Чудовище

День тридцатый

Я прохожу по саду, срываю пару роз в каплях росы, а потом отправляюсь в башню. Надеюсь, девочкам розы нравятся не меньше, чем мне, хотя, конечно, наши гостьи обычно все больше спят да дрожат от страха, завидев меня. Что ж, пусть хоть комната у них станет посимпатичнее. Я распахиваю дверь в комнату на башне и расставляю цветы в маленькой вазе, которую сама принесла и поставила на столике у стены. Солнечный свет просачивается сквозь занавески, освещает двоих спящих, завернутых в одеяла по самые уши, и пустую кровать рядом.

Я замираю как вкопанная. Здесь только две девочки! А где же та, которую я принесла прошлой ночью? Я лечу вниз по лестнице, и в ушах стучит кровь.

Колдун нас нашел.

Но почему он забрал только одну девочку?

— Папа! Папа! — кричу я изо всех сил. Пусть с ним ничего не случится! Надо как можно скорее рассказать ему, что девочка пропала!

Отец неспешно выходит из дверей. Вид у него удивленный и озабоченный.

— Что, Ким? Что случилось?

Я приземляюсь прямо перед ним и бросаюсь ему на шею.

— Пропала девочка! Та, которую я принесла этой ночью!

Отец похлопывает меня по спине меж крыльев:

— Эх, а я-то хотел поймать тебя прежде, чем ты пойдешь в башню.

Он мягко высвобождается и отстраняет меня на расстояние вытянутой руки. В глазах у меня стоят слезы, и облик отца расплывается серебристыми пятнами.

— К сожалению, та девочка не выжила.

— Как?

Отец ведет меня в дом и усаживает у огня.

— Понимаешь, Кимера, колдун очень силен. Девочка была тяжело больна, он долго ее мучил. Эту ночь она не пережила.

Я каменею. По спине бежит холодок.

— Она умерла, да? — шепчу я.

Отец кивает, почесывая Пиппу за ухом.

— Почему? — Я помню, как беспокоилась за Рена, когда увидела, какой он бледный и безжизненный. — Это я ее убила своим ядом? Я, да?

Отец отвечает не сразу, и по тому, как он мгновение колеблется, я понимаю, как все было на самом деле. Это я убила девочку. Я виновата. Я — убийца. На меня накатывает леденящий ужас, парализует все тело. В камине ревет огонь, но ему с этим холодом не совладать.

— Нет-нет, конечно нет! Во всем виноват колдун. Болезнь, которую он наслал, разрушала ее тело. Девочке в любом случае оставалось не много.

А я ускорила дело. Отец этого, конечно, никогда не скажет, он не хочет, чтобы я страдала и мучилась, но это — правда.

Внутри у меня пустота. Девочка умерла из-за меня. Она никогда не увидит моих роз, никогда не пройдет свободно по улицам Белладомы.

— Где она? Можно мне с ней попрощаться?

Отец вздрагивает:

— А, Ким. Извини, задумался. Дэррелл уже ее увез. Ее похоронят в Белладоме, там ее не достанет никакой колдун. Больше он ее использовать не сможет.

— Уже увез? А почему Дэррелл не взял с собой еще одну девочку?

Отец кривится так, словно съел на завтрак тухлое яйцо.

— Людям обычно не нравится находиться рядом с мертвыми. Живым от этого неуютно.

Я смотрю на собственные руки, потом на хвост. Их бьет мелкая дрожь.

— Может быть, уносить надо тех, кто болен не слишком тяжело? Они же выживут? — По лицу снова катятся слезы. Еще одной смерти мне не вынести.

— Да, пожалуй, так будет лучше. Подстрахуемся. — Отец похлопывает меня по спине и вручает миску каши. — Вот, поешь. Сегодня ночью тебе понадобятся силы.

Я вяло ковыряюсь в каше. Есть мне совсем не хочется. Я могу думать только о той бедной девчушке, о ее изжелта-бледном лице. И еще о Рене. Я бросила его одного. Хоть бы с ним все было хорошо.

