Человек государев

Глава 20 Топоры

— Ну, извини, — буркнул я, — не знал. В первый раз в дуэли участвую.

— Пистолеты! — снова рявкнул Каледин.

Мартын покосился на меня.

— Пистолеты, — согласился я. — Доставайте, ладно уж. Раз мириться не хотите.

Дуэлянты снова уставились друг на друга. Каледин попробовал воззвать к Мартыну, но тот продемонстрировал пустой ящик.

— Нету, ваше благородие! Не могу знать, куда задевались. До того как вы меня за вином отправили, были пистолеты. А после, как я вернулся, уже не было.

— Грабёж! — взревел Зубов.

— Средь бела дня! — согласился Каледин. — Я давно говорю, в Рогожинской слободе одни жулики живут!

— Да ладно, — вмешался я, — небось, сами куда-то засунули, а теперь не помните. Завтра поищете. Домой?

— Нет! — в один голос заорали дуэлянты.

«Не уймутся, — объявил Захребетник, — так и будут буянить. Состояние „недоперепил“. Денщик-то хозяина, видать, хорошо знает».

«И что с ними делать?»

«Пистолеты отдай, да и всё. Для чего ты их вообще забрал? Пусть стреляются, жалко тебе?»

«Вот, не поверишь! Жалко. Не готов хоронить ни одного, ни другого».

«Шутишь? Им с такого расстояния в стену сарая не попасть!»

«А вдруг попадут?»

«Ну, попадут — значит, судьба такая. Людей на земле много. Не понимаю, чего ты нервничаешь».

Действительно. И чего это я?

— Так, — объявил я, обращаясь к дуэлянтам. — Значит, мириться не желаем?

Зубов и Каледин отчаянно помотали головами.

— Ну тогда, стало быть, надо драться. По новому дуэльному кодексу, в случае утери пистолетов, место дуэли и оружие выбирают секунданты. Мы с коллегой, — я махнул рукой в сторону поручика Ветлицкого, который начал раскатисто храпеть, — посовещались и решили: драться будете там.

Я показал на сенные сараи. И решительно направился к ним. Через несколько шагов меня догнал Мартын.

— Ваше благородие! Это вы чего удумали?

«Контактный квест, — непонятно гоготнул внутри меня Захребетник. — Главный приз — премия Дарвина».

— Предотвращаю смертоубийство, — проворчал я. — Мы закроем их в сарае. Окон там нет, темно. Они друг друга видеть не будут. Шишек набьют, устанут и начнут просить, чтобы выпустили. Сообрази им оружие какое-нибудь.

— Какое?

— Да откуда я знаю? Ты денщик или я?

— Я…

— Ну, вот и обеспечь хозяина необходимым! Найди что-нибудь.

— Понял!

Мартын убежал. Когда я, а вслед за мной шатающиеся и поддерживающие друг друга дуэлянты подошли к сараю, денщик выскочил из него, победно потрясая двумя топорами.

— Во!

— Гхм.

Захребетник внутри меня затрясся от хохота.

«Вот это слуга! Вот это, я понимаю, человеколюбие!»

— А другого ничего нет?

Мартын развёл руками.

Я заглянул в сарай. Большой, метров четырёх в длину. Вдоль стен в два яруса приколочены жерди, на которых лежит сено. Посредине — узкий проход. И действительно, ничего такого, что могло бы сойти за оружие. Даже в глазах очень пьяных людей. Разве что отрывать от стен жерди…

Впрочем, делать это было уже поздно. Вынырнув из сарая, я увидел, что Мартын всучил дуэлянтам топоры. Зубов и Каледин обалдело их рассматривали. Это хорошо. Когда господа гусары окажутся в темноте, недоумения прибавится.

— Значит, так. Первым заходишь ты, — я хлопнул по плечу Зубова, — у дальней стены останавливаешься. Потом заходит Каледин. Как станет темно, начинаете драться. Всё ясно?

— Э-э, — сказал Зубов.

— Отлично! Вперёд.

Я распахнул дверь пошире и втолкнул Зубова в сарай. Дождавшись, пока он, спотыкаясь и чертыхаясь, доберётся до дальней стены, втолкнул туда же Каледина. Захлопнул дверь. Чертыхания в сарае стали громче и разнообразнее.

«У этого сарая вместо стен — сплошные щели, — сказал Захребетник. — Недоразумение какое-то, а не сарай».

