружала партия, сформировавшаяся вокруг его матери в ее интригах. Из кого она состояла? Достаточно сказать, что Селим стал… горьким пьяницей. Ясное дело, споили его не правоверные поборники ислама и не патриоты Турции. Споили те, кто мог теперь вертеть царевичем, старался влиять на политику его отца.

Сулейман Великолепный никак не был другом России. Не терял надежды получить Казань, Астрахань, Северный Кавказ, не отказался и от «прав» на Рязанщину. Крымскому царевичу Адиль-Гирею он выдал ярлык на Казанское ханство. Западные дипломаты через своих друзей при его дворе продолжали подталкивать султана к войне против русских, но от такого шага Сулейман воздерживался. Понимал, насколько это трудно. Он лишь отслеживал события на севере, выжидал, как дальше пойдут дела у царя.

В 1565 г. на литовском фронте выдалось затишье. Шляхта еще не оправилась от полученного урока, Сигизмунд истратил деньги на прошлогоднее наступление, и наемники разошлись. Но он очередной раз постарался нанести удар чужими руками. Наобещал Девлет-Гирею, что его войска предпримут новую операцию, отвлекут на себя царские рати. И в Стамбуле сторонники короля сумели дожать султана. Доказали, что ситуация получается выгодная, можно воспользоваться. Правда, начинать масштабную войну Сулейман все равно не рискнул, но согласился для пробы дать хану тяжелую артиллерию и отряды янычар.

В сентябре татары и турки подступили к Болхову. Однако наши ратники во главе с воеводой Иваном Золотым стойко сражались, совершали вылазки, не позволив врагу подойти к стенам и сжечь посад. А обещанным литовским наступлением даже не пахло, и на выручку городу выступила армия Бельского и Мстиславского. Девлет-Гирей понял, что Сигизмунд его надул, снял осаду и повел орду прочь. Царские полки погнались за ним, потрепали арьергарды, отобрали пушки. В этой кампании впервые участвовало опричное войско. Оно действовало отдельно от земского, показало себя хорошо, отличился молодой командующий Дмитрий Иванович Хворостинин — он, кстати, был из очень знатного рода, из Рюриковичей, но из «захудалой» ветви, давно растерявшей свои владения.

Иван Грозный в это время не предпринимал крупных операций против Литвы, он был занят внутренними преобразованиями. Но он начал использовать ту же тактику, которую когда-то применяла его мать. Русские отряды стали вторгаться на территорию Литвы и строить крепости, отхватывая у неприятеля пограничные районы. Так были основаны Усвят, Ула, Сокол, Копие. Царь был в общем-то не против совсем прекратить войну. И Литва после провала своих планов выразила готовность возобновить переговоры, в Москву прибыло посольство во главе с Ходкевичем. Теперь паны уже не возражали против прав России на часть Ливонии. Предлагали замириться, владея землями, которые заняли обе стороны, заключить союз, выбить из Прибалтики шведов, и их владения поделить пополам.

Но царь справедливо заподозрил подвох. Шведы-то были в данный момент русскими союзниками. Королевские дипломаты вбивали клин, чтобы разрушить этот альянс, после чего соглашение с Москвой можно было и нарушить. Иван Васильевич предложил другой вариант: провести границу по Двине. Литва сохраняет Курляндию, но уступает города, лежащие севернее реки. А русские за это возвращают королю крепости, занятые царскими войсками южнее Двины: Озерище, Лукомль, Дриссу. Вдобавок к этому государь согласился бесплатно отпустить литовских пленных, а своих выкупать за деньги. Но послы от таких условий отказались.

И тогда Иван Грозный совершил шаг, совершенно необычный для своей эпохи. Созвал Земский Собор. Первый раз он обращался ко «всей земле», когда речь шла о проведении реформ. А теперь, собрав бояр, духовенство, дьяков, представителей купечества, дворян и детей боярских от разных городов, поставил вопрос — продолжать ли войну? Такие дела целиком находились в компетенции монарха, но, тем не менее, он и в этом случае счел необходимым посоветоваться. Ведь служилым предстояли дальнейшие тяготы, потери, торговым людям и городам — затраты. Иван Васильевич хотел знать, готовы ли они вынести это? Собор выразил ему полную поддержку. Фракции совещались по сословиям и подали «речи», признав, что литовские условия мира неприемлемы. Дети боярские подтвердили, что они «на его государево дело готовы», купцы заверили, что ради интересов Отечества отдадут «не токмо свои животы» (достояние), но и «головы кладем за государя».

