Царь грозной Руси

59. ПОСЛЕДНЯЯ ГРОЗА

Последний заговор против Ивана Грозного был очень узким. Его организаторы учли опыт прошлых неудач. Среди слуг, вовлекаемых соучастников, их знакомых, найдется хоть один человек, верный государю — и все… На этот раз в окружении царя действовали всего двое, но это были люди, самые близкие к нему: Богдан Бельский и Борис Годунов. Они не пытались стать «серыми кардиналами» подобно Адашеву и Сильвестру. Не подыгрывали оппозиции, как Басмановы и Вяземский. Нет, они демонстрировали безусловную преданность Ивану Васильевичу, тем самым укрепляя его доверие к себе.

Общая картина развития событий позволяет предположить, что инициаторами этого заговора были не бояре, а зарубежная агентура. Ее в России хватало, 1 октября 1583 г. данному вопросу было даже посвящено специальное заседание Боярской Думы. На нем отмечалось, что «многие литовские люди» приезжают в Москву и живут «будто для торговли», а на самом деле являются шпионами [49]. Было принято решение не допускать в столицу приезжих из Польши, назначить им торговать в Смоленске. Но к этому моменту связи заговорщиков с Западом были уже установлены. Бельскому и Годунову играть в пользу аристократов было в общем-то незачем. Оба являлись выдвиженцами «снизу», обязанными своим положением только царю. Бельский происходил из мелких детей боярских, но государь сделал его думным дворянином, присвоил высокий придворный чин оружничего. Годунов был более знатным, из старого московского боярства, но возвысился благодаря протекции дяди, женитьбе на дочери Малюты и браку своей сестры с царевичем Федором. Стал боярином, имел чин кравчего.

Ключевой фигурой в «дуэте» являлся, без сомнения, Бельский. Он фактически возглавлял внешнеполитической ведомство, вел переговоры с иностранцами, в том числе конфиденциальные, был главным советником царя. Но при всем могуществе он не мог по «худородству» претендовать на боярство, на первые места в Думе, важнейшие военные и административные посты. По сути он, еще молодой человек, после стремительного взлета достиг своего «потолка» [138]. Больше ему ничего не светило, разве что быть «при» государе и удерживать обретенные позиции. А голова, видать, кружилась. Хотелось большего. И при польских порядках это было возможно — титулы, города, замки. Веселая и широкая жизнь вместо того, чтобы отстаивать с царем на долгих церковных службах, отдавать себя делам и изображать, будто ни о чем другом ты не мечтаешь.

Изменники начали действовать в 1579–80 гг. Был обвинен в связях с Баторием и казнен личный врач царя немец Елисей Бомелий. Но можно смело утверждать, что как раз он-то ни в каких заговорах не состоял и предателем не был. Впоследствии либеральные историки так густо очернили и охаяли Бомелия, что он, очевидно, был честным человеком. Доктора оклеветали, подбросили улики и уничтожили, чтобы заменить другим лицом. И при дворе появляется новый врач, некто Иоганн Эйлоф. Личность, мягко говоря, загадочная. Новейшие исследования о нем выявили весьма любопытные факты. В то время дипломированных медиков готовили лишь несколько европейских университетов — Лейден, Йена, Кембридж и Оксфорд. Но, по данным М.В. Унковской, среди выпускников этих заведений Эйлоф не значился.

По вероисповеданию он представлялся «анабаптистом», но являлся «скрытым католиком». И в разных местах, где появлялся доктор, зафиксировано его «сотрудничество с иезуитами» [81]. По национальности Эйлоф был вроде бы фламандцем. А в русском документе 1650 г., касающемся правнука доктора, указывалось, что «прадед его Иван Илфов выехал ис Шпанские земли», т.е. из Испании. Правда, Фландрия тоже принадлежала Испании, но в Нидерландах шла война. В прошлых главах уже отмечалось, что незадолго до описываемых событий, в 1576 г., испанцы взяли штурмом центр Фландрии, Антверпен, погромили и разграбили. А в 1579 г. Южные Нидерланды вернулись под власть Испании. Однако эти провинции стали полностью католическими, анабаптиста там ждал бы костер.

