Царь грозной Руси

51. ГОСУДАРЮ КРЕПКО СЛУЖИТИ…

Избрание Батория означало войну. Не только с Польшей, а, с большой долей вероятности, еще и с Турцией и ее вассалами. И Россия исподволь готовилась к такому развитию событий. Как стало известно Девлет-Гирею, зимой 1575/76 г. к гетману Ружинскому «и всем днепровским казакам» приезжал посланец царя. Иван Грозный обещал прислать боеприпасы, приказывал ударить на Козлов (Евпаторию), и казаки обязались «государю крепко служити». По этому поводу хан собрал совещание. Предположил, что казаки сперва станут брать Аккерман и Очаков, а татары будут в безопасности «за спиной» турок. На что мурзы возразили: «Если придет много людей на лодках, города их не остановят… Когда и на кораблях к ним приходят турецкие стрелки, они их побивают и города берут».

И все же, несмотря на тревожные донесения, приход к власти Батория воодушевил татар. Весной Девлет-Гирей вывел в поле 50 тыс. воинов, намереваясь двинуться на Русь — впервые после разгрома у Молодей. Но русская разведка не дремала, сигналы опасности быстро пошли в Москву. Чтобы прикрыть границы и строительство засечных черт, Иван Васильевич развернул на Оке полки, сам выехал в Калугу. Наступательных действий не планировалось, но отразить врага были готовы. Царь использовал поход и для учений, проверки боеготовности. Он и царевич Иван «ездили по берегу и смотрели бояр и воевод и дворян во всех полках».

Для практических действий войска не потребовались. Хан узнал, что его ожидают крупные силы, а кроме того, получил подтверждения, что в низовьях Днепра и на Дону собираются казаки, намереваясь ударить по его тылам. От Молочных Вод татары повернули назад. Казакам тоже стало известно, что орда оттянулась за Перекоп, и они скорректировали планы. Трехтысячное войско Ружинского вместе с пришедшими к нему донскими казаками осадило главную турецкую крепость на Днепре, Ислам-Кермен. Подвели мину, взорвали башню и взяли город. Но Ружинский неосторожно стоял «на плохом месте» и при взрыве погиб. А Девлет-Гирей прислал подмогу, татары ударили на казаков, грабивших Ислам-Кермен, многих перебили, другие отступили.

Однако потери вовсе не деморализовали казаков. Наоборот, они жаждали расквитаться. И посыпались непрерывные нападения. За лето отряды днепровских и донских казаков по 3–4 раза налетали на окрестности Очакова, Аккермана, Бендер, угоняли скот, врывались в городские посады. А Баторий в это время и впрямь начал переговоры о союзе с Турцией и Крымом. Но от султана и хана на него хлынул целый поток жалоб. Требовали наказать виновных, оплатить убытки. Паны оправдывались, что набеги совершают «своевольные люди», «беглецы из разных стран», и за их действия король не отвечает. Уверяли, что предводителей походов, которых называли турки, «князей Мысько и Васыля», в Польше не знают и не ведают.

Но Баторий был хитрым политиком и воспользовался смертью Ружинского, чтобы расколоть казаков. С одной стороны, взять их под контроль, чтобы не ссорили его с султаном. С другой, вывести из-под влияния Москвы и получить отличных воинов в собственное распоряжение. В 1576 г. он издал универсал о принятии казаков на службу. Вводился реестр на 6 тыс. человек. Им даровались официальные «клейноды» (регалии) — знамя, бунчук, печать. Гетман и старшина утверждались королем. Реестровым платили жалованье, выделяли землю и разъясняли, что они вошли в воинское сословие, а значит, со временем их уравняют в правах со шляхтой. Но те, кто не попал в реестр, не признавались казаками и обращались в крестьян.

Не тут-то было. Нереестровые отказались повиноваться указу и составили Низовое Войско — впоследствии оно стало называться Запорожским. В исторической литературе иногда приводится «грамота Батория» от 1576 г., которой он и запорожцам даровал войсковые права, земли с городами и селами. Но это фальшивка, составленная уже в XVIII в. [153]. В 1570-х гг. даже термина «запорожцы» еще не существовало, и Запорожье оставалось необитаемым. Баторий писал туркам, что «низовцы живут около московских границ за Днепром» [34].