— И что?

«Да так, размышляю вслух. Человеческий глаз привыкает в темноте за десяток секунд. Если бы я собирался зарубить кого-нибудь топором, не стал бы дожидаться, пока к ней привыкнет мой соперник. Бросился бы сразу. Надёжнее всего бить по затылку, ближе к основанию черепа. Но если такой возможности нет, можно атаковать в лоб. При должной силе удара второй раз бить не придётся».

— Не пори ерунду! Там не то что первого раза не случится — они друг к другу подойти-то сумеют.

— С кем это вы говорите, ваше благородие? — удивился Мартын.

И в ту же секунду из сарая донеслись глухие звуки ударов. А потом дикий, истошный крик. Два вопящих голоса слились в один.

Дверь сарая я запер на щеколду и для надёжности подпёр жердью. Теперь беззвучно проклинал себя — сразу открыть дверь не получилось, у меня тряслись руки. А Захребетник, безжалостная скотина, помочь даже не пытался.

«Ну куда ты лезешь? Не мешай людям! Не слышишь, что ли, — делом заняты?» — Он захохотал.

Из сарая продолжали доноситься глухие удары и яростные вопли, строение ходило ходуном.

Наконец я распахнул дверь. И громко чихнул — в глаза и нос мгновенно набилась пыль. Мне пришлось сделать шаг назад, протереть глаза.

Когда присмотрелся, я понял, что прохода посреди сарая больше нет. Сеном завалило всё. Огромная куча на полу шевелилась и издавала крики, из кучи торчали сломанные жерди. Взметнулась рука, сжимающая топор, и тут же нырнула обратно. Раздался новый яростный вопль. Шевеление кучи начало смещаться к дальней стене сарая, как будто под охапками сена катилась волна. Снова вынырнула и исчезла рука с топором, раздался странный хрип. И вдруг всё стихло.

Я, проклиная дуэлянтов, топоры и Мартына, не сумевшего раздобыть другое оружие, принялся пробираться туда, где, предположительно, находились Зубов и Каледин. Не самая простая задача — с учётом того, что всё сено, хранившееся на полках, теперь оказалось на земле, образовав копну выше моего роста.

Пробиваясь сквозь эту массу к дальней стене, я чувствовал себя ледоколом, бороздящим арктические льды. Мартын, который тоже бросился на помощь, больше мешал, чем помогал. Ситуация осложнялась ещё и тем, что направление движения я помнил примерно. Сено теперь, когда не шевелилось, выглядело со всех сторон одинаково.

— Эй! — позвал я. — Григорий!

— Александр Иваныч! — присоединился Мартын.

Молчание. Из-под сена не доносилось ни звука.

Мартын охнул и перекрестился.

— Господи, помилуй душу грешную…

— Григорий! — рявкнул я. — Тебя Дюдюкина ищет! Уже по лестнице поднимается!

Тишина. Я стиснул зубы и принялся отбрасывать сено с удвоенной силой. Рядом всхлипнул Мартын.

— Говорил же я, что добром это не кончится! Сколько раз их сиятельство просил… Сколько умолял, в ногах валялся! А оне… Что ж я теперь ихнему папеньке скажу?

— Да не вой! — прикрикнул я. — Помогай!

Хотя у самого на душе кошки скребли. Коль уж Зубов на упоминание Дюдюкиной не реагирует…

Мартын, подвывая, продолжил отбрасывать сено. И вдруг заорал. Я аж подпрыгнул.

— Что⁈

— Тут… Горячее… Текёт…

Я похолодел. В сарае было полутемно. Дверь, которую я оттолкнул, ворвавшись, снова закрылась, и свет пробивался только сквозь щели. В этом свете я увидел, как с трясущейся ладони Мартына, которую он выдернул из копны сены, стекают тёмные капли.

Я бросился помогать Мартыну, откидывать сено там, где показывал он. Понял, что у самого руки трясутся. И в ту же секунду ладонь наткнулась на… Господи! Человеческое лицо.

Голова Зубова, показавшаяся из-под сена, была запрокинута назад. Лицо в тусклом свете, льющемся из щелей, — смертельно бледное.

— Убили! — охнул Мартын. — Убили насмерть! Мать пресвятая Богородица!

Он закрестился. Из глаз хлынули слёзы.

