Чудовище

День тридцать третий

Я сижу под ивой у нас во дворе и гляжу на деревья, пылающие в лучах опускающегося за изгородь солнца. Отца не было дома почти полдня. Он ходил по рынкам — как всегда, искал разные вещества для своих экспериментов. Он неизменно находит что-нибудь нужное на рынках близлежащих деревушек или у бродячих торговцев. Когда он ушел, я тотчас же отправилась к реке, махнув рукой на грешную тяжесть секретов и надеясь повидать моего дракона. Мне никак не удается отыскать Бату первой, зато он никогда не подводит и всякий раз находит меня сам.

Впрочем, сегодня наша встреча была такой же короткой, как всегда, и я не сумела убедить дракона, что отец на нашей стороне. Положительно, подозрительнее Бату может быть только он.

Вернувшись домой на закате дня, я вновь берусь за сказки и другие отцовские книги и выискиваю в них что-нибудь о каменных драконах. Бату обычно отвечает на мои вопросы, но непредвзятый взгляд может пролить больше света на загадку, которую он собой представляет. Правда, покуда мой улов отнюдь не велик. Каменные драконы живут в горах. Они одиночки. Считается, что они вымерли.

Устав от чтения, я собираю книги и иду в башню. Скоро мне лететь в Брайр. Я снова увижу Рена. «Тепло» — вот слово, которое неизменно напоминает мне о нем. Меня буквально распирает изнутри, так, что я вот-вот лопну. Бату, Рен, отец — да у меня же целая семья!

Впрочем, отец бы этого не одобрил. Встречаясь каждую ночь с Реном, я поступаю очень дурно. А когда ухожу из нашего безопасного укрытия на поиски дракона, существование которого я, пусть и ненамеренно, скрыла от отца, — и того хуже.

А самое худшее — то, что я наверняка буду делать это снова и снова. Не может же отец навеки сделать меня одинокой.

В ту ночь, когда мы впервые говорили с Реном, я даже позабыла о девочке, которую убила. Но у тюрьмы моя меланхолия разыгралась с новой силой. Я выбрала девочку с самыми розовыми щечками. Но каждую ночь с той поры у фонтана я встречала Рена, который уже отнес свою записку и принес мне розу. И с каждой нашей встречей я все больше подпадала под его обаяние.

В последней записке Рена говорилось: «По слухам, на улицах появилось чудовище. Верните Д. на первую позицию». Услышав это, отец нахмурился и помрачнел, а я уловила в его лице выражение разочарования. Страшно даже подумать, что за чудовище имеется в виду. По всей вероятности — я. Что, если мужчина, которого я отравила на дороге, когда тренировалась, меня запомнил? Что, если он видел больше, чем я думаю?

Страшнее всего — представить, что подумает Рен, если увидит, сколько всего ко мне пришито. Что, если он и впрямь меня возненавидит, как говорит отец? Мои крылья, хвост и разноцветная кожа встают между нами незримой стеной.

На первом этаже башни я слышу доносящийся сверху негромкий плач. Я охотно приласкала бы тех двух девочек наверху, но мое присутствие пугает их больше всего на свете. Отец попросил, чтобы я с ними не общалась и приходила только для того, чтобы ужалить на ночь.

Их слезы надрывают мне сердце, но я слушаюсь отца. Надо же его хоть в чем-то слушаться. Хватит с меня Бату и Рена.

Я ставлю книги на полку, беру лейку и отправляюсь в сад, поливать розы. Красные и желтые лепестки пламенеют в угасающем свете дня. Я глажу лепестки, ласково говорю с цветами. Им это нравится — с каждым днем они становятся все больше и краше.

Коснувшись пальцем шипа, я вспоминаю чудовищную колючую лозу, которую показывал мне Рен. Странно все-таки, когда лоза растет так быстро. Интересно, может, отец знает, что это за лоза и зачем колдун ее наслал.

Хруст веток и листьев за оградой говорит мне о приближении отца. Он входит во двор, я бегу и бросаюсь к нему на шею.

— Ах ты моя милая, — говорит он, обнимая меня в ответ. — И чем же я заслужил столь теплый прием?