Это согласуется с преданиями запорожцев, что Сечь располагалась в Седневке, недалеко от Чернигова. Еще одну базу казаки создали в 1576 г. на притоке Днепра реке Самаре — на острове в «дубовой товще» построили крепость с церковью, госпиталем, поздемными складами. Здесь была основана и первая на Украине общественная школа. Помогала, очевидно, Россия — низовцы сохраняли верность царю (и, кстати, донесение о разрушении Ислам-Кермена они послали в Москву). Позже, когда главная база переместилась в Запорожье, крепость на Самаре была переоборудована в казачий Пустынно-Николаевский монастырь, прославившийся чудотворной Самарской иконой Пресвятой Богородицы [76]. И все же Баторию удалось добиться важного результата. Его реформа внесла разброд в казачество, нереестровые тоже стали делиться, появилось сразу несколько «низовых гетманов» — Шах, Подкова.

Ну а с Россией король однозначно собирался воевать. При своем вступлении на престол он торжественно пообещал отобрать все прежние литовские владения, присоединенные московскими государями. Хотя тут же направил посольство к царю, скромно и учтиво убеждал в своем миролюбии, клялся «до урочного времени» соблюдать дружбу. Правда, при этом не титуловал Ивана Грозного царем, а в свой титул недвусмысленно добавил — «государь Ливонский». Поэтому послов приняли прохладно. Иван Васильевич выразил удивление, с какой стати Баторий называет его «братом»? Указал, что он ровня только для князей — Острожских, Бельских и пр. От переговоров государь не отказывался, но потребовал отступиться от претензий на Ливонию. Впрочем, в Москве хорошо знали о воинственных заявлениях Батория, о его переговорах с турками и крымцами.

Знали и причину его «учтивости». Власть короля оставалась очень непрочной. Его не признала Пруссия, против него выступил вольный город Гданьск. А многие паны считали законным монархом Максимилиана, ждали его вмешательства. При его дворе собралась группа польских и трансильванских магнатов, враждебных Баторию, настраивали императора взяться за оружие. А русское посольство Сугорского вело с ним переговоры о совместных действиях. Литовские вельможи обращались и к Ивану Грозному, призывали прислать войска. Но царь не хотел в одиночку ввязываться в польские проблемы, тоже ждал, когда Максимилиан начнет борьбу за украденную у него корону. Однако в империи дела обстояли не так просто.

Добиться, чтобы сейм санкционировал войну и выделил на нее деньги, было по сути нереально, Максимилиан это представлял. Можно было нацелить на Батория кого-то из немецких князей, но им за это надо было платить или предоставить какие-то иные выгоды. Императору скрытно противодействовала католическая церковь. Усиление Габсбургов никак не устраивало Рим. Баторий оказывался гораздо лучшей кандидатурой — не имея собственной опоры, он должен был зависеть от папы. Пожилому Максимилиану было тяжело преодолевать эти интриги. И ко всему прочему, он разболелся. Рейхстаг по вопросу о польской короне он назначил только на май следующего года. Заверил Сугорского, что надеется договориться с князьями, обещал вскоре прислать к царю послов для подписания союзного договора.

В сентябре Сугорский отбыл на родину, а 12 октября Максимилиана не стало… И опять Ватикан хорошо поработал вокруг опустевшего престола. Точнее, такая работа велась заблаговременно. У императора было несколько сыновей, и в наследники продвигался Рудольф — воспитанник иезуитов. В 1575 г. папа помог ему получить титул «короля римлян». Это звание было формальным, никакой власти над Римом не предполагало, но считалось важным в европейской иерархии, повышало авторитет своего обладателя. Теперь же католическая церковь и ее агенты поспособствовали нужным образом настроить князей-избирателей, и Рудольф II был провозглашен императором.