А Эйлоф прибыл в Россию отнюдь не нищим беженцем. Он сразу же развернул масштабный бизнес, имел собственный корабль, его сын и зять бойко торговали, возили на запад ценные грузы. В 1582 г. корабль Эйлофа был захвачен датскими пиратами, и пропало товаров на 25 тыс. рублей [81]. Это была фантастическая сумма (для сравнения, английская Московская компания, торговавшая по всей России, платила в казну налог 500 руб.) Но доктор после такой потери вовсе не был разорен! Он остался очень богатым человеком, а его сын — крупным купцом. Если применить к нынешним масштабам, то Эйлоф оказался бы мультимиллионером! И «мультимиллионер» зачем-то устраивается царским врачом… Какие капиталы стояли за ним, не выяснено до сих пор. Неизвестно и то, чьи рекомендации он имел. Но протекцию при дворе ему мог обеспечить лишь Бельский. Именно он отвечал за охрану царского здоровья. Сохранившиеся документы показывают, что лекарства для Грозного приготвлялись «по приказу оружничего Богдана Яковлевича Бельского» [138]. И принимал их царь только из рук Бельского.

В 1581 г., как раз после приезда в Москву Эйлофа, заговорщики предприняли следующие шаги. К противникам перебежали два брата Бельского, Давид — к полякам, Афанасий — к шведам. Установили связи, получили возможность договориться о взаимодействии, обсудить условия. Но хотя историки израсходовали моря чернил, утверждая «болезненную подозрительность» Грозного, в данном случае почему-то ничего подобного не наблюдалось. На положении Богдана Бельского измены не сказались. Царь по-прежнему видел в нем племянника верного Малюты и переносил на него полное доверие, которое питал к Малюте. А что братья предали, так он за них не ответчик. Впрочем, может быть и так, что государя убедили, будто Бельские засланы специально, для дезинформации врага. В пользу подобной версии говорит тот факт, что советы Давида Бельского Баторию в разных источниках диаметрально расходятся. В одних он призывает короля идти на Псков, сообщает, что там «людей нет и наряд вывезен и сдадут тебе Псков тотчас» [138], в других — рекомендует вместо Пскова, где поляков ожидают, ударить на Смоленск [49].

Но Поссевино, проезжая через Польшу в Россию, никак не мог не повидаться с Давидом. Он не был бы иезуитом, даже и просто дипломатом, если бы упустил возможность пообщаться с вчерашним придворным, братом одного из высших сановников. Стало быть, получил выходы на Богдана Бельского. А когда миссия прибыла в Старицу, где находился Иван Грозный, один из четверых иезуитов, входивших в состав посольства, объявил себя заболевшим. Царь послал к нему своего врача Эйлофа. И, как сообщал Поссевино, с ним были установлены очень хорошие контакты [81, 97].

Для достижения целей заговора решающее значение имело не только убийство царя. Важен был вопрос, кто заменит его на престоле? Такой удобной кандидатуры, как Владимир Старицкий, больше не было, и ставка была сделана на царевича Федора — который об этом, конечно же, не подозревал. Сочли, что оптимальным вариантом будет устранить государя и старшего сына, а младшего захватить под свое влияние. Отметим, что для выполнения этого плана начать следовало с царевича Ивана. Во-первых, Грозный еще нужен был живым, ведь Рим надеялся через него привести Россию к унии. А во-вторых, если бы первым умер царь, престол доставался Ивану Ивановичу. Но он мог сменить свое окружение, выдвинуть каких-то друзей, родственников. Нет, последовательность должна была стать только такой — сперва старший сын, а после его смерти Федор уже станет законным наследником. Так оно и случилось. А «лечили» царевича, когда ему стало худо, доктор Эйлоф и Богдан Бельский. Документы, подтверждающие это, уцелели и дошли до нас [81].

Когда миссия Поссевино вторично приехала к царю, и был организован диспут по религиозным вопросам, Эйлоф в нем тоже участвовал, он выступал единственным иностранцем с российской стороны. Возможно, его привлекли как переводчика и консультанта по западному богословию. Но накануне, как пишет Поссевино, врач увиделся с иезуитами и «тайно сообщил нам, чтобы мы не подумали о нем дурно, если из-за страха во время диспута скажет что-нибудь против католической религии» [81, 97]. Как видим, секретные контакты продолжались, и Эйлоф даже счел нужным извиниться перед папскими посланцами, что вынужден будет изображать себя их противником.