— Я по тебе соскучилась.

Это правда. Оказывается, мне не нравится быть одной.

Лавировать между долгом перед отцом и потребностью быть с Реном с каждым днем становится все труднее.

Я веду отца в дом. Он вешает дорожный плащ на крюк в стене и садится отдохнуть у огня. Пиппа требовательно тявкает, и он пускает ее к себе на колени и почесывает за ухом.

Я стою. На языке вертится вопрос.

— Ты что-то хочешь, Кимера?

Я принимаю это за приглашение и сажусь рядом с отцом.

— Я видела одну странную штуку в Брайре. Может, ты знаешь, что это такое.

Он ждет продолжения. Из-под отцовской ладони сердито глядит Пиппа.

— Это было растение, очень странное. Похоже на мои розы, но… страшнее, так, наверное. У него были черные шипы, много, и всюду лозы. А цветы — как розы, да. И оно как будто хотело сожрать дворец и все дома вокруг! Ты такое когда-нибудь видел?

На лице отца мелькает тень озабоченности. Потом он хмурится.

— По описанию похоже на довольно агрессивную ползучую лозу. Возможно, горожане бросали ей мусор, чтобы она им питалась. Вероятно, этим и объясняются ее выдающиеся размеры. — Тут отец улыбается. — Впрочем, я уверен, что насчет дворца ты немного преувеличила.

— Да нет же, нет! Оно целую улицу заплело! Это наверняка дело рук колдуна.

Отец хмурится сильнее.

— Послушай, по ночам темнота часто играет странные шутки со зрением, даже с таким острым, как у тебя. Подумай сама, зачем колдуну сажать это растение? Зачем тратить время и силы, если он и так занят девочками из Брайра? Это совершенно бессмысленно.

— Но я своими глазами все видела. Оно такое, как я говорю, честное слово.

— Милая, я нисколько не сомневаюсь в том, что ты веришь, будто видела именно это. Но я уверен, что ты ошибаешься.

Ну вот — отец не верит мне, своим глазам и ушам в городе!

— Но, папа, я…

— Все, все. Думай только о девочках, а причуды флоры и фауны Брайра пусть тебя не волнуют. Не забывай о своем долге.

Он похлопывает меня по плечу, улыбается — вроде бы грустновато, — и встает.

Я улыбаюсь в ответ, но внутри у меня все кипит. Я ничего не преувеличила. Еще несколько месяцев, и лоза пожрет дворец целиком.

Но отец касается моей щеки прохладной ладонью, и тревога развеивается без следа.

Разумеется, отец прав. Спасение девочек прежде всего. Отец всегда прав.

Я жду у фонтана. Сердце гложет тупая боль. Если бы отец знал, чем я тут занимаюсь, он бы ужасно рассердился. Но стоит мне учуять запах свежевыпеченного хлеба, запах Рена, как я тут же обо всем забываю.

Я оборачиваюсь и широко улыбаюсь. Рен улыбается в ответ и берет меня за руку. От прикосновения во мне просыпается приятное щекочущее чувство. От пальцев к скулам бежит жаркая волна. Что-то в Рене есть странно знакомое и в то же время такое чуждое.

— Пойдем, — говорит он. — Я тебе кое-что покажу.

Он ведет меня из переулка в переулок, и очень скоро я понимаю, куда мы направляемся.

Во дворец.

Когда становятся видны ворота, я, затаив дыхание, разглядываю причудливые завитки кованого узора. Прежде я не обращала на них внимания и думала только о том, как остаться незамеченной и увидеть сад за стеной. Но, даже покинутый, дворец прекрасен. Рен прижимает палец к губам и ведет меня к потайному ходу. Когда в стене открывается проход, я изображаю живейшее удивление, а потом специально медлю, словно не знаю дороги наизусть.

Розы и подстриженные кусты прекрасны, как всегда. Чудесны. Великолепны. Просто дух захватывает. Сотни разных слов всплывают у меня в памяти при одном их виде. Рен держится за огромными подстриженными кустами изгороди, так, чтобы нас не заметили стражники от караулки. Останавливается он в самом углу сада, где на траве меж розовых кустов и живых изгородей лежит одеяло. Рядом стоит корзина с вином, сыром и колбасками.

