Человек государев

Глава 24 Балаган

Домой я добрался на извозчике. По дороге дважды засыпал, чувствуя себя воздушным шаром, из которого выпустили воздух. Протрезветь-то я протрезвел, Захребетник заставил. Но, видимо, даром для организма встряска не прошла. Ясность сознания снова улетучилась, и соображал я плохо.

Захребетник проворчал, что пить мне ещё — учиться и учиться, и посоветовал брать уроки у Зубова. А пока, мол, лучшее, что я могу сделать, это выспаться, организму нужно восстановиться. Он, Захребетник, не нанимался постоянно поддерживать в тонусе такое неповоротливое и нетренированное тело.

Я мог бы возразить, что до сих пор со своим телом прекрасно управлялся, но препираться с Захребетником было лень. Да и он тоже расстроился из-за того, что мы упустили нищего, это чувствовалось.

Засыпал я, на всякий случай будучи готовым проснуться неизвестно где, но в этот раз обошлось. Проспал, как выяснилось, остаток дня и всю ночь. Когда открыл глаза, за окном уже светило солнце.

Не успел позавтракать, как в дверь забарабанил Зубов. Напомнил, что мы с ним собирались на ярмарку. И что он за мной, между прочим, заходил ещё вчера.

Второй раз недовольство Зубова я вызвал, когда вышел в коридор. Взглянув на мой штатский костюм, Зубов скептически скривился и объявил, что в таком виде я вряд ли вызову интерес у противоположного пола. Половина города в сюртуках ходит, а у меня в комнате висит мундир, обозначающий принадлежность к Государевой Коллегии. И вот это уже совершенно другое дело! Мужчине, облачённому в такой мундир, барышень и уговаривать не нужно, сами будут на шею вешаться.

Моих возражений о том, что я собираюсь просто погулять по праздничному городу, не преследуя целей знакомства, Зубов будто не услышал. Я должен идти в мундире, и точка. А без мундира он меня за порог не выпустит.

Я, обозлившись, собирался послать Зубова подальше и сказать, что в таком случае вообще никуда не пойду, мне мундира на службе хватает, но тут вмешался Захребетник.

«Тебе жалко, что ли? Зубов — хороший мужик».

«Ну вот пускай сам и ходит в выходной день в мундире!»

«Дак он бы пошёл, но у него-то такого мундира нет! Вот и уговаривает тебя. Барышни на тебя засматриваться будут, а заодно ему перепадёт».

Я посмотрел на светящуюся охотничьим азартом физиономию Зубова. Понял, что Захребетник прав, и, не удержавшись, рассмеялся.

— Ладно, Григорий, чёрт с тобой. Сейчас переоденусь.

Погода стояла прекрасная. Площадь перед Гостиным двором красиво убрали цветами и разноцветными флажками, уставили нарядными будками с товаром. Играли уличные музыканты, кричали зазывалы, в центре площади выступали цирковые артисты. Люди веселились, разглядывали товар у лотков, раскланивались со знакомыми. Настроение у всех было приподнятым, и я тоже начал улыбаться.

— Позолоти ручку, ваше благородие! — Передо мной остановилась статная, красивая цыганка в ярком платье и цветастой шали. — Дай погадаю, всю судьбу твою расскажу!

— Так уж и всю? — усмехнулся я.

— Всю, как есть, до самой глубокой старости!

— Да я, может, до старости не доживу ещё?

— Если погадаю — доживёшь! Смилостивится судьба!

Я рассмеялся.

— Ну, гадай, — и протянул цыганке руку.

Остаться без кошелька или часов я не опасался, знал, что Захребетник настороже. Одного воришку он от нас с Зубовым уже отогнал, ни с того ни с сего вдруг обернувшись и состроив жуткую гримасу. Оборванца, тянувшего руку к зубовскому карману, как ветром сдуло.

Цыганка схватила мою ладонь. С готовностью начала:

— Ждёт тебя, яхонтовый мой, дальняя доро… — и вдруг замолчала.

— Ты чего? — окликнул я.

Цыганка не ответила. Смотрела на мою руку с таким недоумением, словно на ней проявились незнакомые письмена.

— А ты чего уставился? — рявкнул вдруг Зубов.