Ну а теперь вспомним: Поссевино был первым автором, запустившим версию, будто Иван Грозный убил своего сына. Тут уж поневоле напрашивается сравнение — кто первым начинает кричать «держи вора»? Заодно иезуит подобным способом отомстил государю, так ловко обставившему папу и иезуитов. Но вспомним и о другом — как в августе 1582 г. Поссевино уверенно заявил перед правительством Венеции, что царю осталось жить недолго. Предугадать смерть Ивана Васильевича он мог лишь в одном случае — зная о планах заговорщиков. Вполне вероятно, что он же и утвердил эти планы, находясь в Москве.

Какой сценарий действий предполагался после убийства царя? Мы можем судить о нем по событиям 1585 г. Баторий начнет приготовления к новой войне с Россией, деньги на нее выделит папа — 25 тыс. золотых скуди в месяц. Но одновременно Польша вдруг предложит русским избежать войны и заключить «вечный мир» на условиях… объединения двух держав. Если первым умрет Баторий, пусть общим королем будет Федор, а если первым уйдет из жизни Федор — пусть царствует Баторий. Неплохо, правда? Если даже допустить, что Федору после подписания такого договора позволили бы пережить короля, Россия в любом случае погибала. В нее хлынули бы католики, еретики, евреи, банкиры, «свободы»… А соавтором плана являлся все тот же Поссевино, именно он будет в 1585 г. осуществлять связи между Римом и Польшей [49].

Но зарубежные режиссеры допустили серьезный просчет. Несмотря на то, что заговорщики составляли узкую группу, они не были единомышленниками. Бельскому Годунов требовался позарез — чтобы через его сестру контролировать будущего царя. А вот Годунову Бельский был абсолютно не нужен. Борис не был «идейным» изменником, он был просто беспринципным карьеристом с безграничными амбициями. Его влекла только власть. Союзником Бельского он выступал лишь до определенного момента.

Кстати, очень может быть, что смерть царя отсрочил… упомянутый захват датскими пиратами корабля Эйлофа. В плен попали его сын и зять, в июле 1582 г. Иван Грозный направил по этому поводу гневную ноту датскому королю. Указывал на высокий ранг пострадавшего купца: «А отец его, Иван Илф, дохтор при дверех нашего царского величества, предстоит перед нашим лицем…» Лишь после переговоров пленные были возвращены в Россию (или выкуплены). В данный период, разумеется, царь был нужен, чтобы спасти родственников.

Однако заговорщиков подталкивал еще один фактор. Младшенькому царевичу Дмитрию исполнился год. Он рос здоровым, крепеньким мальчиком, нормально развивался. А мощный клан Нагих взял его под коллективную охрану, держал под неусыпным наблюдением, оберегая от любых возможных напастей. Царь любил жену и ребенка… А ну как изменит завещание? Или с Федором произойдет какая-то случайность?

Ивану Васильевичу дано было предвидеть свою кончину. В январе 1584 г. над Москвой появилась крестообразная комета, и царь, глядя на нее, сказал: «Подходит к закату мое житие». Это отмечено во многих летописях, у иностранцев. Но в следующие два месяца государь чувствовал себя нормально. В феврале он вел переговоры с английским посольством Боуса, в начале марта беседовал на духовные темы с диаконом Исайей, ученым книжником из Каменец-Подольска. Исайя, записал, что встреча происходила «перед царским синклитом», и Иван Грозный с ним «из уст в уста говорил крепце и сильне», то есть был здоров. Лишь 10 марта навстречу польскому послу Сапеге был послан гонец с предписанием задержать его в Можайске, поскольку «государь учинился болен».