Тем не менее, в замыслах коалиционной войны против русских произошел серьезный сбой. Ведь международная обстановка определялась не только происками Ватикана и Батория. А в это же время в Иране скончался шах Тахмасп I. Кизилбашская (азербайджанская) знать тут же начала драки за власть, Персия рухнула в междоусобицы. Это вызвало радостное оживление в Стамбуле, упустить столь благоприятную возможность турки никак не могли. Польские предложения стали теперь второстепенными, и Мурад III двинул войска на восток.

Что ж, для России это получилось весьма кстати. Угроза столкновения с османами отодвинулась, а Баторий увяз во внутренних разборках. Ему пришлось собирать наемников, усмирять Пруссию и осаждать Гданьск. Причем, как доносили наши дипломаты, «панове земли обе, польская и литовская, с ним не пошли». И Иван Грозный рассчитал, что в сложившейся ситуации надо попытаться решить в свою пользу ливонский вопрос. Занять то, на что претендуют русские, а потом можно будет и переговоры вести. Глядишь, и император вмешается, вступит в войну, и полякам станет вообще не до Прибалтики.

Летний смотр на Оке показал, что армия оправилась от потерь, ее численность выросла. Царь постарался тщательно обеспечить тылы. Усилил гарнизоны южных крепостей, поручил донским и днепровским казакам продолжать операции против татар. Из двинян, пермяков и суздальцев на Волге формировалась трехполковая «плавная рать» на случай новых мятежей казанцев или нападений ногайцев. А в Новгороде была собрана армия с большим количеством артиллерии и в конце 1576 г. выступила на Ревель. Номинальным командующим был молодой Федор Мстиславский, настоящим — опытный полководец Иван Меньшой Шереметев. Он дал царю слово взять крепость или погибнуть под ее стенами.

23 января 1577 г. войско подошло к Ревелю. На предложение сдаться опять последовал отказ. В городе собрались со всей Эстонии самые непримиримые немцы, не желающие повиноваться России, а шведы успели нанять 5 тыс. английских и шотландских наемников. Наших воинов встретили вылазками, ожесточенным огнем со стен. Неся потери, ратники строили батареи. Открыли бомбардировку калеными ядрами, чтобы вызвать пожары. Но крепость была неприступной, стояла на горе, вся местность вокруг простреливалась. А несколько начавшихся пожаров горожанам удалось потушить.

Шереметев и впрямь проявил себя героем, находился на передовых позициях, руководил артиллерийским огнем. Тут и сразило его вражеское ядро. Словом, обещание государю выполнил. Но после его смерти осада пошла враздрай. Мстиславский далеко уступал ему по воинскому мастерству, да и растерялся. Эффективность обстрела снизилась. Пехота и артиллерия действовали несогласованно. Ратники в зимнем лагере обмораживались, умирали от болезней. Добавилась и измена. В Ревель перебежал один из татарских мурз, Булат, рассказал, что войска несут большой урон, подмоги не предвидится, а командование не уверено в успехе. Защитников это очень ободрило, они настроились выдержать. А потом начались оттепели, талая вода и грязь грозили войску новыми бедами. 13 марта Мстиславский снял осаду.

По весне царь стал собирать в Новгороде и Пскове новую армию. Возглавил ее лично, а вторым командующим после себя назначил Симеона Бекбулатовича. На Ревель Иван Грозный полки не повел. Северная Эстония была совершенно разорена, там было трудно снабжать большое войско. Государь реализовал тот план, который задумывался еще 10 лет назад — пройтись вдоль Двины, занять города севернее ее и обеспечить тем самым границу с поляками. В июле русские части, 30–40 тыс. человек, вступили в Латвию. В условиях «бескоролевий» польские гарнизоны давно уже не получали жалованья, шляхта и наемники разошлись кто куда, в городах оставалось по несколько десятков воинов. Они открывали ворота без боя. И царь их миловал, жителям предоставлял свободный выбор — присягнуть себе или уехать куда угодно.