Меня терзает одна мысль: если мой яд так сильно подействовал на последнюю девочку, он ведь мог навредить и Рену? Или другим девочкам?

Я не хотела причинять им страдания, не хотела! И отец не хотел тоже. Я смотрю, как он возится у очага, а потом садится в кресло с книгой. Отец наверняка все предусмотрел. Мой яд — не отрава, он лишь погружает в сон. Несчастной девочке просто не повезло.

Но тревожные мысли о Рене по-прежнему не дают мне покоя.

К тому времени, как мне все-таки удается домучить кашу, я принимаю решение. Я должна убедиться, что с Реном все в порядке. Я найду его сегодня ночью. Поговорю с ним. Познакомлюсь с ним по-настоящему, так, как не познакомилась с умершей девочкой.

После обеда отец оставляет меня у очага с книжкой, а сам отправляется на рынок в деревню, что за лесом и рекой. Это довольно далеко, и к тому времени, как он вернется, я уже буду лететь в Брайр за новой девочкой.

А значит, вся вторая половина дня принадлежит мне.

Я подрезаю розы и стараюсь думать только о них. Но вопреки обыкновению нежные цвета и ароматы не приносят мне покоя. Мысли мечутся, не в силах ни на чем задержаться. Шею сзади покалывает, и картина перед моими глазами сменяется другой, которую я вижу чужими глазами.

Лепестки моих любимых алых роз падают на белый мраморный пол. Пронзительный крик прорезает воздух, тает постепенно, словно дым. На полу среди лепестков лежит женщина, но лица ее я не вижу. Вижу только золотые волосы и прекрасное шелковое платье голубого цвета.

Это та самая женщина, которую в самом первом своем воспоминании я назвала мамой.

Мне хочется протянуть руку, перевернуть ее, увидеть лицо, но воспоминание быстро развеивается, оставляя по себе лишь сосущее одиночество, которое свивается клубком у самого сердца и не собирается уходить.

Видеть знакомый дом и сад мне сейчас совсем не хочется, но куда же тогда идти?

В какой-то момент я осознаю, что миновала изгородь и направляюсь к реке. Мысли в голове несутся, словно речные струи.

Не хочу быть одна. Хочу обрести утешение рядом с тем, кто понимает меня и знает, кто я есть.

Он назвал меня сестрой. Это слово непрестанно всплывает у меня в памяти, почти так же часто, как слово «мама».

Была ли мама у умершей девочки? Будет ли она горевать о дочери? Или, может быть, у нее была сестра, с которой девочка делилась секретами? Я заботилась бы обо всех моих девочках как о сестрах, если бы только отец мне позволил. Если бы только та малышка не умерла. Если бы только я могла это исправить. Если бы сумела ее вернуть.

Тут ко мне приходит идея, крепнущая с каждым шагом. Я знаю, что спрошу у дракона, если он меня сегодня найдет. И если мне достанет храбрости.

Я устраиваюсь на берегу реки — спина тонет в мягком зеленом мхе, ноги в воде. Щурюсь на солнце, глядя, как облака в ярко-голубом небе складываются в картины. Внутри у меня пустота, а вокруг солнце и радость — как странно. А бедная девочка ничего этого уже не увидит. Не увидит своих родных, не побежит по улицам Брайра. Меня переполняет горечь. А я никогда больше не увижу маму — ту женщину из моих воспоминаний. Память играет жестокие шутки, подбрасывает кусочки прошлого, которое мне никогда не вспомнить целиком.

Слезы текут по щекам, падают на мох. Я закрываю глаза, чтобы их сдержать, но не могу. Если не остановлюсь, скоро буду реветь в три ручья.

Теплое влажное дыхание касается моего лица, остужает текущие по щекам слезы.

Почему ты плачешь, сестра?

Я вскакиваю на ноги и оказываюсь лицом к лицу с драконом. Бату по-прежнему огромен и прекрасен, но сегодня он внушает мне меньше страха. Крылья окутывают его, словно мерцающий плащ. Чешуйчатую голову — она одна больше меня всей целиком — он наклонил к земле, чтобы наши глаза были на одном уровне. Я так рада его видеть, что чуть не принимаюсь рыдать снова.