Я обернулся. В нескольких шагах от нас остановился незнакомый субъект и сверлил меня взглядом. Лет двадцати семи, хлипкий, с зачесанными назад, блестящими от масла волосами.

— Это вы мне, сударь? — субъект надменно вскинул голову.

— Тебе, а кому же ещё!

— Я не имею чести быть вам представленным. С незнакомцами не разговариваю.

Субъект ещё раз оглядел меня с головы до ног, развернулся и пошёл прочь.

— Стоять! — рявкнул Зубов.

Субъект сделал вид, что не слышит, однако шагу прибавил. Зубов дёрнулся было его догонять, но я удержал.

— Стой. Что он тебе сделал?

— Мне — ничего! А на тебя смотрел. Сейчас я его на дуэль вызову.

— Да успокойся ты! Ну, подумаешь, смотрел.

— Он не абы как смотрел!

— А как же?

— Косо! Сейчас я его…

— Да прекрати, слышишь!

Пока я утихомиривал разбушевавшегося Зубова, цыганка куда-то исчезла. Я на всякий случай проверил кошелёк и часы, но всё было на месте.

— И эта сбежала, — недоуменно пробормотал Зубов. — Даже денег не клянчила. Чего это она?

Я пожал плечами.

— Не придумала, что наврать?

Захребетник внутри меня усмехнулся.

«Правду про твою судьбу увидела. Да такую, что врать тебе побоялась».

Что он имел в виду, я так и не выяснил. Зубов потащил меня в тир, и стало не до бесед с внутренним голосом.

В понедельник, придя на службу, я принялся разбирать папки в ближайшем к моему столу шкафу. Убивал таким образом двух зайцев: получил возможность сосредоточиться на своих мыслях, а по завершении процесса обретал в пользование свободные полки. По моим прикидкам, как минимум половину содержимого шкафа следовало отнести в архив ещё лет десять назад.

Мысли мои более всего занимал некий горец, которого помянули в беседе удравший нищий и его знакомый. Я считал, что о горце следует рассказать Коршу, Захребетник отговаривал. По его мнению, информации было пока слишком мало, докладывать толком не о чем.

В начале двенадцатого по коридору простучала хозяйская поступь Мухина, и хлопнула дверь в его кабинет.

А ещё через несколько минут дверь в наш кабинет распахнулась. В помещение ворвался субъект, в котором я с удивлением узнал вчерашнего хлюпика. За хлюпиком вошёл Мухин.

— Вот! — объявил хлюпик и ткнул пальцем в меня. — Вы только взгляните, Сильвестр Аполлонович, какая неслыханная наглость!

В кабинете воцарилась тишина. Саратовцев бросил перекидывать костяшки на счётах, Мефодий застыл с чайной чашкой в руке. Я посмотрел на хлюпика с интересом. За хамство спросить всегда успею, сначала пусть скажет, зачем пришёл.

— Какая такая наглость? — заинтересовался Саратовцев. Всплеснул руками. — Аркашенька, голубчик! Стесняюсь спросить, ты здоров ли? До жалованья ещё неделя, а ты уж тут как тут. Обычно день в день приходишь.

Хлюпик сделал вид, что колкостей Саратовцева не замечает. Я сообразил, что это тот самый Аркашка, который формально является нашим сослуживцем, в Коллегии увидел его впервые. За спиной у Аркашки недовольно сопел Мухин.

— Воспитанные люди, прежде чем войти, стучатся в дверь и спрашивают разрешения, — холодно глядя на Аркашку, сказал я. — Войдя, здороваются. А увидев незнакомого человека, представляются.

У Аркашки покраснели уши.

— Аркадий Теодорович Гржевицкий — сотрудник нашей Коллегии, — поспешил влезть с разъяснениями Мефодий.

Пытался, как всегда в присутствии начальства, услужить, но сделал только хуже. Прямолинейный Саратовцев гоготнул.

— Ежели бы Аркадий Теодорович услаждал наш взор своим присутствием чаще, чем в дни получки, Михаил Дмитриевич, несомненно, знал бы о существовании ещё одного сослуживца. Он-то здесь уже месяц трудится и службу посещает с завидным постоянством.

Аркашка покраснел ещё больше.

