Человек государев

Глава 16 Утопец

— Рад знакомству, — кивнул я. — Скуратов Михаил Дмитриевич. Руки́ не подаю, простите. — Руки у меня были испачканы ржавчиной и машинным маслом.

— О, что вы, что вы! Я понимаю. У вас чрезвычайно ответственная работа. Вы в самом деле надеетесь отыскать малахириум?

— В самом деле. Более того… — Я пригляделся к груде, над которой склонился. Поднатужившись, приподнял обломок балки, придавившей рваный кусок железа. Отодвинул железо. И вытащил малахириум — два отшлифованных кубика в серебряной оправе. — Более того — уже нашёл.

Оправа погнулась, с одного боку оплавилась так, что выглядела нашлепкой на поверхности камня.

«Странно, — прокомментировал Захребетник. — Малахириум ведь должен обеспечивать оправе защиту?»

«Теоретически, должен, — мысленно отозвался я. — По факту — чёрт его знает. Может, сила взрыва была такой, что никакая защита не справится. Взгляни! Мне кажется, даже сам камень раскололся».

В том месте, где на камень наплыла оправа, как будто виднелась трещинка.

«Вот тебе и хвалёный малахириум, — присвистнул Захребетник. — Хотя, может, просто в темноте не видно? Выйдешь на свет, поглядишь получше».

— Неужто нашли? — всплеснул руками управляющий.

— Как видите.

Я собрался спрятать малахириум в карман мундира. Управляющий подскочил ко мне. Схватил за рукав.

— Одну минуту, любезный Михаил Дмитриевич! Неужели так уж необходимо изымать амулет именно сейчас? — он жадно смотрел на камень в моей руке.

— Разумеется. Согласно циркуляру, я обязан доставить его в Коллегию.

— И доставите! Непременно доставите. Только не сей же час, а, к примеру, завтра. То, что вы нашли малахириум так быстро, огромная удача. А если бы не повезло, вы могли бы и день, и два провозиться. Верно?

— Ну, допустим. — Я не понимал, к чему он клонит.

— Вот! Так давайте представим, что провозились. Вы только взгляните, какая разруха кругом! — управляющий обвёл рукой цех. — Представьте, сколько сил и средств нам придётся потратить только на то, чтобы разобрать завал! А малахириум значительно облегчил бы работу.

«Интересно, каким образом? — хмыкнул Захребетник. — У него тут в кладовке роботы-уборщики стоят?»

«Кто?» — удивился я.

Управляющий, видимо, принял мою задумчивость за колебания и вкрадчиво продолжил:

— А уж мы в долгу не останемся, не сомневайтесь.

— Взятка⁈ — грохотнул Захребетник. Раньше, чем я успел догадаться, о чём идёт речь.

Реакция управляющего не особенно отличалась от реакции извозчиков на вокзале. Он побледнел и отскочил от меня подальше. Забормотал дрожащим голосом:

— Да что вы, что вы, как вы могли подумать?‥ Святой истинный крест, в мыслях ничего подобного…

— Не божись, когда врёшь, скотина!!! — ещё пуще взъярился Захребетник.

Управляющий сжался и принялся пятиться к выходу.

— Стоять! — скомандовал я. Уже своим голосом, но управляющему хватило. Он замер и преданно уставился на меня. — Кто обслуживал машину? Следил за её исправностью, и прочее?

— Техник-наладчик…

— Где он?

— Дома, я полагаю. После аварии всем, кто не пострадал, велено было расходиться по домам. Евгений Германович опасался обрушения здания.

— Евгений Германович — чрезвычайно здравомыслящий человек, — покосившись на отсутствующую стену и обвалившееся перекрытие, проворчал я. — Фамилия наладчика? Адрес?

Фамилию и адрес мне сообщили в заводском управлении. Брать извозчика я не стал, пошёл пешком. Наладчик жил недалеко.

Я ожидал, что проживает он в меблированных комнатах, наподобие того жилья, что снимал сам, но по адресу, который дали в конторе, находился собственный дом. На двери гордо сверкал электрический звонок.

Я позвонил, услышал в глубине дома звонкую трель. Открыла дородная женщина. Вытирая о фартук руки, испачканные в муке, она вопросительно посмотрела на меня.

— Здравствуйте. Я из Государевой Коллегии. Мне нужен Силантий Прокопович Михайлов.

— Нету его…

— Вот как. А где же он? На заводе сказали, что домой пошёл. Вы ведь уже знаете, наверное, что случилось?

