Человек государев

Глава 6 Шампанское с малиной

В семь часов я, по приглашению Агриппины, спустился в столовую на ужин. Народу было немного, обстановка уютная, кормили недурно, но я не сумел ни толком разглядеть соседей, ни даже разобрать, что ем. После испытанных тревог и волнений всё, чего хотел, — побыстрее оказаться в постели. Едва вернувшись к себе в комнату, разделся и завалился в кровать.

Разбудил меня удар о стену. Не успел я сесть и осмотреться — раздался второй удар. После чего сильный мужской баритон запел:

Мой папаша пил, как бочка,

И погиб он от вина,

Я одна осталась дочка,

И зовут меня Нана!

По тому, как произносились слова, было слышно, что хозяин баритона изрядно навеселе, однако в ноты попадал. Песня прервалась, зазвенело стекло и загрохотало железо. Причем снаружи, за окном.

Я подошёл, распахнул приоткрытую раму и выглянул. К краю железной крыши катилось отбитое бутылочное горлышко. А из соседнего окна торчала рука, держащая бутылку шампанского. На крышу лилась пена.

— Я игрива, шаловлива, — снова затянул баритон.

Но слушать дальше я не стал. Вышел из комнаты и постучал в дверь соседней.

Песня оборвалась.

— Нету денег! — грянуло из-за двери. — Сказано, завтра — стало быть, завтра! А сегодня — это сегодня. Что ж за народ бестолковый, право слово! Не мешайте ат… ик!‥ атдыхать! Мой папаша пил, как бочка…

Я постучал снова. Пригрозил:

— Не откроете — выбью дверь!

— Проигрались ихнее благородие, — раздался справа от меня негромкий голос. Из двери высунулась голова в ночном колпаке. Её обладатель подслеповато щурился, пытаясь меня разглядеть. — Оне завсегда, как проиграются, про папашу поют. А когда в выигрыше, то про чёрта.

— Про чёрта?

— Истинный крест, — колпак перекрестился. — Но это когда выиграют. А сегодня про папашу — стало быть, в проигрыше. Вы, юноша, не совались бы к ним. Оне сгоряча и саблей махать могут, и с пистолета пулять.

— Сгоряча я тоже много чего могу. Папаша, который пил как бочка, и удары в стену — не то сопровождение, под которое привык засыпать.

Для очистки совести я постучал ещё раз. Баритон разразился руганью. Я разбежался, насколько позволял коридор, и ударил в дверь ногой.

Ругань усилилась. Дверь распахнулась.

На пороге стоял гусар. Выше меня на полголовы, в плечах косая сажень. Огненно-рыжий, с такими же рыжими, лихо закрученными усами. Босой, без мундира, в расстёгнутой рубашке — но зато с саблей в руке.

— Ты ещё кто⁈ — взревел гусар.

Ночной колпак поспешно скрылся за дверью.

— Сосед. Из той комнаты, — я кивнул на свою дверь. — Какого чёрта среди ночи шумишь?

— Среди ночи? — озадачился гусар. Посмотрел в окно.

— А что сейчас? Белый день, по-твоему?

— У меня драма! Душа наружу рвётся! — гусар постучал по груди.

— А я спать хочу! Прекращай буянить.

— А если не прекращу?

Гусар прищурился, уставился на меня наглыми, зелёными, как у кота, глазами.

— Тогда придётся морду тебе набить.

— Ты? Мне⁈ — он расхохотался.

А в следующую секунду взмахнул саблей. Не думаю, что всерьёз планировал драться с безоружным, скорее это был приём устрашения.

Я машинально шагнул назад. Руки сжались в кулаки и поднялись, закрывая голову, тоже сами собой. Захребетник во мне взвыл от предвкушения.

«Проучим наглеца!»

Но тут произошло неожиданное. Размахивать саблей в тесноте мансардной комнаты гусар явно не привык. Сабля воткнулась остриём в потолок.