Только Лаудон и Зесвеген пытались сопротивляться. Их взяли после артобстрела, защитников перебили или пленили, горожан объявили пленниками. В общем, поступали так же, как в свое время будет действовать Суворов: «Двадцать четыре часа — воля, первый мой выстрел — неволя, штурм — смерть». Если положение безнадежное, зачем же кровь проливали? Но в августе, когда царь подошел к Кокенгаузену обнаружилась неожиданная проблема. В операции участвовал и Магнус со своими ливонцами и датчанами. Грозный поручил ему взять бывшую орденскую столицу Венден. Однако вассал развил бурную активность, разослал по городам воззвания: если не хотят быть под властью русских, пусть сдаются ему. Для многих этот вариант показался предпочтительным, они признали себя подданными Магнуса, выдали ему поляков, которые находились у них, в том числе начальника над Ливонией князя Полубенского.

И теперь «король ливонский» потребовал от царя, чтобы русские не беспокоили его владений. Да, именно потребовал! Причем в числе «своих» городов называл даже Дерпт. Кокенгаузен тоже оказался «подвластным» Магнусу, его воины отказывались впустить царских. Дошло до столкновения, полсотни немцев было перебито. Государь отправил строгий выговор «голдовнику (даннику) нашему Магнусу». Указал, что он слишком много о себе возомнил. Ткнул носом в его реальные права и предложил быть послушным, довольствоваться тем, что ему дают, а если неугодно — убираться к себе за море. За Полубенским царь послал думного дворянина Воейкова, он отобрал польского сановника у Магнуса и привез в русскую ставку.

Да, Иван Васильевич был грозным для врагов. И умел быть грозным. Но человеком он оставался душевным и отзывчивым. Начиная поход, государь написал суровое послание к тому же Полубенскому. Напомнил, как он, переодев отряд опричниками, захватил Изборск, набезобразничал там, разграбил церкви, «отступив от христианства». Не без угрозы подшутил над его титулом «справца рыцарства вольного». Подметил, что «вольные», никому не подчиняющиеся воины — это разбойники, стало быть и Полубенскому надо носить звание «справца над шибеницыными людьми» (т.е. над висельниками). Казалось бы, за совершенные дела его ожидала жестокая кара. Но сейчас он был побежденным, и государь встретил его без всякой злобы. Наоборот, велел разместить его получше, угощал, просто и доверительно беседовал с ним. Полубенский был совершенно растроган таким великодушием, и в порыве чувств раскрыл царю тайну. Рассказал, что Магнус — предатель и уже снесся с Баторием, договорился со всеми городами перейти к нему.

Что ж, тогда Иван Васильевич вызвал вассала к себе. Обвинение подтвердилось, Мангуса и 25 ливонских дворян арестовали, а его города было велено занять русскими войсками. Но не везде это прошло гладко. В Вольмаре комендант Магнуса отказался выполнять приказ. Богдану Бельскому пришлось прибегнуть к силе, гарнизон разоружили и пленили. А в Венден вступил отряд Голицына и Салтыкова. Вступил мирно, воинам было категорически запрещено задевать жителей. Но ливонцы Магнуса и часть местных немцев заперлись в центральной цитадели, вероломно и неожиданно открыли огонь, убив «многих детей боярских» и ранив Салтыкова. После этого русские подвезли пушки, стали стрелять по замку. Но грянул взрыв, и он взлетел на воздух.

И доверчивые историки переписывают душещипательные сцены — как укрывшиеся в замке воины, горожане с женами и детьми, решили подорваться, чтобы избежать жутких казней. Как их укрепляли пасторы, какие возвышенные речи произносились, как прощались и молились [49]… Хотя все это от первого до последнего слова было выдумано пастором Рюссовым и другими проповедниками, старавшимися вдохновить ливонцев на борьбу с русскими. Кстати, ложь-то довольно прозрачная, догадаться о ней совсем не трудно. Потому что при взрыве не уцелел никто. И о том, что на самом деле происходило в замке, рассказать было некому. Возможно, в пороховой погреб попало ядро, а скорее, взорвались по неосторожности или по пьяному делу. Страшный взрыв снес дома вокруг цитадели, погибло много осаждающих, а еще больше горожан. Нашим ратникам пришлось тушить пожары, вести спасательные работы. Но неприятельская пропаганда объявила всех пострадавших жителей… ну конечно, жертвами расправы свирепого русского царя! А самой трагедии приклеила ярлык — «венденская кара».

