Царь грозной Руси

29. РАДОСТНЫЙ МИР ДОМОСТРОЯ

«Цивилизованные» авторы XIX–XX вв. постарались опошлить и исковеркать не только фигуру первого царя. Нет, они исказили все прошлое нашего народа. Изобразили его жизнь темной, нищей, забитой, беспросветной. Даже непонятно становится, как же вообще люди выдерживали в таких условиях? Впрочем, те же авторы подсказывают, как выдерживали, представляя русских людей скотоподобными, без всяких запросов — духовных, эстетических, материальных. Дескать, покорно влачили жалкое существование, не подохли с голода, и на том спасибо. Почитаешь, например, господина Костомарова, везде подчеркивается грязь, вонь, грубость. Какое убожество по сравнению с жизнерадостной Францией, мудрой и благополучной Англией! А особенно досталось в подобных трудах женщинам. Оказывается, «русская женщина была постоянною невольницею с рождения и до гроба». Ее держали взаперти, не позволяя никуда выходить. Мужья избивали жен плетью, розгами, дубинами [58]. По названию известной книги XVI в. слово «домострой» стало ругательным, поместилось где-то рядом с «черносотенством» и «религиозным мракобесием».

В общем-то здесь прослеживается четкая закономерность. Если западные авторы всегда стремились приукрасить и отлакировать свое прошлое, то отечественные западники поступали наоборот. Причем старательно закрывали глаза на то что творилось в обожаемых ими европейских странах. Иначе увидели бы совершенно противоположную картину — западную грязь и убожество. Мы уже рассматривали ряд примеров, насколько «рыцарски» относились за рубежом к женщинам (даже к королевам), но можно привести и другие. Так, Лютер поучал, что «жена обязана неустанно работать на мужа, во всем ему повиноваться». В популярной книге «О злых женщинах» утверждалось, что «осел, женщина и орех нуждаются в ударах». Известный поэт Реймер фон Цветтен рекомендовал мужчинам «взять дубинку и вытянуть жену по спине, да посильнее, изо всей силы, чтобы она чувствовала своего господина». А британский писатель Свифт доказывал, что женский пол — нечто среднее между человеком и обезьяной.

Ну а что касается России, то либеральные историки применили подтасовку по методике, о которой уже говорилось. Отбирали источники, способные подтвердить собственные предвзятые взгляды и замалчивали все, что противоречит им. А автором версии о закрепощении женщин был уже знакомый нам Герберштейн (даже иезуит Поссевино после посещения Москвы признавал, что он многое наврал). Как раз этот австрийский дипломат среди прочего негатива о нашей стране описал, что русские держат женщин под замком, они «прядут и сучат нитки», а больше им ничем заниматься не дозволяется [18].

Что ж, давайте разберемся. 90% населения составляли крестьяне. И как же они могли держать жен под замком? А кто будет работать в поле, на огороде, за скотиной ходить? Выходит, взаперти держали только горожанок? Но, кроме Герберштейна, воспоминания о России оставили десятки иностранцев. И все они описывают женщин на базарах, на улицах, торжествах, Фоскарино даже похвалялся, что он и его спутники переспали с какими-то московскими бабенками. Дескать, молодки соблазнились «из любопытства», сравнить итальянцев с соотечественниками [102, 105]. Но кто же тогда сидел взаперти? Дворянки? Их мужья каждый год уезжали на службу, иногда от весны до поздней осени, иногда отсутствовали несколько лет. А кто руководил поместьями? Их жены, матери. Подтверждение мы находим в житии св. Юлиании Лазаревской. Между прочим, она была современницей Ивана Грозного, могла видеть царя, когда он проезжал через Муром. Автором жития был ее сын, хорошо знавший быт семьи, и он описывал, как отец служил в Астрахани, а мать вела хозяйство [121].