Гусар, выругавшись, дёрнул её на себя. Сабля не поддалась. Он рванул сильнее. Теперь вырвать саблю получилось, но на ногах гусар не устоял. Машинально шагнул назад, запнулся о валяющиеся на полу сапоги и опрокинулся навзничь. Приложился затылком о пол и затих.

«Ну, вот, — разочарованно прокомментировал оставшийся без развлечения Захребетник. — Шею сломал?»

— Вряд ли, — буркнул я. — Таким балбесам даже сотрясение мозга не грозит. Сотрясаться нечему.

Я огляделся. Графина с водой, как у себя в комнате, не увидел, зато на комоде громоздилась батарея пустых бутылок. Я взял одну, наполнил водой из умывальника. Присел рядом с гусаром и плеснул воды ему в лицо.

Рыжие усы встрепенулись. Гусар помотал головой, громко чихнул, заставив меня отпрянуть, и открыл глаза.

Сфокусироваться на моём лице сумел не сразу. Когда поймал фокус, на физиономии отразилось уважение.

— Вот это удар у тебя! — пробормотал гусар. — Крепок, собака…

Он приподнялся на локте. Потёр ушибленный затылок.

Подробностей того, как оказался на полу, он, видимо, не помнил. В хмельной голове застряло лишь то, что это каким-то образом связано со мной.

— А ты думал, — строго сказал я. — Прекращай буянить! А то ещё не так приложу.

— Да полно тебе. Уже и пошутить нельзя. — Гусар сел на полу. — Будем знакомы, что ли? Григорий Зубов. Поручик Сумского гусарского полка, — подал мне руку.

— Михаил Скуратов.

Я пожал руку и помог Зубову подняться.

— Выпьешь, Мишань?

Зубов взял с подоконника бутылку с отбитым горлом. Осмотрел залитый вином подоконник, заваленный бумагами стол, кресло с брошенным на спинку мундиром и свисающим с подлокотника дамским чулком. Перевел взгляд на комод. Высмотрев среди скопления бутылок винный бокал, просиял.

Ополоснул бокал в умывальнике, налил шампанского.

— За знакомство! — отсалютовал мне бутылкой.

— Стекол нет? — я посмотрел сквозь бокал на свет керосиновой лампы. — Чем ты так горлышко, саблей?

— Ей, родимой, — гоготнул Зубов. — Какие стекла, обижаешь! Чай рука набита…

Тут он запнулся. Задумчиво посмотрел на саблю — она, выпав из его руки, так и лежала на полу. На меня. На потолок и оставленную в нём выщербину.

И вдруг гаркнул:

— А ну пошел вон, филер вонючий!

Ринулся к двери.

Я обернулся и увидел, как в коридоре мелькнул знакомый ночной колпак. Зубов захлопнул дверь. Подобрал с пола саблю, сунул в висящие на кресле ножны.

Пожаловался:

— Куропаткин, с-скотина! Его хозяйка подрядила за мной шпионить. Обо всём докладывает. Завтра, как пить дать, накляузничает, что мы с тобой всю ночь дебоширили.

— Ну, справедливости ради — если бы я сюда не вломился, так бы и было. С той разницей, что ты бы и без меня прекрасно управился. Зачем мне в стену стучал?

— В стену? — озадачился Зубов. Задумался. — А! Так это я сапогом кинул. — Перевёл взгляд на валяющиеся на полу сапоги. — Потом — вторым.

— Ещё раз кинешь — я тебе эти сапоги на голову надену. И первый, и второй.

Зубов гоготнул. Согласился:

— Заметано. Ты, я вижу, парень не промах. Будем знакомы.

Ударил бутылкой о мой стакан и приложился к отбитому горлышку.

Крепкий сон, внезапное пробуждение и неожиданное знакомство меня встряхнули. Чувствовал я себя относительно бодро, да и Зубов при ближайшем рассмотрении оказался вроде бы неплохим парнем. Из тех, кого время от времени надо ставить на место, чтоб не зарывались, — и тогда они чудесные люди, был у меня в гимназии такой приятель.