— Знаю, как не знать? Весь город гудит. Сама хотела на завод бежать, узнать, что с Силантием, да мальчишка соседский раньше успел. Сосед наш тоже на заводе работает, вот и побежал узнавать. Не бойтесь, говорит, тётенька Агафья, дядя Силантий жив-здоров! И папка наш тоже. Я и успокоилась, жду его. А он, вишь, оказывается, домой пошёл! — Лицо женщины посуровело. — Небось, по дороге в трактир завернул. Вы, барин, ежели его разыскивать пойдёте, а он там уже на бровях сидит, скажите, чтобы либо сей же час домой отправлялся, либо вовсе не приходил! Не пущу.

Женщина с досадой посмотрела на свои испачканные руки. Тесто месит, должно быть. Иначе пошла бы в трактир вместе со мной.

— Непременно скажу, не беспокойтесь. А где этот трактир?

— Да вот, прямо по улице идите, — Женщина махнула рукой. — Два переулка пройдёте, а потом поверните направо. Второй дом от угла, сразу увидите. А ежели там заводские собрались, то и услышите.

— Понял, благодарю.

Я кивнул женщине и направился, куда было указано.

В трактире было действительно людно, и нашёл я его без труда. Но Силантия внутри не оказалось.

— Он и не был сегодня, — сказал трактирщик. — Сам удивляюсь. Заводских эвон сколько сидит, господин инженер, говорят, распорядились нынче не работать. А Силантия нету.

— А в аварии он не пострадал?

— Не, — мотнул головой мужик в спецовке, сидящий за ближайшим столом и прислушивающийся к разговору. — Ни единой царапины на нём не было, уберёг Господь.

— А на заводе Силантий не мог остаться?

— Зачем? — удивился мужик. — Что там делать, ежели Евгений Германович распорядились по домам идти? Да мы и уходили вместе, всей толпой. Силантия я своими глазами видел.

— Куда ж тогда он делся? Дома его нет.

— Не знаю… — мужик задумался. — Может, по дороге зашёл куда?

— В церкву, — предположил сосед мужика по столу. — Там как раз по дороге. Ну так это мы все зашли, свечки поставили. Возблагодарили Господа за то, что уцелели! И во здравие, опять же — тех, кого в больницу отвезли.

— И Силантий вместе с вами в церковь заходил?

— Вот чего не помню, того не помню…

— Ясно. Спасибо.

О какой церкви идёт речь, я не спрашивал. Сам проходил мимо, когда шёл с завода к дому Силантия. Заметил ещё, что у ворот толпятся нищие, как бывает во время церковных праздников. Сначала удивился — праздника ведь никакого нет, обычный будний день, а сейчас, после рассказа заводских, сообразил.

Что ещё-то праздником считать, если не собственное второе рождение? Люди на заводе трудятся серьёзные, набожные. Абы кого, говорят, туда не берут. Конечно, пережив испытание вроде сегодняшнего, приличный человек первым делом отправится в церковь. Вот нищие и слетелись, этим приглашения рассылать не нужно. О том, что творится в городе, бродяги узнают раньше любых газетчиков.

Пока я шёл от трактира к храму, толпа попрошаек у ворот поредела. Ну, тоже логично — поток заводских схлынул. Теперь уже нищие будут милостыню возле кабаков выпрашивать. Перед воротами остались четверо: две старухи и слепец с чёрной повязкой на глазах, с мальчишкой-поводырём.

На меня накинулись все. Я предупреждающе поднял руку. Пообещал:

— Никого не обижу. А тому, кто мне на вопрос ответит, гривенник дам. Силантия Михайлова видели? Наладчика с завода.

Нищие дружно закивали.

— Видали, а как же!

— Куда он пошёл?

— В трактир, вестимо, — наперебой заговорили старухи. — Куда ж ихнему брату ещё-то идти? Дозвольте сопроводить!

— Был я в кабаке, нет его там.

— Домой тогда? — предположили старухи. — Это недалече, дозвольте…

— И дома нет.

Старухи переглянулись. Слепой хохотнул.

— Что, глазастые, съели? На кой вам глаза, коли углядеть ими ничего не можете?

Старухи накинулись на слепого, осыпая ответными колкостями. А я заметил, что мальчишки-поводыря рядом с ним уже нет. Он быстрым шагом удалялся по переулку прочь. Очень странно. С чего бы?

Я вытряхнул из кошелька на ладонь мелочь, высыпал на мостовую перед слепцом. Тот проворно накинулся на монеты. Слепой он там в действительности или нет, а этот звон ни с чем не спутает. Старухи ринулись к монетам так же проворно, нищим стало не до меня.

А я быстро пошёл по переулку вслед за мальчишкой. Пацан заметил погоню и тоже припустил во всю прыть.

— Стой! — крикнул я. — Ничего тебе не сделаю, не бойся!

Он будто не услышал. Пришлось поднажать.

«Утро будем начинать с пробежек», — пообещал Захребетник.

— Да ещё не хватало!