Правда, сам Иван Грозный даже не подозревал, что он кого-то «покарал». Он намеревался устроить в Вендене торжества по случаю окончания похода, но город был настолько разрушен, что празднование пришлось перенести в Вольмар. И было что праздновать! За 2 месяца под руку государя перешло 27 городов. Теперь севернее Двины было занято все, кроме Ревеля и Риги. Подступать к рижской твердыне царь не стал. Ее осада потребовала бы отдельной кампании, больших затрат и крови. Но ее окрестности уже контролировали русские, и Иван Васильевич надеялся, что жители города, поразмыслив, сами перейдут к нему. Оценят безопасность под его защитой, торговые выгоды, об этом он и написал рижанам.

Основания для таких надежд имелись. Россия находилась на вершине побед. Авторитет царя был огромным. Ливонские дворяне старались поступить на его службу. Купцы и ремесленники Нарвы, Дерпта, Пернова отнюдь не жаловались на свое положение. К Грозному обратились князья Мекленбурга, просили подтвердить права на Рижское архиепископство, полученные ими от Сигизмунда. А за это соглашались, чтобы архиепископ стал подданным государя. К нему попросились обратно даже Таубе и Крузе! Да-да, прислали письмо к тому самому царю, которого ославили как «зверя». Выражали желание снова служить ему, обещали помочь в покорении Риги, Курляндии. И Иван Васильевич отнесся к ним вполне милостиво! [49] Почему бы и нет? Шпионы есть шпионы, а что перебежали и пакостей написали — такое уж их шпионское ремесло. Ответил им, что согласен принять. Глядишь, еще пригодятся.

27 сентября в Вольмаре государь дал пир воинам. Никакие испытания, беды, невзгоды, измены, которые ему пришлось пережить, так и не ожесточили Ивана Васильевича. Не смогли превратить его в мрачного и замкнутого человека. Радоваться он тоже умел. Искренне, широко, по-русски. Снова, как когда-то под Казанью, чествовал всех соратников, от бояр до рядовых. Снова все они вместе со своим царем сидели за накрытыми столами, и он поздравлял воинов, славил их доблесть, награждал. Победа была общая — и веселье общим. Иван Грозный усадил за праздничные столы и польских пленников. Обласкал их наравне с победителями, одарил шубами, кубками, ковшами, дал денег на дорогу и отпустил на родину.

С Полубенским он отправил несколько писем. Баторию пояснил, что русские не трогали его земель, только «свою отчину чистили», поэтому и причин для конфликта нет. То же самое царь изложил в письме гетману Ходкевичу — «убытка тебе здеся ни в чем нет, и ты бы о том не кручинился», лучше будет подумать о заключении мира. Но адресатами Грозного стали и Курбский с Тетериным. Это были не наемные шпионы Таубе и Крузе, а люди, предавшие свой народ, страну, Веру. И тут уж о снисхождении и всепрощенчестве речи не было. Сейчас, после раскрытия нескольких заговоров, государь знал очень многое, что натворили они и их соучастники. Как раз во втором послании к Курбскому он все это перечислил вплоть до убийства Анастасии. Коротко, четко, буквально по пунктам. Дескать, удостоверься, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Вот и полюбуйся на себя, какой ты «борец с тиранией».

Ну а о подлинном характере царя, о том, насколько он в действительности был склонен к мести и кровавым расправам, мы с вами можем судить по известным фактам. Например, он простил даже Магнуса. Изменника возили в ставке государя, он трясся в ужасе, со дня на день ожидая заслуженной казни. Но Иван Васильевич счел, что он достаточно наказан этим страхом. Когда возвращались из похода и приехали в Дерпт, государь освободил Магнуса. Взял с него новую присягу, обязал в будущем выплатить штраф в 40 тыс. гульденов и вернул десяток городов — властвуй в своем «королевстве» и больше не шали. А на дальнейшем пути, в Пскове, Грозный осмотрел ливонских пленников. В Россию угоняли жителей городов, которые пришлось брать с боем. Но царь оставил только некоторых, кто непосредственно дрался против русских, а большинство отпустил. Идите по домам!

