Человек в степи

Короткие встречи

ВАЛЕНТИН СИДОРУК

На днях я добуквенно записал разговор заведующего райздравом с молодым врачом. Вот что говорил заведующий:

— Несолидно, товарищ Сидорук!.. У вас любой член райкома может быть на приеме, а вы, словно малец, каждый выходной мчитесь с ягдташем через весь райцентр. Да еще и кобелек за вами… Все ж видят… Ну куда вас, хоть сейчас вот, извините меня, несет?! Вернулись бы, газетку б почитали!..

К счастью, Сидорук, мне так кажется, не послушает зава. Зав пойдет домой, обстоятельно, по-воскресному позавтракает и ляжет с газетой на диван. Сидоруку придется прочитать завтра сразу две газеты, но зато сегодня пойдет он по степи!..

…Для всех еще зима, первая неделя промозглого марта, а Сидорук уже начинает открывать весну. Взойдя на перекат, приметит вдали, у границы протаявшей пашни и нетронутого снега, антрацитно-черные живые точки. Это коллектив грачей, которые только-только, сегодня ночью, добрались сюда, на родину. Долго еще будут они отдыхать, кормиться по обочинам дорог; лишь недели через две откочуют к человеческому жилью, к тем деревьям, на которых вылупились, загалдят утром на этих деревьях — и только аж тогда люди обрадуются: «Грачи прилетели!»

Встретятся нынче Сидоруку и одиночные жаворонки. Наметанным глазом определит он, что самочек еще нет, одни лишь самцы — разведчики-квартирьеры. Холодно. Они еще не поют: некого им привлекать, не для кого пока что взвиваться, тонуть в вышине со своей трелью, вот они, уже здесь, и Валентин Сидорук, улыбаясь, зашлепает дальше по грязи, по льду.

Наверняка остановится в лесной полосе, присядет на корточки перед деревьями, каждое из которых толщиною в карандаш, высотой — всего лишь в четверть; стянув варежку, потрогает пальцами стволики… Валя Сидорук — двадцатитрехлетний врач, человек местный, колхозник; окончил мединститут, приехал в свою Поповку. Всегда вокруг Поповки тянулись голые равнины, самым высоким растением был подсолнух, а на непаханом — джантак, по-литературному — верблюжья колючка.

Сейчас, щупая еще не пахнущие листом, зимние еще почки, Валентин обязательно подмигнет своему кобельку, ткнет его в нос варежкой:

— Видал, брат, деревья? А ты говоришь…

ЕНОТИК

Прошлым летом в раскаленный полдень проходил я через пыльную, горячую под ногой греблю. Три года назад местный колхоз насыпал эту греблю поперек степной балки. За две весны заполнилась балка талой водой, за два лета поросла у берегов неизвестно откуда появившимся камышиком, остролистом, и вот оно — готово озеро. Уже рябит на ветру поверхность, уже турчат лягушки возле исхоженного куликами берега.

Я разговорился с мальцами, не вылазящими из воды с утра, и потому синими и пупырчатыми, как худые ощипанные гуси.

— Каких, дядя, мы тут зверей видали! Ножки короткие, крепкие. Сами пушистые!

— Где ж они были?

— А километра за три, вверх по этой балке. Туда маленькая вода подходит, камыш там, терновник — не пролезть. Зверь — ни собака, ни лисица… В крапочку!

Из рассказа понятно: это завезенные с востока, из Уссури еноты. Встретиться с таким енотом мне привелось позже.

Осенью отправились мы по уткам с Геннадием Спирченко, подручным слесаря из мастерской колхоза. Шли мы на плес за несколько километров от станицы Семикаракорской. Впереди между вербами уже завиднелась вода, и хотя до вечерней зари, до настоящего утиного лёта, было далеко, мы приметили табунок крыжней, снижавшихся к воде… Через секунду явственно донесся всплеск и отчетливое кряканье.

Особенное, понятное только нам, нетерпение, даже дрожь, охватывает от этого негромкого хриповатого кряканья. Значит, удачное выбрали место. Чуть лишь продвинемся!..

Вдруг возле самой тропы увидели зверя — пушистого, размером с приличного кота. Это был молодой енотик, щенок. Он замер, уткнувшись носом в густой частокол ивняка. Идти ему было некуда, кроме как назад, в нашу сторону. Сидел и сопел он так близко, что можно было бы снять с себя куртку и, прыжком упав на землю, накрыть его. Наверное, енот впервые столкнулся с человеком и не соображал, как себя вести. По всему, он хотел узнать, кто стоит над ним, но инстинкт зверя настораживал его, и он, чуть поглядывая назад, нацеливался щенячьим влажным носом под кусты. В шаге косился он своим удивительно живым, пугливым и любопытным, как у ребенка, глазом.

— Слушайте, это ж енот, — тихо шепнул Геннадий.

Я кивнул. Геннадий приблизил ко мне лицо, снова зашептал:

— Их всего год, как завезли. Видите, уже маленькие нашлись. Пошли отсюда, ведь распугаем, когда начнем стрелять.

Мы услышали, как щенок вздохнул. Потом он приподнялся, осторожно свернул вбок, без шума пополз и, только когда был уже за кустами, освобожденно-громко зашуршал листвою.

Своего ружья у Геннадия не было. В прошлую зиму, охотясь, он черпнул стволами снег и, выстрелив, разорвал стволы. Бердану, с которой он стоял сейчас, мы с трудом добыли на вечер у знакомого тракториста, разжились и горстью патронов, и Геннадию очень хотелось сегодня «взять утку».

— Так, значит, не будем стрелять? — спросил я.

Геннадий сглотнул слюну.

— Не надо, — решил он, — дальше есть еще плесик. Правда, паршивый… А тут ведь поразгоним их, — показал он глазами на место, где только что сидел енотик.