— Нравится? — спрашивает он с застенчивым, нерешительным видом. Я с удивлением замечаю, что щеки у него едва ли не краснее моих, и сама вспыхиваю.

Я вдыхаю разлитый в прохладном ночном воздухе запах роз. Как он прекрасен!

— Очень нравится, — говорю я.

Он садится и похлопывает по одеялу рядом с собой:

— Садись. Хочешь есть?

Я так нервничала перед встречей, что съела совсем немного рагу, что приготовил на ужин отец. Сыр и колбаски пахнут просто божественно. Я сажусь, поджав ноги под юбку, к хвосту, и слежу, чтобы плащ не распахнулся. Если распахнется… думать не хочу, что тогда будет.

Рен вручает мне ломоть сыра, а второй ломоть берет себе.

— Где ты жила прежде, чем приехала в Брайр? — спрашивает Рен.

Я давлюсь сыром. Как-то я не подготовилась к этому вопросу.

— Э-э… в лесу.

Я не могу сказать, что на самом деле жила в Брайре. Признаться в этом означает открыть слишком многое и вдобавок вызвать лавину ненужных вопросов.

Рен смеется.

— В лесу, а где именно?

— Не знаю точно. Ну, не здесь. Мы только недавно здесь поселились, тоже в лесу.

— Переехали из леса в лес? — Он поднимает брови.

— Ну, что-то в этом роде, — говорю я и выдавливаю улыбку. Рен сидит так близко, что, когда он говорит, его дыхание касается моего лица, и каждый нерв моего тела звенит в ответ. Я борюсь с желанием еще раз взять его за руку. Быть здесь, с ним так просто. Нет, надо думать об отце и о моем деле.

И все-таки я никуда не ухожу и остаюсь сидеть на одеяле рядом с Реном.

— А ты с детства живешь в Брайре? — спрашиваю я, чтобы сменить тему.

— Да, мы с родителями живем на краю города. Мой отец — королевский мажордом, а я — паж. — Он придвигается ближе. — Так что я знаю все ходы и выходы во дворце.

— А почему здесь никого нет? Вдруг король и королева рассердятся, что мы влезли в сад?

Рен качает головой.

— Послушай, Ким, тебе можно доверить тайну? Большую тайну?

— Конечно, — говорю я.

— Наш город попал под заклятие колдуна.

— Колдуна? — Я уже достаточно хорошо разобралась в происходящем и понимаю, что надо изобразить удивление, хоть Рен, судя по лицу, этого и не ожидает.

Он прикусывает губу.

— Ну, то есть это не значит, конечно, что тебе надо поскорее отсюда бежать. Он не то чтобы сильно нам мешает жить.

Чтобы не задохнуться от возмущения, я сжимаю пальцы так, что ногти впиваются в ладонь. Я-то знаю, как сильно колдун мешает жить горожанам. Правда, приятно сознавать, что Рен не хочет меня слишком сильно пугать.

Жаль, я не могу рассказать ему, что уже и так делаю все возможное, чтобы справиться с колдуном. Нет, надо молчать. Как бы я ни доверяла этому мальчику, отца я не выдам.

— Это, наверное, очень сильный колдун, да?

Рен хмыкает.

— Помнишь то гигантское растение?

Я киваю.

— Это его рук дело. Мы не знаем, как колдун пробрался в Брайр, но семена посадил именно он, втайне от всех. Я это точно знаю. — Он наклоняется ко мне и понижает голос: — Во дворце больше никто не живет, ну, после того, как лоза съела слугу. Совет решил, что король должен перебраться в тайное убежище. Они боятся, как бы колдун не добрался до него и там. Ползучая лоза — это еще не самое худшее.

Рен сжимает кулаки. Он расстроен, и мне это не нравится. Я осторожно кладу ладонь ему на руку. Рука у него сквозь ткань рубашки теплая и мягкая. Он смотрит на меня и улыбается. Мне в моем плаще вдруг становится жарко.

— А что делают королевские пажи? Интересная это служба? — спрашиваю я, хоть и не очень представляю себе, кто такие пажи.