— У нас девочка умерла. И я боюсь, что это из-за меня.

Огромный нос ласково тычется мне в подбородок.

Ты не виновата. Девочек убивает колдун.

— Знаю, но я хотела ее спасти и, кажется, перестаралась.

Бывает, что нам ничего не остается, кроме как попытаться. Бывает, что попытки оказывается недостаточно. Ни в том ни в другом твоей вины нет.

Я снова сажусь наземь. Дракон так велик, что заслоняет солнце, и солнечные лучи окружают его сияющим ореолом. Это так красиво, что мне ужасно хочется к нему прикоснуться.

Но мне лучше придержать руки.

— Отец вернул меня, потому что у него была искра жизни. А девочку вернуть не может, потому что истратил все на меня.

Я вновь чувствую порыв влажного воздуха. Пытаюсь прочесть выражение светло-золотистых глаз, но безуспешно.

Вот как? И откуда он взял эту искру жизни? Ты знаешь?

Я горестно киваю. Мне горько думать, что ради моего возвращения какому-то дракону пришлось плакать.

— Отец сказал, что самое сильное средство — это слезы дракона. Они могут вернуть человека к жизни.

Голова Бату отодвигается.

Откуда он знает?

— Наверное, на рынке сказали. Он ходит за всеми этими штуками на рынок. Но он использует знания только во имя добра, для науки. Мы с ним должны победить колдуна…

Сестра, твой отец играет с опасными силами.

Я набираю воздуха в грудь.

— Он знает, что делает, и он трудится ради всего города. Если бы я ему о тебе рассказала, мы могли бы трудиться вместе.

Бату качает огромной головой:

Нет, сестра, нельзя. Мы поклялись на крови. Клятву нарушать нельзя.

— Да я не могу ее нарушить, даже если захочу. У меня от одной мысли об этом язык немеет.

Прости. Только так мы можем уберечь друг друга. У колдуна повсюду глаза и уши.

— Отец был бы к тебе очень добр, ну, как к тем девочкам, которых мы уносим из Брайра. — Воспоминание о бедной девочке, которую я унесла прошлой ночью, вновь всплывает у меня в памяти. Руки начинают дрожать. Я-то была к ней совсем не так добра. Я ее ужалила. Больше всего на свете мне хочется, чтобы этого не было, чтобы можно было взять содеянное назад.

Скажи мне, зачем вы уносите девочек из Брайра? Неужели в городе так опасно, что их нельзя там оставлять?

— Колдун наслал на город проклятие, от которого девочки заболели. Их приходится держать отдельно от всех, чтобы не заразить весь город. Но колдун крадет их прямо из больницы, забирает к себе в темницу. Я каждую ночь проникаю в город, освобождаю девочек и уношу их к отцу. Он их лечит, а потом мы их прячем в безопасном месте. — Я сжимаю кулаки. — Скоро мы найдем этого колдуна, и тогда уж он никому больше не причинит вреда.

Значит, твой отец лечит девочек? Интересно, интересно. Обычно люди не готовы отдавать себя целиком тем, кто им чужой.

Меня распирает от гордости.

— Мой отец — не обычный человек.

Бату взмахивает крыльями и садится на задние лапы, не сводя с меня золотистых глаз.

Сестра, если бы я мог отдать тебе свои слезы, чтобы оживить умершую девочку, я бы отдал. Но не могу. Все свои слезы я пролил, оплакивая погибших братьев и сестер.

Неужели он и впрямь читает мысли? Именно об этом я и хотела его просить, но смелости не хватило. Да и неправильно это было.

— Ты не плачешь о человеческих детях?

Плакать можно лишь до тех пор, покуда не выплачешь всю свою жизнь.

На глаза мне снова наворачиваются слезы, и мир теряет резкость. Тает последняя надежда — догнать Дэррелла, оживить девочку. Я вытираю глаза.

— Что произошло с твоими братьями и сестрами? — спрашиваю я. Теперь я не могу отделаться от мыслей о том, что произошло с моим драконом, почему он стал так же одинок, как я.