Существует два развернутых описания смерти царя — и оба недостоверные. Одно составил пастор Одерборн, никогда не бывавший в России, но выплеснувший на нее столько злости и вранья, что даже тенденциозные авторы к его опусам предпочитают не обращаться. Что ж, по-видимому, благочестивый пастор несколько путал Христа и «отца лжи», проповедь любви и ненависти. Другое описание — англичанина Горсея. Он писал мемуары в расчете на сенсацию, вовсю фантазировал, изображал себя чуть ли не другом и советником Грозного, блестяще выполнявшим его тайные поручения. На самом деле Горсей приблизился к московским высшим кругам позже, при Годунове. А в данное время он был всего лишь приказчиком-практикантом, писал по слухам, и реальные факты перемешал с выдумками и нелепостями.

Например, историю о том, будто Бельский по приказу государя собрал волхвов из Лапландии, чтобы они предсказали день смерти, Горсей слово в слово передрал из «Жизни двенадцати цезарей» Светония. Благо Светоний давно умер, не мог предъявить обвинение в плагиате. В нашем распоряжении есть документы, которые с лапландскими шаманами совсем не стыкуются. Последнее личное письмо царь послал вовсе не к шаманам, а в свой любимый Кирилло-Белозерский монастырь, просил «молиться соборне и по кельям», чтобы Господь «ваших ради святых молитв моему окаянству отпущение грехов даровал и от настоящия смертныя болезни освободил».

Что это была за болезнь — сейчас установлено. Содержание мышьяка в останках в 2 раза выше максимально допустимого уровня, ртути в 32 раза [69, 83, 84]. Государя травили по такой же методике, как раньше убивали Анастасию, сына Ивана. Ртуть накапливается в организме, действует медленно, мышьяк — быстро. Подобная схема позволяла вызвать картину тяжелой болезни, а потом добить другим ядом. И подозрений нет: умер от болезни. Согласуются с диагнозом и известия, что у государя распухло тело и дурно пахло «из-за разложения крови» — это признаки отравления ртутью, она вызывает дисфункцию почек, и прекращаются выделения из организма. А «лечили» царя те же Бельский и Эйлоф. У Ивана Васильевича был еще один врач, Якоби. Но его каким-то образом совершенно оттерли от больного. А может быть, и сам государь утратил к нему доверие, разобравшись, что он — английский шпион.

Несмотря на маскировку, правда просочилась наружу. Дьяк Тимофеев и целый ряд других летописцев сообщают, что «Борис Годунов и Богдан Бельский… преждевременно прекратили жизнь царя», что «царю дали отраву ближние люди», что его «смерти предаша» [69, 133, 138]. О том, что его убили Годунов и Бельский, рассказал и Горсей, хотя он, по собственным догадкам, писал, будто Ивана Васильевича «удушили» (удушить царя было трудно, он никогда не бывал один, при нем постоянно находились слуги — спальники, постельничие). Голландец Исаак Масса, живший в Москве несколько позже, но имевший какие-то очень хорошие источники информации при дворе, записал о гибели Грозного: «Один из вельмож, Богдан Бельский, бывший у него в милости, подал ему прописанное доктором Иоганном Эйлофом питье, бросив в него яд». А француз де Лавиль, находившийся в России в начале XVII в., допустил ошибку только в фамилии, он прямо указал на участие в заговоре «придворного медика Жана Нилоса».

15–16 марта состояние государя ухудшилось, он впадал в беспамятство. Царевич Федор приказал служить по всей стране молебны о здравии отца, раздать большую милостыню, освободить заключенных, выкупить должников, чтобы тоже молили о здравии. И 17 марта после горячих ванн Ивану Грозному полегчало (ванны способствуют частичному освобождению организма от вредных веществ через поры кожи). В Можайск было послано разрешение Сапеге продолжить путь в Москву.

В последний день жизни, 18 марта, царь снова принял ванну. Но Иван Васильевич, конечно же, не устраивал для приказчика Горсея персональную экскурсию в свою сокровищницу. И в шахматы, вопреки рассказам Горсея, не играл. Они считались азартной игрой и были запрещены Стоглавым Собором. (Кстати, все вещи во дворце вплоть до банных простынок подлежали скрупулезному учету. Но такого предмета как шахматы ни в одной описи не обнаружено). Чем занимался царь в этот день, нам известно четко и однозначно. Он собрал бояр, дьяков, и в их присутствии составлял завещание. Объявил наследником Федора. Помогать ему должен был совет из пяти человек: Ивана Шуйского, Ивана Мстиславского, Никиты Романова, Годунова и Бельского. Царице и царевичу Дмитрию выделялся в удел Углич, опекуном ребенка назначался Бельский. Также государь приказывал снизить налоги, освободить узников и пленников, простить опальных, а сыну предписывал править «благочестиво, с любовью и милостью».