Имеются свидетельства, что русские женщины отлично ездили верхом «по-мужски», наравне с мужчинами участвовали в обороне городов, владели оружием. Где они этому учились? Сидя в тереме? Или, может быть, «закрепощение» касалось только жен высшей знати? Но они сами состояли на службе! Из жен бояр, дьяков состояли дворы царицы, государевых детей, жен царевичей. Некоторые несли службу при царе, отвечали за его гардероб, стирку белья и т.д. А утверждая, что женщины «прядут и сучат нитки», Герберштейн в какой-то мере был прав. Каждая знатная девушка училась рукоделию. И до нас дошли образцы их работы — великолепные вышивки, в основном, изготовлявшиеся для церкви. Пелены, плащаницы, покровцы, воздуха, знамена, даже вышитые иконостасы. Не была исключением и царица, известен покров на гробницу св. Никиты Переславльского работы Анастасии… Но что же получается? Женщины занимаются сложными хозяйственными вопросами, каждый день отправляются на работу во дворец, в свободное время создают произведения высочайшего искусства — и это называется закрепощением?

Рассуждая о постоянных побоях, Костомаров ссылается на некоего итальянца — который сам забил до смерти русскую женщину, чем и хвастался за границей [58]. Но это, простите, свидетельствует не о нравах русских. Это свидетельствует о нравах итальянцев. А с «Домостроем» вообще интересная штука получается. Одним и тем же критикам приходится то хаять его, то отозваться похвально. Потому что «Домострой», вроде бы, являлся произведением Сильвестра, а его принято хвалить. А хаять надо, чтобы выставить в худшем виде русский быт. Хотя на самом-то деле, критиков можно успокоить: Сильвестр автором книги никогда не был. Разные редакции «Домостроя» и его предшественника, книги «Измарагд», известны еще с XIV в. Все они открывались и завершались наставлением отца к сыну — типовым, поскольку предполагалось, что книга будет передаваться из поколения в поколение. А в 1550-е гг. в такое наставление каким-то образом оказались вписаны конкретные имена Сильвестра и его сына Анфима. Может быть, сам Сильвестр, пользуясь служебным положением, решил увековечить себя. Или переписчики, размножавшие книги, решили подольститься к временщику.

Ну а авторы, осуждающие «домостроевщину», обычно ссылаются на то, чего в «Домострое» вообще не было и нет. Иногда имеют место неправильные переводы. Некоторые слова в XVI в. имели иной смысл, чем сейчас. Допустим, «должен муж жену свою наказывати» вовсе не подразумевало рукоприкладства. «Наказывати» — значило учить, поучать, наставлять, от слова «наказ» [29]. Встречается и выражение «наказывати страхом» — строго выговорить, отругать. Ребенка действительно дозволялось побить (что было обычным во всех странах), но в этом случае «Домострой» употребляет совсем другие термины: «казнити», «налагати язвы».

Наконец, допускается откровенная фальсификация. К примеру, по разным работам, историческим, публицистическим, художественным кочует одна и та же цитата: «И увидит муж, что непорядок у жены… и за ослушание… сняв рубашку и плетию вежливенько бити, за руки держа, по вине смотря». Казалось бы, тут уж все ясно, да? Но обратите внимание на многоточия. В них пропущены не отдельные слова, а несколько абзацев! Давайте возьмем подлинный текст «Домостроя» и посмотрим, что оборвано первым многоточием: «А увидит муж, что у жены непорядок и у слуг, сумел бы свою жену наставлять да учить полезным советом» [29, 30]. Как вы думаете, тот же смысл — или несколько иной?