Рен отламывает корочку хлеба и кидает в рот.

— Пажом быть хорошо. Король у нас добрый. Мне повезло. Короли всякие бывают, — говорит он. — А когда дворец опустел, а король спрятался, жить стало еще… скажем так, интереснее, чем раньше.

— Почему?

— Ну, во-первых, когда я только начинал служить при дворе, никому не запрещали гулять хоть всю ночь. — Рен вытягивает ноги и откидывается назад, опираясь на локти. — А теперь после заката ходить нельзя, но мне вышло особое разрешение. — Он улыбается.

— А почему после заката нельзя выходить? — Я знаю ответ, но девочка, которая только недавно приехала в Брайр, — а я ведь ею и притворяюсь — наверняка спросила бы. Кроме того, мне очень хочется знать, как все происходящее выглядит со стороны Рена. Интересно, а я-прежняя — она участвовала в истории?

Лицо Рена мрачнеет, и я жалею о сказанном.

— Колдун крадет и убивает девочек, но сначала насылает на них проклятие болезни. Зачем — не знаю. Это просто… бессмысленно как-то. — Он откидывается на спину и закрывает глаза. — Ночью проклятия становятся сильнее, и заразиться легче. Совсем остановить заразу не удается, но благодаря запрету она расползается медленнее. Но все равно расползается.

Меня просто распирает от желания рассказать, что это я спасаю больных девочек, и останавливает меня только одно. Придется ведь объяснять, как именно я это делаю.

А тогда придется рассказать и о том, кто я такая. Что меня тоже когда-то убил колдун. Я представить себе не могу, как воспримет это Рен, а уж когда узнает, что я отчасти животное… С Бату крылья и хвост меня скорее роднят, но вот с Реном — вряд ли.

— Ох, извини. Ты… ты знал кого-то из этих девочек?

Он кивает, но больше ничего не говорит.

Я решаюсь за какое-то мгновение, но растягивается оно на целую вечность. Грудь Рена мерно поднимается и опускается при дыхании. Прядь каштановых волос упала на лоб и закрыла собой один глаз. Мне нельзя желать быть рядом с Реном. Нельзя хотеть узнать его поближе.

Но я хочу.

Я ложусь рядом и кладу свою руку на его. Кожа у него прохладная, но он этого, похоже, не замечает.

С неба на нас смотрят, переливаясь, сотни звезд. Интересно, что они оттуда, сверху видят? Здорово, наверное, видеть все-все на свете. Может быть, если бы я смотрела оттуда, то увидела бы колдуна, остановила бы его, спасла девочек, которым еще только предстоит заболеть. Я положила бы конец мучениям города. Мучениям Рена.

— Когда я был маленьким, — говорит Рен, — у меня умер дедушка. Мама сказала, что его душа превратилась в звезду и вечно будет смотреть на нас с небес. Мне нравится думать, что те девочки тоже стали звездами.

— И мне.

А если бы отец меня не оживил, я бы стала звездой? Я сжимаю руку Рена, он поворачивает голову и смотрит на меня. Задохнувшись, я снова перевожу взгляд на небо.

— А мою маму убили. Это тоже было так бессмысленно.

Теперь уже он сжимает мою руку.

Глаза наполняются теплой влагой. Я быстро моргаю. Только теперь до меня дошла вся правда сказанного. У меня остался только отец. И дракон, который зовет меня сестрой. А братья и сестры Бату — они тоже стали звездами? Дракон горюет так же, как Рен, я чувствую это по его странной манере говорить. А я буду звездой? Когда-нибудь потом — буду?

Не в силах ответить на свои вопросы, не решаясь произнести их вслух, я цепляюсь за руку Рена. Он сильно встревожен, это видно с первого взгляда.

Он ничем мне не поможет. Он знает обо мне гораздо меньше, чем я сама. Но после этой ночи, после того, как мы вместе смотрели в звездное небо, у меня появилось нечто новое.

Новые воспоминания.

Пусть я потеряла маму, пусть утратила память той девочки, которой была когда-то, — но теперь со мной всегда пребудут звезды.