Международная обстановка благоприятствовала. Султану нападение на Болхов еще раз показало, что русские сильны, а западные державы, нацеливая турок на Россию, лгут и хитрят. И Сулейман окончательно отбросил подобные планы. Вместо этого он начал еще одну войну с императором и в 1566 г. двинул свои полчища в Венгрию. Крымцам он тоже приказал участвовать в походе, а значит, в кои-то веки, царь мог быть спокоен за южные границы, сосредоточить все силы на западе. Но русских и литовцев развела страшная гостья — чума.

В Европе, в антисанитарных условиях тесных городов, вспышки подобных эпидемий были обычными, в нашей стране они случались гораздо реже. Но сейчас граница сдвинулась, царские гарнизоны стояли в Ливонии. Туда-сюда ездили купцы, перемещались воинские отряды — и разносили заразу. Летом 1566 г. эпидемия, перекинувшись из Швеции, стала косить людей в Новгородской земле, Полоцке, Великих Луках, Смоленске, дошла до Можайска. Царю пришлось мобилизовывать людей на борьбу с поветрием. Прекращалось сообщение между различными районами, дороги перекрывались кордонами. Совершались церковные службы и крестные ходы, чтобы защитить от беды села и города. Но санитарные меры нарушали снабжение. Подскочили цены на продукты. Требовалось перестраивать сложившиеся товарные потоки, организовывать подвоз хлеба из незараженных мест. А год, ко всему прочему, выдался неурожайный, что создавало дополнительные трудности…

Но эти проблемы стали далеко не единственными. Боярская оппозиция, потерпев поражение, никуда не исчезла. Она лишь затаилась и выжидала удобного для себя момента. А новая опора, которую создал себе царь, оказалась далеко не такой надежной, как он рассчитывал. Большинство опричников и в самом деле были честными служаками, искренне восприняли возложенную на них великую ответственность. Но не все. Некоторые не выдержали соблазна власти. Брат царицы Михаил Темрюкович очень возгордился. Нищий горский князек вознесся в первые вельможи огромной державы! Теперь он спешил обогатиться любыми способами, а заодно продемонстрировать свое могущество, и, как сообщали летописцы, «управы было на него добиться не мочно». Глядя на таких начальников, смелели и некоторые опричники. Притесняли и обирали земских — кто посмеет на них жаловаться? В число опричников царь принимал и иностранцев. Счел, что они-то заведомо не связаны с российскими изменниками и будут преданы государю, которому обязаны своим положением. Тут он ошибся. Иностранцы думали лишь о наживе, а изменить для них было куда проще, чем русским.

Мало того, несмотря на все меры предосторожности, в самом руководстве опричнины нашлись деятели, связанные с оппозицией. И конечно же, это было совсем не случайным. Ведь крамольникам как раз и требовались люди в ближайшем окружении царя. Мы не знаем истинного механизма, как это осуществилось. Может быть, после удаления Адашева и Сильвестра бояре начали скрытно продвигать новых ставленников. А может, обрабатывали тех, кого Иван Грозный уже приблизил к себе. Факт тот, что на оппозицию начали тайно играть Алексей Басманов, его сын Федор и Афанасий Вяземский.

Сделать они могли очень много. Они были любимцами царя, имели к нему постоянный доступ. Государь полностью доверял им, внимательно относился к их советам. Они были и умелыми царедворцами, манипулировали неумным Михаилом Темрюковичем. Они руководили следствиями по жалобам и доносам, могли прикрыть некоторые дела. Они ведали и кадрами опричников. И в их ряды попадали такие, кто никак не подходил под критерии людей незапятнанных, вне всяких подозрений. Например, князь Темкин-Ростовский. Он принадлежал к роду крамольников Ростовских, сам был причастен к прошлым заговорам, побывал в плену, но его почему-то не отсеяли, он занял высокое положение в опричном дворе.

Очередной узел интриг завязался вокруг избрания митрополита. В мае 1566 г. Афанасий тяжело заболел, оставил свой пост и ушел в Чудов монастырь. Но вполне может быть, что сказалась не только болезнь — а дрязги и подсиживания против него. В Церкви сформировалась мощная группировка во главе с архиепископом Новгородским Пименом. С ним сомкнулись епископы Филофей Рязанский, Пафнутий Суздальский, часть архимандритов. И стоит добавить немаловажную деталь. Курбский в своих сочинениях густо поливал русское духовенство грязью, но по какой-то причине делал исключение… для Пимена! Превозносил его как настоящего «подвижника», чистейшего и честнейшего. Хотя факты этого никак не подтверждают. Подвижничества за ним не обнаруживается, зато он всегда, прямо-таки с завидной регулярностью, оказывался в центре политических склок. Сейчас он снова стал «кандидатом номер один» на митрополичий престол.