После этого указывается: «Если жена науке той и наставлению не последует и того не исполняет, сама ничего того не знает, и слуг не учит, должен муж жену свою наказывати, вразумлять ее страхом наедине, а наказав, простить и попенять и нежно наставить и поучить, но при этом ни мужу на жену не обижаться, ни жене на мужа — жить всегда в любви и согласии. А слуг также, смотря по вине и делу, учить и наказывать и посечь, а наказав и пожалеть, госпоже за слуг заступаться при разбирательстве, тогда и слугам спокойней. Но если слову жены или сына или дочери слуга не внемлет, и не делает того, чему муж, отец или мать его учат, то плетью постегать, по вине смотря». И поясняется, как надо наказывать слуг: «Плетью же наказывая, осторожно бить, и разумно, и больно, и страшно, и здорово, если вина велика. За ослушание же или нерадение, рубашку сняв, плеткой постегать, за руки держа и по вине смотря…»

Я здесь не спорю, правильно это или нет, выпороть слугу, если он, предположим, ворует (может быть, правильнее отправить сразу на виселицу, как делали в Англии?) Хочу лишь отметить, что речь-то идет не о жене! Писатели и журналисты, переписывающие друг у друга цитату с многоточиями, могут этого не знать. Но неужели не читали полный текст «Домостроя» историки XIX в. которые и запустили эту цитату в оборот? Не могли не читать. Следовательно, совершили подлог преднамеренно. Кстати, некоторые переводчики допускают еще и дополнительные фальсификации. Скажем, вместо «снявши рубашку», как в подлиннике, пишут «задрав рубашку» — чтобы подчеркнуть, имеется в виду женщина, а не мужчина. А читатель проглотит, ну кто будет изучать подлинный текст и сверять?

На самом деле «Домострой» — очень полная и толковая энциклопедия хозяйственной жизни. Это было характерно для всей средневековой литературы, книги были дорогими, и покупатель хотел, чтобы в одной книге было собрано «все» в той или иной области знаний. В «Домострое» и есть «все». Как правильно молиться, прикладываться к иконам, как содержать дом, как строить отношения между членами семьи, хозяевами и работниками, как принимать гостей, ухаживать за скотом, как лучше и дешевле по сезону закупать продукты, заготавливать впрок рыбу, грибы, капусту, как их хранить, как делать квас, мед, пиво, приводятся рецепты сотен блюд. И все это объединяется понятием «дома» как единого организма. Здоровый организм — будет хорошо жить, неладно в доме — дела пойдут наперекосяк.

Неважно, какой дом. Он мог быть и крестьянским, и купеческим, и боярским. Но и последний слуга, холоп — тоже член дома, имеет не только обязанности, о нем должны заботиться, обеспечивать его нужды. И само государство понималось огромным «домом», где есть хозяин и хозяйка, царь и царица, есть домочадцы. А термин «домочадцы» содержит в себе слово «чадо» — «ребенок». За домочадцами надо присматривать, воспитывать их, но и любить, помогать, защищать. «Домом» была каждая семья. А различные стороны жизни увязывались между собой требованиями Православия. Любое правило подкреплялось церковными: как будет полезнее для спасения души. Причем «Домострой» предусматривал четкое распределение обязанностей. За мужем закреплялись в основном «внешние» функции — заработок, служба и т.д., а жена полноправно распоряжалась внутри дома. Никакого унижения или дискриминации, а рациональное разделение труда.

Но если «Домострой» определял хозяйственные взаимоотношения в семье, то другие взаимоотношения, личные, хорошо известны из пожелания, которое всегда давалось молодым: «Совет да любовь». Совет — то есть важнейшие вопросы надо решать сообща, по согласию. Это, кстати, вполне соответствует русским традициям соборности. А что касается любви, то не мешает еще раз вспомнить, в XVI в. людей наставлял не только «Домострой». Тогда же было написано «Житие свв. Петра и Февронии». Конечно, любовь святых покровителей семьи и брака — идеал. Но тот самый идеал, к которому должны были стремиться люди.