«Угу. И скажи спасибо, что не со спаррингов. Где это видано — пацана сопливого догнать не можем⁈»

Я разозлился и ускорился, как мог. Настиг мальчишку, когда тот лез через забор. Ухватил за полы рубахи и дёрнул вниз. Ветхая ткань затрещала, дыр на рубахе прибавилось.

Я взял пацана за плечи, развернул лицом к себе. Он со страху аж зажмурился.

— Пожалейте, дяденька! Я ничего не сделал!

— Вот именно, что не сделал. Пока. Если сделаешь, получишь гривенник. Мне нужен ответ на вопрос.

Мальчишка осторожно открыл глаза. В них явственно боролись желание получить гривенник и страх. Страх победил.

— Ничего не видал, ей-богу!

Захребетник во мне взбеленился — как бывало всегда, когда имя божие призывали с целью лжесвидетельствования. Но в этот раз я был готов и сумел обуздать порыв. Гром и молнии на растрепанную, сто лет не стриженую голову не обрушились. Только в глазах у меня, судя по побледневшему лицу пацана, что-то нехорошо сверкнуло.

— Кого ты боишься? — ослабив хватку, как можно мягчеспросил я. — Кто подходил к Силантию? Что ты видел?

Пацан поджал губы.

— Ничего.

— Врёшь. Имей в виду: я не отстану. И либо потащу тебя сейчас в Коллегию, да так, что вся улица это увидит, либо ты ответишь на мои вопросы здесь, один на один. Тут людей нету. Ну?

— А ежели скажу, отпустите?

— Отпущу. И денег дам.

Пацан шмыгнул носом. Пробормотал:

— Я бы за ним не пошёл, нужен он мне! Да Клещ заставил.

— Клещ — это слепец твой?

— Ага. Мы с ним с утра у другого храма стояли. А сюда покуда добрались — тут уж вон сколько народу, к паперти не пробиться! Клещ меня и отправил догонять тех, кто уже вышел. Авось, разжалобятся да ещё подадут.

— А Силантия Михайлова ты в лицо знаешь?

— Конечно. Я заводских многих знаю.

— Силантий из церкви вместе со всеми выходил или сам по себе?

— Со всеми, они толпой шли. А у ворот окликнули его.

— Кто?

Пацан отвернулся, пробормотал что-то неразборчивое.

— Не слышу!

— Да, говорю, не знаю! В первый раз этого мужика увидал.

— А чего ж боишься, если в первый раз?

— Да потому, что который год с Клещом таскаюсь, всякого насмотрелся. Он такой… — пацан поморщился. — С виду вроде ничего особенного. Рубаха, кепка — всё, как заводские носят. Не шпана, не бандит. А глазюки страшные. Будто пустые. Такому человека убить — что другому высморкаться. Я таких уже видал. Больше не хочется. — Пацан серьёзно посмотрел на меня.

«Не фантазирует, — подтвердил Захребетник. — У детей, растущих на улице, чрезвычайно развиты наблюдательность и инстинкт самосохранения».

«Догадываюсь», — мысленно буркнул я.

Вслух спросил:

— И, значит, этот страшный подозвал Силантия, когда тот выходил из храма. Так?

— Угу. Он его даже не голосом позвал, свистнул. Негромко, но Силантий аж вздрогнул. Остальные-то дальше пошли, никто и не обернулся. А Силантий голову опустил, да к этому мужику.

— То есть Силантий его знал?

— Выходит, знал. Заводские, как из ворот вышли, так направо повернули, к кабаку. А Силантий с этим мужиком — налево. Я за ними и припустил. Когда люди толпой идут, за ними бегать толку нету. Милостыню уже раздали, сверх того разве что по шее дать могут. А ежели поодиночке догонять, то можно выпросить. Ну, я этих двух догнал, да заканючил, как всегда: подайте, добрые дяденьки, папаше моему, слепому убогому! Век за вас бога молить буду! Они остановились, обернулись. Тут-то я глазюки у этого и увидал. Он говорит — тихо так, сквозь зубы: пошёл вон. И больше не попадайся! Увяжешься за нами — пожалеешь, что на свет родился.

— Вот оно что. И дальше ты за ними не пошёл?

— Не-а. Небось не дурак. Мне такое два раза повторять не нужно.

— А куда они могли пойти? Есть предположения?

Пацан пожал плечами.

— Да в эту сторону и идти-то некуда. Только к реке.

— Ясно. Что ж, спасибо за помощь. Того мужика не бойся. Если ты его в первый раз видел, значит, и он тебя. Как выглядишь, вряд ли запомнил, мало ли вас у церквей попрошайничает. — Я вытряхнул из кошелька несколько монет, высыпал пацану в ладонь. — Сколько себе оставить, сколько Клещу отдать — это сам решай.

— Ух, спасибо, барин! — Пацан просиял, стиснул монеты в кулаке. — Дай вам бог здоровьичка! Меня Савкой звать.