Завещание было очень важно для заговорщиков. Оно утверждало их собственное положение. Очевидно, именно ради этого государю помогли немножко поправить здоровье. А как только завещание было подписано, дали еще «лекарства». Наступило резкое ухудшение. Бывший наготове духовник царя Феодосий Вятка исповедовал его, причастил Св. Тайн и, исполняя его последнюю волю, вместе с митрополитом Дионисием совершил чин пострижения в схиму. Как писал св. патриарх Иов, «благоверный царь и великий князь Иван Васильевич… восприят Великий ангельский образ и наречен бысть во иноцех Иона, и по сем вскоре остави земное царство, ко Господу отъиде».

С какими силами был связан Эйлоф, еще раз показали дальнейшие события. Через четыре месяца после смерти царя, в июле, он встречался в Москве с польским послом Сапегой, передал ему ценные сведения. А в августе он сам оказался в Польше, и не где-нибудь, а в окружении виленского кардинала Е. Радзивилла, представил ему исчерпывающий доклад о положении в России. Историк Т.А. Опарина отмечает: «Таким образом, Иоганн Эйлоф продолжил сотрудничество с иезуитами и информировал орден о политических разногласиях в российских верхах» [81]. Врач вовсе не бежал из нашей страны, он выехал легально. В России остался его сын Даниэль, он даже «натурализовался», перекрестившись в Православие, стал солидным ярославским купцом. А появление Эйлофа в Польше вызвало переписку в очень высоких католических кругах. Папский нунций кардинал Болоньетти, находившийся в Люблине, 24 августа счел нужным послать о нем донесение в Ватикан, называл врача «очень богатым человеком» и сообщал, что он отправился в Ливонию. Но дальнейшие его следы теряются. «Очень богатого» доктора не обнаруживается ни среди известных врачей, ни среди крупных предпринимателей и торговцев. Возможно, он сменил фамилию. Впрочем, мы не знаем, настоящая ли фамилия — Эйлоф?

Но оставим эту темную личность и вернемся в Москву, в трагический день 18 марта 1584 г. Когда о кончине государя узнало население, был не плач — был вопль. Народ «завопил громогласно»! Люди выли в голос, старые и молодые, мужики и бабы, лишившись своего отца и заступника. Лишившись властителя, которого не мог им заменить никто… Только заговорщики не вопили. Они действовали. В завещании они получили нужные им полномочия, через Ирину Годунову обрабатывали нового царя. Федор Иоаннович был убит горем, бояре пребывали в растерянности — кроме тех, кто заранее знал, что и когда должно случиться.

Годунов и Бельский фактически произвели переворот. Они хорошо успели подготовиться и не теряли ни минуты, пока никто не успел сорганизоваться. Сразу же, в ночь на 19 марта были арестованы верные слуги и придворные Грозного, кого посадили за решетку, кого сослали. Царицу, царевича и всех Нагих взяли под стражу, обвинив в «злых умыслах». Утром народ отвлекли, известив о воцарении Федора, устроив торжественную церемонию принесения присяги боярами и чиновниками. Объявили о созыве Земского Собора, чтобы поговорить о новом царствовании, высказать просьбы и пожелания. Но наряду с этим по улицам пошли воинские патрули, на площади были выкачены пушки, пресекая возможные волнения. На третий день состоялось погребение государя…

Когда съехались представители «всей земли», открылся Земский Собор. Обсудили нужды народа, дворян, духовенства. Причем Годунов постарался завоевать популярность, соглашаясь удовлетворить все чаяния. А заодно он провел еще одно решение. Сослать младенца Дмитрия с матерью и ее родней в Углич. Все честь по чести, по завещанию. Но делегаты еще не успели покинуть столицу, когда разыгрались бурные события. Сперва был спровоцирован местнический спор между Головиным и Бельским. И вся Боярская Дума приняла сторону Головина. А потом по Москве стали распространяться слухи, что Бельский отравил Ивана Грозного и замышляет погубить Федора Ивановича, «извести царский корень и боярские роды».