Колдун. — Бату фыркает, и от его дыхания по речной глади бегут волны. — Когда-то каменные драконы в изобилии населяли здешние горы. — Бату машет хвостом в сторону скалистых вершин. — В вулканах жили огненные драконы, в реках — водяные драконы, а в воздухе летали почти невидимые воздушные. Каменные и водяные драконы дружили с людьми, воздушные держались на особицу, а у огненных был слишком горячий нрав. Но потом люди узнали, что к убийце дракона переходит драконова магия. Они не смогли противостоять искушению, хотели еще и еще. Нас становилось все меньше, а люди, ставшие колдунами, принялись грызться между собой и убивали друг друга ради силы. К тому времени в нашем клане осталось всего двенадцать драконов. Мы отправились скитаться по этим землям и по другим, еще более далеким, и нигде не задерживались. Но колдуны нас выслеживали и убивали, а потом из них из всех остался только один колдун. И он вечно нас ищет и вечно преследует.

Меня колотит от злости. Я ненавижу этого колдуна.

Бату снова вздыхает и нахохливается.

Не знаю, что сталось с другими колдунами. Может, они убежали, скрываясь от самого могучего из всех, а может, он забрал их силу себе. Но и одного колдуна оказалось более чем достаточно. Когда мы пустились бежать, я был самым младшим в нашем клане, подростком. Иногда мы жили на одном месте годами, а иногда и на лишний день боялись задержаться. Старшие меня защищали, поэтому я успевал спастись. И так до последней встречи с колдуном. Моя сестра бросилась в бой, а когда я хотел прийти ей на помощь, велела горам встать вокруг места, где шла битва, чтобы я не мог ввязаться и успел убежать.

Огромная чешуйчатая голова клонится к земле.

Другие драконы были храбрее меня. И вот теперь я остался один, в наказание за свою трусость.

Я осторожно касаюсь его морды. Кожа у него толстая и грубая, но на удивление теплая.

— Я не верю, что ты трус. Ты делал то, что нужно было делать, чтобы выжить. И я очень рада, что ты выжил.

Он дважды фыркает, а потом прижимается мордой к моей ладони. Я улыбаюсь про себя, мне становится тепло внутри. Пусть у меня больше не будет человеческой семьи, но зато теперь у меня есть друг.

Проникнув в Брайр, я бегу прямиком к потайному входу во дворец. С каждым днем я все больше и больше убеждаюсь в том, что в городе происходит нечто странное, и, пожалуй, не только колдун тому причиной. Пустой полуразрушенный дворец — и ухоженный сад при нем? Странно… Кто-то бывает здесь днем, кто-то ухаживает за садом. Но зачем? Кому это нужно? Неужели отец прав и совет и впрямь каждый день с помпой является во дворец, чтобы обмануть жителей города? Дворец Брайра — это тайна, и куда более загадочная, чем все, о чем я читала в сказках.

И еще записки. Рен оставляет записки — но что они означают? Иногда отец что-то разбирает, но чаще даже он ничего не может понять. Я хочу знать!

Я прочесываю сад в поисках знака или запаха, оставленного Реном. Но единственное, что мне удается ощутить, — запах свежевыпеченного хлеба, исходящий от скамьи, на которой я оставила мальчика. Я забираюсь во дворец, но не нахожу даже записки.

Он ушел. Должно быть, проснулся в полном недоумении, а потом ушел. Но, может быть, он еще остановится у фонтана.

Надеюсь, я его не слишком напугала.

Добравшись до фонтана, я сажусь на каменный бортик и болтаю ногами в воде. На одной ноге кожа у меня темнее, чем на другой, но перед встречей с Реном я завернусь в плащ. В конце концов, всегда можно сослаться на игру света и теней. Незачем ему видеть, что я такое на самом деле, незачем знать, что я не похожа на городских девочек.

Иногда мне хочется быть такой же, как они, но ведь тогда я не смогла бы помогать отцу в его деле. Пусть я не как все, зато умею такое, о чем они и мечтать не могут. Если бы только эти мои особенности не были пропастью между мной и всеми другими людьми! А так у меня больше общего с драконом, чем с девочками из Брайра.