— Гриша… — упавшим голосом пробормотал я. — Ты что же… Ты как же это…

Звук, который раздался следом, заставил нас с Мартыном подпрыгнуть. В текущих обстоятельствах он был настолько неожиданным, что я не сразу понял, откуда доносится.

Зато понял Захребетник. И заржал так, что у меня затряслись плечи.

Зубов храпел. От души, по-богатырски, выводя замысловатые рулады. Каледин не заставил себя долго ждать. Из копны сена в двух шагах поодаль донёсся такой же безмятежный храп.

— Не серчайте, ваше благородие, — в который раз повинился Мартын, помогая мне тащить Зубова, едва переставляющего ноги, вверх по лестнице. — Больно уж я напужался, когда рукой-то нащупал…

— Да понимаю, чего уж. Сам чуть не поседел.

— Мой папаша пил, как бочка! — приподняв голову, поддержал беседу Зубов. — И погиб он от вина! Я одна осталась дочка…

— Да замолчи ты, — я хлопнул Зубова по затылку. — Спектакль сегодня уже устроил, мне ещё концертов твоих не хватало.

То, что Мартын в темноте и с перепугу принял за кровь, оказалось ромом, вытекшим из разбитой бутылки. Зубов прятал её за пазухой, поэтому жидкость и была тёплой. Запасливый, ишь! Деньги бы так припасал.

Когда мы сгружали Зубова на кровать в его комнате, я заметил, как за дверью мелькнул знакомый силуэт. Куропаткин на посту, не дремлет.

Я почувствовал подступающее раздражение. Подумал, что Зубова, который швырял в Куропаткина домашними туфлями, сапогами и другими предметами, очень хорошо понимаю. Когда-нибудь и сам выскажу этому субъекту всё, что думаю. Но не сейчас, сегодня мне не до него.

Про Каледина Мартын сказал, что проживают господин граф в собственном доме, уж там найдётся, кому его тащить. И секунданту тоже место найдётся. На улице не бросим, ваше благородие, не беспокойтесь. Попрощался и ушёл.

Я плюхнулся в кресло и потянулся. Подумал, что после всего пережитого выпить не отказался бы сам. Но для того, чтобы идти в кабак разыскивать Саратовцева слишком устал, а пить в одиночку — дурной тон.

«То есть меня ты за компанию не считаешь?» — возмутился Захребетник.

— А что толку считать, если от тебя простой подсказки и то не дождёшься? Ты ведь знал, что Зубов живой! Почему промолчал?

«Откуда это я знал?»

— Ой, не придуривайся! Я тебя насквозь вижу. Всё ты знал. Нравилось смотреть, как у нас с Мартыном от ужаса волосы шевелятся?

«Да интересно было, когда ж вы сообразите, что они молчат, потому что пьяные. Зарубить друг друга не смогли бы, даже если бы очень захотели».

— Удовлетворил интерес? — буркнул я. — Молодец. Только теперь не удивляйся, что я с тобой пить отказываюсь.

Захребетник обиженно затих. Я уже запомнил, что так он поступает всегда, когда знает, что неправ, но признаваться не хочет.

Посидев в кресле ещё немного, я почувствовал, что глаза у меня закрываются. Спуститься в столовую к ужину заставил себя с трудом. Вернулся в комнату, разделся, лёг и тут же провалился в сон.

Открыв глаза, я со злости заскрипел зубами. Снова оказался в незнакомом помещении. Тёмном, освещение было погашено. Только из двух окон, убранных богатыми шторами, лился неясный ночной свет. Впрочем, на то, чтобы разглядеть находящееся посреди помещения, этого света хватило.

Первой мыслью было — надо же, манекен. Из тех, что наряжают и выставляют в витринах магазинов. Откуда он здесь, в этом явно богатом доме, менее всего похожем на портновскую мастерскую? И для чего его подвесили к потолку? Вопросом, как сам оказался неизвестно где, я с некоторых пор задаваться перестал.

А в следующую секунду я понял, что именно вижу. Если бы не Захребетник, перехвативший контроль над телом, заорал бы в голос.

«Чего ты вопишь? — проворчал Захребетник. — Покойников никогда не видел?»

Ответить я сумел не сразу. На покойников в последнее время действительно насмотрелся изрядно, однако ни один из них не свисал в петле с потолка.

— Кто это? — прошептал я. — Что я здесь делаю⁈