В общем, выпить с Зубовым я не отказался. Никогда не помешает узнать побольше о том месте, где собрался обитать. О себе приготовился рассказывать сдержанно, но не понадобилось даже этого. С ролью рассказчика Зубов прекрасно справлялся сам.

Я узнал, что его полк расквартирован в Москве. И у Зубова там, между прочим, на Хамовническом валу прекрасная квартира с совершенно дивной хозяйкой. Прелестная старушка, божий одуванчик. Зубова обожает и никогда не пристаёт с глупостями вроде требования внести оплату за позапрошлый месяц. Не то что госпожа Дюдюкина.

Имя Агриппины Аркадьевны Зубов произнёс с некоторой опаской и посмотрел на дверь. Должен он был, видимо, не только за позапрошлый месяц. Расплатиться планировал сегодня, но, как на грех, проигрался в карты. При этих словах Зубов с надеждой посмотрел на меня.

Я категорически мотнул головой. В долг давать картёжнику не стал бы, даже если б было, что давать. Зубов, впрочем, не расстроился — нет, так нет. Сегодня продулся, завтра отыграется — в этом тезисе, как я понял, заключалась вся его жизненная философия. Он и в Туле-то оказался в результате какой-то карточной истории, с дракой и призывом городового. Отчаянно здесь скучал, но срок ссылки уже подходил к концу.

— В целом, городишко неплохой, — заключил Зубов. — Тоска, провинция, но жить можно. Ежели что, Мишань, ты на меня всегда рассчитывай.

Я пообещал новому товарищу, что непременно буду рассчитывать. Про себя вздохнул. Ивана Карловича Корша — человека, на которого и впрямь могу рассчитывать, — увижу не раньше чем послезавтра.

Засиделись мы с Зубовым до глубокой ночи. К себе в комнату я вернулся, зевая во всю ширь, и сразу рухнул в кровать. Спал как убитый. А проснувшись, понял, что стою над трупом. Уютная мансардная комната в доме госпожи Дюдюкиной исчезла.

Я находился в довольно большом, но грязном и тёмном помещении. Посреди него стоял стол, уставленный недоеденными закусками, бутылками, усыпанный объедками и папиросным пеплом. Между тарелок и стопок приткнулись щербатые блюдца, приспособленные под пепельницы. Тут же валялись брошенные игральные карты. Комната тускло освещалась висящей под потолком керосиновой лампой. Лампа покачивалась. Да и в целом создавалось впечатление, что люди спасались отсюда бегством, причём буквально секунду назад — стулья перевёрнуты, посуда побита, в одном из блюдец дымится окурок. Из-под опрокинутой рюмки продолжало растекаться нечто, издающее сивушный запах.

Себя я обнаружил стоящим над распростертым на полу телом. Голова человека была вывернута набок под неестественным углом. Но напугало меня не это. А то, что в руке я сжимал изрядную пачку ассигнаций.

— Это ещё что⁈

Я взревел и понял, что голос сейчас — не мой. Телом завладел Захребетник. И судя по тому, что я наблюдал вокруг, ни в чём себе не отказывал.

«Деньги».

— Вижу, что не канделябр! Куда тебя занесло, что это за место? И кто это, чёрт возьми, такой⁈

Я посмотрел на труп у ног.

«Тут воровская малина, — без тени смущения доложил Захребетник. — Это — главарь банды. Если заглянешь за стол, увидишь ещё одного вора. Остальные разбежались. Не думаю, что за подмогой, слишком напуганы… Ч-чёрт!»

В ту же секунду моё тело бросилось на пол, сгруппировалось и откатилось в сторону. На долю мгновения раньше, чем прогремел выстрел. Зазвенело оконное стекло — стреляли из окна, с улицы. В бревенчатую стену на высоте моего роста вонзилась пуля. Посыпалась древесная труха, отлетела выбитая щепка.

«Да чтоб тебя! — ругнулся Захребетник. — Не было ж у них стволов!»

Я схватил валяющийся рядом с трупом стул и швырнул его в окно. Одновременно с тем, как раздался ещё один выстрел. И тут же бросился к двери в стене.