И хотя русские во всем руководствовались православными нормами, это отнюдь не означало аскетизма. Нищета и беспросветность — тоже выдумка. Ее авторы вольно или невольно перепутали XVI в с XIX. Крестьяне-то были свободными и жили не в пример лучше тех крепостных, которые будут своим трудом обеспечивать балы, карточные игры и заграничные поездки Карамзиных и Костомаровых. Иностранцы в один голос отмечали на Руси изобилие и дешевизну. Удивленно писали, что мясо продают не на вес, а тушами или рубят на глаз (Барбаро, Маржерет), рассказывали об «изобилии зерна и скота» (Перкамота), о «множестве богатых деревень» (Черслер, Адамс), о «дешевизне и обилии еды» (Фоскарино), о том же сообщали Тьяполо, Тедальди, Флетчер, а Хуан Персидский приходил к выводу: «В этой стране нет бедняков, потому что съестные припасы столь дешевы, что люди выходят на дорогу отыскивать, кому бы их отдать» (видимо, он имел в виду раздачу милостыни).

Несмотря на войны, пышность царского двора, строительство, налоги по сравнению с Европой оставались невысокими, этому тоже удивлялись чужеземцы. Писали, что государь мог бы получать гораздо больше, «так как население покорно, но не обременяет его налогами» (Тьяполо). Подати возросли лишь в последние, самые тяжелые годы Ливонской войны, но после заключения мира царь распорядился снизить их. Достаточно указать, что при Годунове налоги были увеличены в 20 раз по сравнению с правлением Ивана Грозного. Денежки у людей водились, и в маленьких удовольствиях себе не отказывали. Русские любили вкусно поесть, и «Домострой» приводит множество тогдашних блюд: «заяц черный, голова свиная под чесноком, ноги говяжьи, тетерев под шафраном, лебедь медвяной, журавли под зваром с шафраном, зайцы в рассоле, куря в лапше, уха в зверине, лососина с чесноком». Одних лишь пирогов было известно свыше 50 видов, 20 видов каш, десяток видов щей.

Правда, в году было около 200 постных дней — четыре поста, среды, пятницы. Но они были менее строгими, чем сейчас. Даже в Великий пост рыба мирянам дозволялась, она исключалась лишь для монахов [29, 130]. Среди постных блюд рекомендовались «уха с пряностями да простая уха, уха налимья, уха щучья с перцем, уха плотвичья, уха из лещей… уха в мешочке, уха толченая, уха стерляжья, уха судачья… пупки осетровые сухие, пузырек белужий под соусом, вязига под хреном, присол щучий, присол стерляжий, щука паровая, схаб белужий», икра, икряные блины. Это не для пиршества, это как раз для Великого поста. Строгие ограничения были введены позже, в конце XVIII в. Только прошу понять меня верно, я лишь констатирую факт, а не призываю нарушать нынешние правила. В XVI в. человек был ближе к Богу и ему, возможно, не требовалось так строго поститься, как теперь. А перечисленные блюда не считались дорогими лакомствами, они были обыденными и доступными.

Тогдашние правила допускали и некоторые другие послабления по сравнению с современными. В посты, которые считаются более «мягкими», Петровский и Рождественский, дозволялось соитие между супругами (кроме сред, пятниц и воскресений) [29]. Что тоже вполне объяснимо. Это не являлось плотской забавой, умножение русского населения признавалось важным и для семьи, для продолжения рода, и для государства, а стало быть и для Церкви.

Культа роскоши на Руси не было. И пустое расточительство было чуждо психологии русского человека. Но для обихода приобретали красивые и удобные вещи: посуду, инструменты, оружие. Одежду тоже шили поудобнее, она была гораздо практичнее, чем узкие европейские костюмы. В будни одевались просто. Мужчина носил рубаху, кафтан или зипун, холщевые порты, сапоги или лапти. Домашним нарядом женщины могла быть одна нижняя рубаха. Крестьянки и работали в ней в жаркую погоду. Для выхода на люди надевали вторую рубаху, сарафан, юбку-поневу. Теплой одеждой были душегрея, телогрея, плащ-епанча, шубы, мужские и женские.