Узнав, что Иван Васильевич стал жертвой убийства, и его сын в опасности, поднялись москвичи, приезжие дворяне. Возглавили их лидеры рязанского земства Ляпуновы и Кикины. 9 апреля народ вооружился, захватил Китай-город, арсеналы. Годунов в этом конфликте выступал, вроде бы, «защитником» Бельского. Но можно уверенно утверждать, что инициатором слухов был не кто иной как он. Пришла пора избавиться от компаньона. Летописец сообщал — из Кремля прискакали какие-то молодые дети боярские и кричали, что в смерти царя виноваты Годуновы [138]. Но вот их-то не поддержали. Некие лица, орудующие среди общего хаоса, сумели замять имена Годуновых, и толпа подогревалась только против Бельского.

Власти заперли ворота Кремля, вызвали стрельцов. Хотя надежды на них было мало. Кремль осадили 20 тыс. человек, «дети боярские многие на конях» стреляли из луков, народ вышибал и рубил Фроловские ворота, навел на них самую большую пушку, стоявшую на Лобном месте. Бельский в ужасе спрятался в личных покоях царя. А бояре выслали для переговоров Мстиславского, Романова, Щелкалова. На вопрос, чего хотят люди, собравшаяся масса в один голос выкрикнула: «Бельского!» Требовала «выдать злодея». И опять произошла непонятная вещь. Обвинение-то было страшным, кара за такое могла быть лишь одна. Но в толпе явно находились люди, которые незримо регулировали ее. Эти подстрекатели превратились вдруг в умиротворителей, и в ходе переговоров сошлись на компромиссном решении — отправить Бельского в ссылку.

Годунов не хотел уничтожать напарника. Вдруг еще пригодится? Или перед тем, как прикончить, его начнут допрашивать, он расскажет лишнее? Народ успокоили, Бельского сослали в Нижний Новгород. А после этого Годунов арестовал Ляпуновых, Кикиных и других предводителей мятежа. Отправил их по тюрьмам или дальним гарнизонам. Борис Годунов в это время совершил хитрый поворот, перекинулся на сторону аристократии. Вместе с боярами он устроил чистку государственной верхушки. «Худородных», получивших от Грозного чины стольников и стряпчих, удалил от двора, возвратил в состояние простых детей боярских. Из Думы были выведены почти все думные дворяне, то есть те, кого Иван Васильевич выдвигал по способностям и заслугам. Бояре нарадоваться не могли и оказали Годунову полную поддержку. Сочли, что он стал «их» человеком, возвращает им прежний вес и авторитет.

А церемонию венчания нового государя на царство Земский Собор назначил на 31 мая, после шести недель молений об упокоении Ивана IV. Но на рассвете этого дня разразилась гроза. Не рядовая гроза, а такая буря, что ее особо отметили в летописях. Грохотало так, будто снова подали голос могучие царские пушки под Казанью или Псковом. В клубящихся тучах полыхали зарницы, словно реющие боевые знамена, а молнии резали мглу, как тысячи отточенных сабель, сверкающих в едином взмахе. Потоки ливня захлестывали настилы мостовых, затопляли улицы, превращая их в ручьи и речушки, растекались по дворам и площадям. Сносили прочь тлен, грязь и мусор, умывали красавицу-Москву после траура. И щедро поили русскую землю, освежали благоухание весенних цветов, обещая богатые урожаи.

Москвичей гроза заставила переживать. Опасались, что она сорвет торжества. Позже, задним числом, ее будут считать предзнаменованием грядущих бед. Но это вряд ли. Беды придут еще не скоро. А гроза стала как бы эхом другой — той, которая приветствовала рождение Грозного царя. Теперь Небо завершало его царствование. И благословляло новое. Тучи рассеялись, и брызнуло яркое солнце. Весело заиграло в лужах, в струях бурлящих ручьев, заискрилось на дождевых каплях, украсивших деревья и кусты. Заблистало на мокрых куполах храмов Божьих, и радостно зазвонили колокола, созывая празднично одетых людей в Кремль. Славить и чествовать царя Федора Иоанновича…