— Ты снова пришла.

При звуках этого голоса я выскакиваю из фонтана с самым непрезентабельным плеском. Ноги ударяются о землю, но я ухитряюсь удержать себя в руках (а крылья и хвост — под одеждой). Я даже не почуяла его приближения — слишком уж глубоко погрузилась в свои мысли, и думать забыла о происходящем вокруг.

Этой ошибки я больше не повторю. Она мне может дорого обойтись.

Не успеваю я вздохнуть, как Рен протягивает мне руку. Я поднимаю глаза и кладу свою ладонь в его.

Пальцы у него теплые и сильные. Он помогает мне встать. Мне помощь не нужна, но я принимаю ее, в основном из любопытства. Интересно, все мальчики так делают, если девочка падает, когда выпрыгнет из фонтана? Правда, мне почему-то кажется, что девочки по фонтанам обычно не скачут, но об этом я сейчас думать не хочу.

Рен здесь. Рен жив. У него теплые руки, он замечательный, и еще он с застенчивой улыбкой протягивает мне новую розу.

— Я… э-э… не очень хорошо помню, что случилось прошлой ночью. Все как в тумане. Вроде бы я видел тебя и подарил тебе цветок, но когда проснулся, ничего толком не мог вспомнить.

Он проводит рукой по волосам. Этот жест мне незнаком, но я быстро догадываюсь, что он означает. Рен нервничает. А у меня такое ощущение, словно я парю выше деревьев, хотя на самом деле прочно стою на земле.

Я протягиваю свободную руку, беру розу и подношу к лицу, чтобы вдохнуть ее аромат.

— Спасибо, — говорю я. От шеи вверх разливается краска. Рен все еще держит меня за руку, и я не делаю попытки освободиться. Мне нравится и этот жар, и прикосновение его ладони к моей.

— Я — Рен, — говорит он, и я решаю не показывать, что помню о вчерашнем куда как больше его.

— Меня зовут Кимера, — говорю я. Я впервые назвала свое имя человеку. Это странно и увлекательно, словно таким образом мы заключаем тайный союз.

— Кимера, — повторяет он. — Красивое имя. И тебе подходит.

Мне нравится, как он произносит мое имя. Пусть бы он повторял его снова и снова, ласковым голосом, хоть сто раз подряд. Что отвечать, я не знаю, поэтому просто улыбаюсь. Он явно приободряется.

— Мне почему-то кажется, что я тебя уже видел, только никак не вспомню где, — говорит он. — Ты давно в Брайре?

— Я вообще не из Брайра. Я живу за городом.

— Я так и думал. Все, кто живет в Брайре, знают, что после заката на улицу выходить нельзя.

— Но ты же вышел.

Он смеется:

— Ну да. Зачем — не скажу. Так что и тебя спрашивать не стану. Чтобы было по-честному, да?

Он подмигивает, и мы смеемся вместе.

— Точно!

Да, Рен мне очень нравится. Его смех, его голос, исходящее от него тепло — я словно парю в облаках.

Он сжимает мою ладонь.

— Послушай, хочешь, я тебе кое-что покажу? Раз ты здесь недавно?

— Что?

— Нет, заранее не скажу, а то какой же тогда будет сюрприз?

Я не могу удержаться и хихикаю.

— Да уж, сюрприза не выйдет.

Он кивает в сторону переулка.

— Доверишься мне?

Доверюсь. Что бы там ни говорил отец, этому мальчику я готова поверить без оглядки. После того как мы заговорили друг с другом, я не верю, что он помогает колдуну.

Я сжимаю его руку в ответ:

— Да.

— Ну, тогда побежали, — говорит он и срывается с места, не выпуская моей руки.

Я без труда поспеваю за ним. Собственно говоря, я могу бежать куда быстрее, но мне не хочется его обгонять. Мне нравится бежать рядом, бок о бок с Реном, рука об руку, по ночным улицам Брайра. Нас обдувает прохладный ветерок, а лунного света хватает, чтобы видеть, куда ступаешь.