Однако русские любили и щегольнуть. В праздники наряжались в богатые терлики, ферязи, цветные сорочки, шубы, покрытые дорогими тканями — бархатом, парчой. Женщины красовались в опашнях и летниках из яркой материи. Делались сапожки и башмаки из сафьяна, тисненой кожи. Все это дополнялось вышивкой, жемчугом, фигурными пуговицами. Носили и украшения: ожерелья, оплечья, серьги, подвески. Иностранцы отмечали, что даже простолюдинки имели украшения из драгоценных металлов. Замужняя женщина убирала волосы под кику или платок-убрус. А девушки надевали венцы или головные повязки и гордились своими косами. Переплетали их лентами, а иногда и жемчугом, шелком, золотыми нитями. В целом наряды были яркими и гармоничными, радовали глаз.

И было где пофорсить в них. Праздники были общенародными, в них участвовали и царь, и Церковь, и все население. Пышные торжества проводились на Рождество, на Крещение — освящали воду в Иордани, многие тут же купались. На Вербное Воскресенье устраивалось шествие, сам государь вел под уздцы «ослятю» — лошадь, на которой ехал митрополит. Вместе, всем миром, встречали Пасху, Благовещение, новый год (1 сентября) и другие праздники. Были особые обычаи для каждого из них. Веселились на масленицу, устраивали братчины на Петров день, крестные ходы на Воздвижение Креста Господня.

Иностранцы упоминали «конские бега и другие увеселения», качели, спортивные состязания: «Молодежь упражняется в разнообразных играх, весьма близких, однако к военному искусству, они состязаются, например, в бегании взапуски, кулачном бою, верховой езде, стрельбе. В каждой игре есть свои награды, и особенная честь оказывается тому, кто лучше всех владеет луком» [105]. Были и другие народные праздники, с которыми Церковь пыталась бороться, видя в них пережитки язычества — ночные гуляния и купания на Купалу (Рождество св. Иоанна Предтечи), святочные гадания, оклички мертвых на Радуницу, Троицу и др. Но эти обряды сохранились вплоть до XIX в., искоренить их не получилось. (Впрочем, если уж на то пошло, языческой сути в них не осталось, она давно забылась, а древние ритуалы превратились в обычные деревенские развлечения, помогавшие украсить и разнообразить жизнь.)

Иногда можно встретить утверждения, будто Иван Грозный и Стоглав осудили и запретили игры скоморохов. Но историки, повторяющие их, попросту не читали Стоглав. Он запретил только «бесовские песни» и игры на свадьбах, где подобные потехи смешивались с церковным чином венчания. Обращалось внимание и на тех скоморохов, которые «совокупясь ватагами многими до 60 и до 70 и до 100 человек и по деревням у крестьян сильно едят и пиют, и из клетей животы грабят и по дорогам разбивают» [130]. То есть, когда скоморошество превращалось в прикрытие уголовных преступников. Во всех прочих отношениях народное творчество ограничений не знало и преследованиям не подвергалось. Люди и песни пели, и хороводы водили, и музыкой себя тешили.

Жили в деревянных домах. Но вовсе не из-за того, что не умели строить каменных. Деревянные дома были более здоровыми и уютными. Флетчер отмечал: «Деревянные постройки для русских, по-видимому, гораздо удобнее, нежели каменные и кирпичные, потому что в последних большая сырость, и они холоднее, чем деревянные». Даже у царя каменные палаты служили для торжественных приемов, а сам он и его родные жили в деревянных теремах. Очень редко, у самых бедных семей, дома были одноэтажными. Чаще их возводили в два яруса. И тоже старались делать понаряднее, украшали резьбой наличники, конек кровли, крыльцо. Те же плотники, которые строили дом, обычно изготовляли и «нутрь»: лавки, скамьи, столы.

К жилой избе примыкал комплекс хозяйственных построек: клети для хранения имущества и запасов, повалуши (летние домики), хлев, конюшня, овин, амбар. Часто они соединялись между собой переходами-сенями. Во дворе разводился сад, огород, почти всегда имелась баня. У ремесленников тут же располагались мастерская, магазин. Вместе жила семья из нескольких поколений: родители, дети, у состоятельных — слуги, работники. А дворы бояр и богатых купцов представляли собой настоящие «городки» с сотнями обитателей. Города строились просторно, с широкими улицами, были чистыми — за этим следили земские власти. Улицы и площади мостились деревянными плахами, на ночь перекрывались рогатками от воров, выставлялась охрана. Каждый человек, если он выходил из дома в темноте, обязан был иметь горящий фонарь, иначе могли задержать до выяснения личности.