— А меня Михаил Дмитриевич. Будем знакомы.

— Ага. Побегу я. А то, если Клещ спохватится, что меня долго нету, худо будет.

Савка одёрнул рваную рубаху и ринулся обратно к церкви. А я направился к реке.

Уже знал, что называется она Упа, а выше по течению, примерно в версте отсюда, раздваивается. Двумя рукавами огибает остров, на котором расположен оружейный завод. Чтобы не допускать разлива, набережную Упы ещё десять лет назад укрепили камнем. На остров, где располагались корпуса завода, были перекинуты мосты. Дорога вывела меня к одному из них.

Набережная просматривалась далеко в обе стороны. Безлюдная — рабочий день в самом разгаре. Это утром и вечером тут должно быть полно народу, а сейчас никого. Весной, должно быть, вода стоит высоко. Сейчас река заметно обмелела. А мост… Я присмотрелся. Понял, что идёт по нему единственный человек, и движется он медленно и неуверенно. Подойдя ближе, я понял, в чём дело.

Мост ремонтировали. Там, где прежде были настелены доски, зияли просветы между балками. Частично их зашили, но большая часть моста оставалась разобранной. Хотя идущего это, очевидно, не смущало.

— Разве тут можно ходить? — спросил я, когда дядька в одежде мастерового сошёл с моста на набережную.

Дядька оглянулся, окинул взглядом мост.

— А чего ж нельзя?

— Ну, вдруг упадёшь?

— Дак ты не падай! — Дядька хохотнул. — Ступай да ступай вдоль перил. Балки широкие, ногу можно поставить.

— А другого моста нет?

— Есть, а как же, — дядька махнул рукой. — Вон там. Ну дак это обходить надо почти с версту!

Он развёл руками, предлагая мне самостоятельно оценить нелепость такого решения, и ушёл.

«Слабоумие и отвага, — прокомментировал Захребетник. — Вот что я тебе скажу, Миша. Не нравится мне этот мост».

Мне мост тоже не нравился. А больше всего не нравилось то, что, по словам Савки, Михайлов в сопровождении неизвестного мужика направился в эту сторону больше трёх часов назад. После чего не появлялся ни дома, ни в кабаке, где заседали его товарищи.

«Загляни-ка под мост», — сказал Захребетник.

— Зачем?

«Вот заодно и узнаем».

Я спустился к воде, зашёл под опоры моста. Ух, как хорошо-то после жары! Прохладно, от воды тянет свежестью. Отсюда было видно, что река действительно сильно обмелела. Весной вода стоит, если верить отметинам на опорах, намного выше. А сейчас совсем мелко. Вон, даже камень из-под воды показался. Странно. Неужели не…

Мысль я не закончил. Почувствовал, как сердце пропустило удар. Способности Захребетника позволили как следует разглядеть то, что поначалу принял за камень.

В карманах Михайлова нашли две чекушки. Одну пустую, одну ополовиненную. Для городового Бабашкина других доказательств того, что Михайлов, будучи в стельку пьяным, рухнул с моста головой вниз и сломал шею, не требовалось.

На мои слова о том, что из церкви Михайлов уходил в сопровождении какого-то подозрительного типа, что купить чекушки ему было элементарно негде, что выпивать на улице в одиночестве в то время, как в трактире неподалеку сидят сослуживцы, — как минимум, странно, Бабашкин уважительно кивал. Что-то даже записывал. Однако я был более чем уверен, что для него картина происшествия очевидна. И, как только раздражающий фактор в моём лице покинет полицейский участок, Бабашкин начисто забудет обо всём, что я ему говорю.

«Головы поотрывать таким сыскарям!» — кипятился Захребетник.

Я с ним был полностью согласен. Недовольства добавляло то, что проголодался до смерти. Всё, что успел за день, — позавтракать. Когда обнаружил тело Михайлова, стало как-то не до обеда. А выйдя из полицейского участка, я с удивлением увидел, что вокруг уже стемнело.

Ужин у госпожи Дюдюкиной подавали с семи до девяти часов вечера, потом кухарка уходила домой. Зубов говорил, что если опоздаешь, то лучшее, на что можешь рассчитывать, это чуть тёплая вода из остывшего самовара. И деньги за пропущенный ужин мадам Дюдюкина возвращает крайне неохотно. Мол, ей какая разница, ужинал ты или нет? Приготовлено-то было.

Итак. Времени — девятый час, у меня с самого утра во рту — ни маковой росинки, да ещё, как на грех, ни одного извозчика поблизости.

Я направился в ближайший переулок. Решил дойти пешком до широкой Ильинской улицы, уж там извозчики должны быть. Но не успел сделать по переулку и десятка шагов, как на затылок обрушился удар.