Нет, не было жестокости. Да и причин для нее, вроде, не было. Казалось, что война на западе близится к успешному завершению. И на юге обстановка складывалась неплохо. Туркам казаки создали дополнительную проблему и еще раз поссорили их с Речью Посполитой. Удалой низовой гетман, одной рукой сгибавший подковы, и из-за этого получивший прозвище Подкова, отправился с казачьим отрядом в Молдавию. Объявил себя братом предыдущего самозванца Ивонии, сверг господаря Петра и сел на престол.

А Баторию, кроме внутренних смут, досталось от татарских «союзников». В Крыму умер Девлет-Гирей, ханом стал его сын Мехмет-Гирей. Но жен и наложниц у крымских царей было много — а соответственно, и царевичей в избытке. И братья Мехмета от разных матерей считали себя ничуть не хуже его. Завидовали, начали склонять на свою сторону мурз. Чтобы его не скинули, новому хану срочно требовалось укрепить позиции, заслужить поддержку орды. А это можно было сделать только одним способом, захватить побольше «ясыря». На Русь идти было опасно: как бы, наоборот, не растерять авторитет. И Мехмет-Гирей устремился на Украину. Выжег и разорил всю Волынь, угнал массу невольников. Потом написал Баторию, что крымцы совсем не нарушали мира, они просто «искали» собственных врагов, князя Острожского и низового гетмана Шаха. Правда, искать-то их было незачем. Всем было известно, что Острожский жил в Остроге, а резиденцией Шаха являлся Немиров. Но к этим городам, где можно было получить по зубам, татары даже близко не сунулись.

Тем не менее, Баторию пришлось притвориться, будто он поверил, и отослать в Крым крупные суммы во избежание дальнейших набегов. Но Мехмет-Гирей обратился и в Москву. Причем царю он преподносил свой рейд как разрыв союза с Польшей. Ради дружбы просил «всего ничего»: отдать Астрахань, свести казаков с Дона и Днепра и заплатить 4 тыс. руб. Ему послали «в подарок» тысячу руб., разумеется, без Астрахани. А насчет казаков ответили стандартной отпиской: днепровские — подданные польского короля, а донские — это «беглецы российские и литовские», ни от кого не зависят, и их велено казнить, если они появятся в государевых владениях (хотя в это же время многие донцы находились не только во владениях, а ходили с царем в Ливонию и пировали вместе с ним в Вольмаре).

Что же касается Османской империи, то она одолевала персов, но война оказалась тяжелее, чем ожидалось. Поэтому султан приказал Мехмет-Гирею участвовать в боевых действиях в Закавказье. Нетрудно понять, что такое перенацеливание орды Россию могло только порадовать. Вместо нападений на наши земли, татарская конница двинулась совсем в другом направлении. Хан повел своих подданных через через Северный Кавказ к Дербенту.

Но попутно крымцы, как водится, принялись грабить местных жителей. И горские князья забеспокоились, как бы турки и хан не подмяли их. Снова стали проситься в подданство к царю. Теперь под его власть пожелал перейти даже давний противник русских, шамхал Тарковский. А князь Кабарды Темрюк Идарович попросил Ивана Грозного помочь в обороне и восстановить крепость на Тереке. В 1577 г. «по челобитью Темрюка, князя Черкасского» к нему отправились ратники и заново отстроили Терский городок.

Но на этот раз государь решил не давать османам повода для конфликтов. Он не стал назначать на Терек воевод и стрельцов, и крепость оказалась как бы «неофициальной». Чисто казачьей. Ее гарнизон составили гребенские и нижнетерские казаки. Москва получила возможность так же, как с донцами и низовцами, пожимать плечами. Заявлять, что она здесь ни при чем. А казаки служили царю и выполняли его приказы. И это событие принято для определения старшинства Терского Казачьего Войска. О первом строительстве Терского городка в 1567 г. сохранились лишь упоминания в летописях и переписке, а о службе казаков во втором городке в архивах нашли царские распоряжения. Поэтому генштабисты в XIX в. выбрали точкой отсчета 1577 г.