Но царь, уже во второй раз, этого не допустил. Выдвинул архиепископа Казанского Германа. Он был постриженником Иосифо-Волоколамского монастыря, вместе со своим отцом, старцем Филофеем, вел в 1553–1554 гг. следствие над жидовствующими. Герман полностью поддерживал необходимость оздоровить государство, его родственники служили в опричнине. Казалось бы, самая подходящая фигура. Он уже прибыл в Москву, въехал в митрополичьи палаты. Но… против него неожиданно выступили Басмановы. Принялись клеветать царю на Германа, обвиняли его в чрезмерном властолюбии. Уверяли, что он мечтает быть «новым Сильвестром». По сути четко подыграли Пимену! И добились своего. С одной стороны, возражали епископы, с другой — советники. Аргументы у Басмановых и церковников были разные, но действовали они в одном направлении. Грозный засомневался и снял кандидатуру.

Однако Пимену государь все равно не дал ходу! Назвал игумена Соловецкого монастыря св. Филиппа (Колычева). Он происходил из боярского рода, в молодости даже поучаствовал в измене: вместе с родственниками примкнул к мятежу Андрея Старицкого. Но после этого раскаялся и принял постриг. И вот он-то действительно был подвижником, квалифицированным богословом. Филипп вообще являлся одним из ученейших людей своего времени — был талантливым физиком, механиком, хозяйственником. В архиве сохранились десятки его изобретений, которые он внедрял в своем монастыре. Это и гигантские гидротехнические сооружения с хитрыми трубопроводами, когда вода из 52 озер подавалась к мельницам, приводила в движение меха и молоты кузниц. И механическая сушилка, веялка, и устройство для разминки глины при изготовлении кирпичей, и даже оригинальные устройства, ускоряющие изготовление кваса.

Царь знал о его благочестивой жизни, учености, о его успехах по благоустройству Соловецких островов. Но был еще один весомый агрумент в пользу его кандидатуры. Именно то, что вся его деятельность проходила далеко от столицы, от политики, борьбы церковных группировок. В этой борьбе он был заведомо «нейтральным», должен был удовлетворять все стороны, мог объективно разобраться, что же творится в Церкви.

Но… еще не доезжая до Москвы, по дороге, против св. Филиппа была организована провокация. Он был всего лишь скромным игуменом, и официально государь пригласил его только для «совета духовного», однако новгородская верхушка уже откуда-то знала, на какой пост его прочат! Собрала и выслала к нему огромную делегацию, которая вывалила ему кучу жалоб и просила ходатайствовать перед царем об отмене опричнины. Интересно, правда? Почему такие просьбы и жалобы не передавались через своего архиепископа — находившегося в Москве? У новгородской знати были близкие и прекрасные отношения с Пименом. Почему обязательно потребовалось загрузить проезжего игумена? А он-то что? Он был человек доверчивый, искренний. Раз просят — его долг передать.

В столице Пимен и его партия сразу встретили св. Филиппа враждебно [72]. А когда он добросовестно выложил государю все, что навалили на него новгородцы, тут-то его и попытались подставить. Ну а как же, попался — враг царской политики! Иерархи, близкие к Пимену, оказались вдруг горячими защитниками этой политики, по собственной инициативе обратились к Ивану Васильевичу и «просили царя об утолении его гнева на Филиппа» [69]! Но просчитались. Государь, как выяснилось, никакого гнева на него не держал и на поводу у интриганов не пошел. Он пригласил игумена пообедать с собой, дружелюбно беседовал. Понял, что честного священнослужителя втягивают в дела, в которых он не разобрался. Разъяснял, зачем нужна опричнина [49]. Филипп отказывался от высокого сана, но Грозный уговорил его ради блага Церкви. Поддержала часть иерархов. А чтобы не возникало больше недоразумений, и чтобы Филиппа не впутывали в провокации, царь и митрополит разграничили сферы влияния: Иван Васильевич не вмешивается в церковное управление, а святитель не касается государственных дел. И не просто договорились, а 20 июля 1566 г. письменно зафиксировали такое разделение в официальной грамоте об избрании Филиппа на митрополичий престол [137].