— У меня уважительная причина — слабое здоровье! Доктор наказал ежедневно проводить комплекс оздоровительных процедур!

— И где ж ты их проводишь? — ухмыльнулся Саратовцев. — В театральной гримёрке да в кабаках? Вот уж точно здоровья наберёшься…

Мухин поморщился.

— Прекратите паясничать, Константин Львович!

— Да мне-то что, — Саратовцев пожал плечами. — Не я ворвался в кабинет и ору как оглашенный… Что стряслось-то, Аркаш? Скажешь наконец?

— Я заказал у портного мундир! — взвизгнул Аркашка. — Ждал, когда пошьёт, надеялся, что вот-вот появлюсь на службе в надлежащем виде. И вдруг узнаю, что мой мундир забрали!

Саратовцев всплеснул руками и схватился за сердце.

— Да что ты говоришь⁈ Быть такого не может.

Из истории происхождения мундира секрета я не делал. Саратовцев всё знал и, когда я рассказывал, повеселился вместе со мной. Вопрос прозвучал издевательски, но Аркашка принял его за чистую монету и распалился ещё больше.

— Я тоже полагал, что такого просто не может быть! Вообразите себе моё изумление, господа! Я прихожу к портному за мундиром, а тот сообщает, что его забрал некий господин Скуратов.

Аркашка оглянулся на Мухина, ища поддержки у него.

— Господин Скуратов, — пробасил Мухин, — верно ли говорит господин Гржевицкий? Вы действительно забрали у портного мундир, который он заказал для себя?

— Верно, — пискнул Аркашка, — не извольте сомневаться! Более того, господин Скуратов носит этот мундир не только на службе, но и в праздничные дни. Вчера я своими глазами наблюдал, как он разгуливает в моём мундире по городу! Мы столкнулись на ярмарке.

— Ну ещё бы, — хохотнул Саратовцев. — Не на службе же вам сталкиваться.

— Прекратите ваши гнусные инсинуации, Константин Львович! — взвизгнул Аркашка.

Он от ярости уже брызгал слюной. А меня ситуация всё более забавляла. Наблюдал вчера на ярмарке ребёнка лет четырёх, которому мать отказалась купить воздушного змея. Мальчик бросился на землю, в бессильной ярости колотил по ней руками и ногами и заходился криком, требуя желаемое. Аркашка сейчас был — вылитый он, даже вопил с той же интонацией. При том что, по сути, как и в случае с воздушным змеем, истерика выеденного яйца не стоила.

Я положил папку с бумагами, которую закончил разбирать, в стопку, выстроенную на стоящем рядом стуле. Стопка, надо сказать, выросла уже изрядная.

Я взял из шкафа новую папку. Не глядя на Аркашку, скучающим голосом сказал:

— Я полагаю, что вещь принадлежит тому, кто за неё заплатил. Ваш мундир, по словам портного, пролежал у него три недели. Забирать и расплачиваться вы не спешили. Неудивительно, что моему предложению сделать это вместо вас портной обрадовался. Если у вас с портным на сей счёт были какие-то договорённости, идите к нему и разбирайтесь. А мне, будьте добры, не мешайте работать.

Я положил на стол перед собой новую папку, развязал тесёмки и склонился над документами.

Такое пренебрежение чашу Аркашкиного терпения переполнило.

— Я буду жаловаться, — взвизгнул он. — Это оскорбление! Я с вами разговариваю, а вы в бумажки уткнулись?

— Аркадий Теодорович, — попробовал вмешаться Мухин, но Аркашку было уже не остановить.

Он выхватил из шкафа папку, подвернувшуюся под руку, и швырнул в меня. Папка оказалась толстой, бумаг в ней было набито больше, чем могла вместить, и броска завязки не выдержали. Бумаги посыпались на пол.

А я почувствовал, что закипаю. Мало того, что этот идиот несёт какой-то бред, так ещё и руку на меня поднял? На меня — потомственного боярина Скуратова⁈ Ну, пусть не руку, а папку с бумагами, и долететь она всё равно бы не долетела, но тем не менее⁈

Я поднялся из-за стола. До Аркашки уже и до самого дошло, что зарвался. А наткнувшись на мой взгляд, он взвизгнул и попытался спрятаться за Мухина.