Она вела не на улицу, а в заднюю комнату — тесную и загроможденную какими-то тюками. Сквозь тюки и поломанную мебель я пробился к окну. Двумя руками распахнул рамы, вскочил на подоконник, спрыгнул вниз и бросился бежать.

Однако убежал недалеко. Через пару кривых, покосившихся домишек свернул за угол. Рука нырнула за пазуху. Привычным движением выхватила из кобуры револьвер. Я замер, слившись со стеной. По переулку застучали сапоги.

«Двое», — мелькнула в голове мысль, принадлежащая Захребетнику.

Когда бегущие поравнялись с домом, я выстрелил. Раз, потом другой. Обоих уложил наповал. Выждал пару минут, но погоня не возобновлялась. Зато начал оживать переулок — в тёмных окнах замелькали огоньки свечей.

Я подбежал к упавшим бандитам. Огнестрельное оружие нашлось только у одного, у второго я вытащил из-за голенища сапога нож. И быстрым шагом пошел прочь. На ходу убрал в кобуру собственный револьвер, тот, что забрал у вора, спрятал за пазуху.

Во внутреннем кармане шуршало. Когда успел сунуть туда пачку ассигнаций, я не помнил.

«Деньги нам пригодятся», — объявил довольный Захребетник.

Я промолчал.

«Слушай, ну чего ты дуешься? Это же ворьё! После того как ты им навалял и оружие отобрал, они бы тебя в покое не оставили. Нашли бы способ подкараулить. Я всего лишь сработал на опережение».

— Как ты попал к ним в логово?

«Да просто из дома вышел! Тебе-то хорошо — накидался с Зубовым и дрыхнешь. А мне скучно! Дай, думаю, пройдусь немного. Воздухом подышу».

— Воздухом, ага. Так я тебе и поверил.

«Ну, заодно и по сторонам поглядеть, чего уж. Чтобы два раза не выходить. И, не поверишь, — десятка шагов по переулку не прошёл, как тут этот».

— Кто?

«Да пёс его знает, фамилию не спрашивал. Иду, слышу — догоняют. Явно же не для того, чтобы лотерейные билеты предложить. Ну, я обернулся и встретил как положено».

— А как положено — это прямым в челюсть?

«Ну… Примерно. А потом думаю: этот гусь ведь наверняка не первый час по улицам шарашится! И я не первый, к кому он полез. И такие, как он, в городе наверняка ещё есть… Я и говорю ему: отведи-ка меня в вашу малину».

— А он так вот запросто взял и отвёл?

«Ну, не сразу. Поломался для приличия… Но зато уж, когда я уговорил, до того тихий и кроткий стал, что любо-дорого смотреть! Отвёл как миленький. А там уже… Не знаю. Как-то само пошло».

— Пошло. Угу… Ты вообще понимаешь, что наделал⁈

«А что я наделал? Эти мерзавцы хотели у тебя деньги отобрать, от самого вокзала пасли. И рано или поздно отобрали бы, это как пить дать. А теперь они ни у кого ничего не отберут. И мы с тобой не в накладе. Как по мне, так вечер удался».

— То есть, четыре трупа — это, в твоём представлении, «вечер удался»?

«Ай, да какие там трупы? Нашёл, чем голову забивать. Эти нечестивцы сами для себя такую участь выбрали. Не я бы их ушатал, так другая банда на ножи поставила. Или друг друга бы перерезали, спьяну да со злобы. Деньги от одних грешников к другим перетекли, только и всего. А теперь эти деньги — наши. Чем плохо?»

Я только головой покачал.

На следующий день, выспавшись как следует, отправился прогуляться по городу. Быстро убедился, что Захребетник прав: преследовать меня больше никто не пытался. Я дошёл до набережной, купил у разносчика газету и присел на скамейку под липой. На второй полосе газеты увидел заметку.

«Ну вот, — ухмыльнулся Захребетник. — Что-то я сомневаюсь, что в редакцию выстроилась очередь из желающих сообщать подробности. Осталась нам с тобой ерунда — дождаться Корша».