Мы бежим мимо незнакомых домов, и я задумываюсь — куда меня ведет Рен? Может, уже пора волноваться? Дома стоят все реже, и с виду они какие-то совсем уж старые. Осыпающийся кирпич, заросшие сорняками клумбы, подмигивающие нам вслед разбитые окна… Ни одной живой души. Даже стражники, я чую, здесь не показываются. Наконец Рен останавливается, и я не могу удержать вздох изумления. Перед нами — чащоба из переплетенных побегов и колючек. Она наползает на здание целиком, стелется по земле. Зеленые побеги с черными шипами и редкими цветами заплетают все вокруг. Справа виднеется шпиль, его верхушка все еще возвышается над зеленой гущей. Вдоль того, что некогда было дорогой, растут кусты, напоминающие маленькие приземистые домики. По улице, среди вывороченных булыжников мостовой, ползут и переплетаются колючие стебли.

— Что это? — спрашиваю я, не в силах скрыть изумление.

— Мы сейчас позади дворца. Здесь когда-то жили дворцовые слуги.

Я содрогаюсь. Так далеко во дворец я никогда не забиралась. Хотя да, был там один зал, где корни какого-то растения — наверное, этого — проломили стены и пол. Но тогда я побоялась пренебречь своим долгом и ничего не рассмотрела.

— Как страшно!

Рен кивает.

— Знаешь, что самое странное? Это не обычная колючка, а наполовину терновник, наполовину ползучая лоза. Никто и нигде такого не видывал, — с этими словами Рен поводит свободной рукой вокруг. Другой он крепко сжимает мою ладонь.

— А почему его не срежут?

— Бесполезно. Все срезанное отрастает на другой день, и куст становится вдвое пышнее. Мы как-то раз попытались его сжечь, но через три дня все выросло заново. Представляешь, через три дня!

— Ничего себе! — говорю я.

— Вот-вот. — Он наклоняется поближе. — Ты умеешь хранить секреты?

Оттого что он так близко, кровь бросается мне в лицо.

— Умею.

— Эта штука так распоясалась, что захватила жилые комнаты дворца — просто пополам их разодрала. Даже одного слугу проглотила, который там спал. И каждый день пробирается еще дальше во дворец. С фасада этого не видно, большинство горожан понятия не имеют, как она быстро наползает. Им сказали, что из этой части города всем придется уехать из-за каких-то вредителей.

Теперь понятно, почему по ночам дворец пустует. Оказывается, эта лоза проникла гораздо дальше, чем мне казалось. Значит, королю пришлось оставить дворец и искать безопасное обиталище где-то еще.

— Это и есть секрет, да? Про лозу?

— Дело в том, что это не обычное растение-переросток. — Рен машет рукой в сторону колючего чудовища. — Здесь не обошлось без черной магии. Кто-то пытается добраться до короля.

У меня перехватывает дух. Сомневаться невозможно. Это дело рук колдуна. Неудивительно, что лозу не удалось уничтожить.

— Кто? — спрашиваю я.

— Неизвестно. — Рен пожимает плечами, но блеск в его глазах говорит мне, что он знает что-то еще. Он тоже наверняка подозревает колдуна. А может, и впрямь ходит у него в подручных и гордится творениями своего хозяина. Впрочем, это вряд ли.

— А откуда ты все это знаешь? Интересно же! — Я выдавливаю из себя смешок, но на самом деле мне очень хочется знать ответ.

Он грозит мне пальцем:

— Не скажу. Пока что.

Рен ведет меня за собой по переулкам, прочь от зловещей шипастой лозы. У фонтана с ангелочками — у нашего с ним фонтана, — он замедляет шаг и смущенно улыбается.

— Мне надо идти. Увидимся завтра?

— Да, — едва могу вымолвить я. Мне не хочется, чтобы он уходил.

— Вот и славно, — говорит он и убегает по переулку, лишь раз обернувшись, чтобы помахать мне.

Я стою на краю фонтана, словно статуя, и жду, покуда теплый запах свежевыпеченного хлеба не растает в ночном воздухе.