— Сильвестр Аполло…

Аркашка не договорил. Увидел, что я шагнул вперёд, и бросился к двери.

— Держи его, Миша! — азартно крикнул Саратовцев. — Давно пора проучить!

Аркашка неловко взмахнул руками и толкнул выстроенную мной стопку из папок. Папки посыпались на пол. Аркашка наступил на одну из них, скользкая клеёнка обложки поехала по натёртому паркету. Пытаясь соскочить с неё, Аркашка задел ногой фикус. Несчастное разросшееся растение, которое давно следовало пересадить в горшок побольше, покачнулось и упало. Фикус стоял рядом с примусом, поэтому упал на примус. С примуса полетел на пол закипающий чайник. На лету чайник протяжно, обиженно свистел.

Свисток от удара о пол отвалился, из чайника хлынул кипяток, залил рассыпанные бумаги и щедро плеснул на ноги Мухину. Мухин, помедлив, поджал одну ногу и заорал.

Дико, как припадочный, хохотал Саратовцев. Пытался что-то кудахтать Мефодий. А я выскочил в коридор вслед за Аркашкой.

Тот, выбежав в коридор, принял стратегически верное решение — выскочить на улицу. Но у подножия лестницы, ведущей на второй этаж, поскользнулся на влажном полу.

— Куда по помытому⁈ — взревела уборщица Серафима Кузьминична. Грозно взмахнула шваброй.

Эта женщина обладала воистину уникальным даром — каждый раз возникала там, где её меньше всего хотели видеть. Таким образом, дорогу на улицу Аркашке преградила она, а по коридору бежал я. Аркашка вскочил на ноги и понёсся вверх по ступеням.

Я бросился за ним. Думал, что Аркашка планирует пробежать коридор насквозь и удрать по чёрной лестнице, но он распахнул дверь в архив и скрылся за ней.

— Тётушка! — донёсся до меня вопль. — Помогите!

В замке заскрежетало — дверь запирали на ключ. Я опоздал буквально на секунду. Подёргал ручку. Безрезультатно — на замках в Коллегии не экономили.

— Безобгазие! — услышал я из-за двери. — Что пгоисходит⁈

Мухин, по счастью, от кипятка почти не пострадал. За исключением того, что промок, конечно. Пообещав непонятно кому, что он этого так не оставит, удалился.

— Вот и повод домой отправиться, — ухмыльнулся Саратовцев, когда за начальством закрылась дверь. — Не ходить же в мокрых ботинках! Давай, Миша, помогу тебе прибраться.

Мефодий с причитаниями вернул на подставку чайник, поднял перевёрнутый фикус, притащил откуда-то веник и замёл на совок высыпавшуюся из горшка землю. Мы с Саратовцевым собрали разлетевшиеся бумаги. После чего уселись на подоконник.

Саратовцев мне насплетничал, что Аркашка приходится архивной Бабе-яге Розалии Сигизмундовне то ли племянником, то ли ещё какой-то роднёй. Открывать дверь архива Баба-яга отказалась наотрез. Я, впрочем, особо и не настаивал, после позорного бегства Аркашки злость испарилась.

Мы с Саратовцевым гадали, каким образом Аркашка будет покидать здание Коллегии. Через парадный вход побоится — для этого надо пройти мимо нашего кабинета, а дверь мы предусмотрительно держали открытой.

— Через чёрный ход выйдет, — сказал Саратовцев. — Либо в окно на первом этаже вылезет, которое на ту сторону выходит. Из бухгалтерии.

За дверью чёрного хода мы наблюдали с подоконника сами, за окнами первого этажа приставили следить кучера Кузьму. Но изобретательность Аркашки превзошла наши ожидания.

Он прошествовал по коридору мимо нашей двери под руку с Розалией Сигизмундовной.

— Аккуратнее, тётушка, — донеслось до нас. — Ах, как жаль, что у вас разболелась голова! Хорошо, что я рядом, могу проводить вас до дома.

Глядя на проходящую мимо кабинета пару трудно было определить, кто из них кого провожает. Аркашка вцепился в острый локоть Розалии Сигизмундовны крепче, чем младенец хватается за подол матери.

Мы с Саратовцевым переглянулись и расхохотались.