Русские были очень чистоплотными, ходили в баню не реже двух раз в неделю. В летнее время, чтобы предохраниться от пожаров, топить личные бани возбранялось, но существовали общественные. И вот это иностранцы отмечали наперебой. Для них самих это было очень необычным. Флетчер даже доказывал, что от частого мытья портится цвет лица. Увидеть бани старались все чужеземцы, приезжавшие в Россию — примерно так же, как в наше время сходить в Большой театр. И конечно же, зарубежные гости так целеустремленно ходили в них не только ради экзотики, а еще и на голых баб поглазеть. В Пскове до середины XVI в. мужчины и женщины вообще мылись вместе. Причем в бани приходили и монахи, монахини. Но это не считалось чем-то неприличным — баня есть баня. Псковский обычай был запрещен только Стоглавом.

В остальных городах мужские и женские отделения разделялись, но имели общий коридор. Напарившись, люди обоих полов выскакивали окунуться летом в реку, а зимой в снег (кстати, еще одна иллюстрация к «закрепощению женщин»), выбегали зачерпнуть воды. Уж наверное, девицы или молодки не без умысла щеголяли телами перед добрыми молодцами, однако это не предполагало никакого разврата. В конце концов, люди пришли помыться, получить удовольствие в парной, а если попутно кто-то посверкал своими прелестями, ну и что? Не убудет. Это не было нарушением общественной морали и никого не смущало.

И тем более не могло возникнуть даже мыслей о чем-либо зазорном в священнодействах — массовых купаниях на праздники Крещения Господня, Преполовения, Происхождения честных древ Животворящего Креста. Хотя иностранцы и на эти торжества стремились в первую очередь ради «пикантных» зрелищ, но почему-то объявляли непристойными не собственное поведение, а русские обычаи.

Разумеется, о нравах нашего народа за границей могли брехать что угодно. Но вот что писал о русских Альберт Кампензе — не в пропагандистских памфлетах, а в конфиденциальном докладе папе римскому: «Обмануть друг друга почитается у них ужасным, гнусным преступлением; прелюбодеяние, насилие и публичное распутство также весьма редки; противоестественные пороки совершенно неизвестны; а о клятвопреступлении и богохульстве вовсе не слышно. Вообще они глубоко почитают Бога и святых Его… В церквях не заметно ничего неблагопристойного или бесчинного, напротив, все, преклонив колена или простершись ниц, молятся с искренним усердием… Московитяне были бы гораздо праведнее нас, если бы не препятствовал тому раскол наших церквей». Указав на некоторые различия с католическими догматами, он делал вывод: «Во всем прочем они, кажется, лучше нас следуют учению Евангельскому» [102, 105]. Приукрашивать русских перед папой итальянцу Кампензе было совершенно незачем. Не тот случай.

И при этом, как мы видим, жизнь вовсе не была серой и унылой. Нет, наоборот! Люди умели радоваться и во всем стремились к радости. Мало того: ведь для них и церковные службы, молитвы, посты отнюдь не были скучной «обязанностью». Это для «цивилизованных» либералов они стали формальной и нудной тратой времени. (Например, отец Костомарова очень преуспел в атеизме, доказывая своим крепостным, что Бога нет: в итоге крестьяне его убили и ограбили — раз Бога нет и «на том свете ничего не будет», зачем же себя ограничивать?) Вот поэтому и не смогли «цивилизованные» понять и полюбить наше прошлое, оно осталось для них чуждым. А каждый верующий хорошо знает, что служба в храме, покаяние, Причастие дают именно радость, цельную и чистую — и люди в XVI в. в полной мере имели ее.