Чудовище

День тридцать шестой

С утра идет ливень, поэтому отец остался дома, но меня так и подмывает перемахнуть через проклятую изгородь и сбежать. Из башни виден туман, окутывающий верхушки деревьев. Пробивающиеся сквозь него лучи солнца наполняют лес дрожащим светом.

Хочется одного — найти солнечный уголок, забраться туда с книжкой, а под ногами пусть клубится туман.

Но отцу не нравится, когда я бездельничаю. Я лечу вниз, и в голове моей складывается план. Как только мои ноги касаются земли, откуда-то появляется Пиппа. Она делает вид, что хочет меня укусить, а потом бежит следом за мной в башню.

Впрочем, в отцовскую лабораторию я вхожу без нее. Пиппа никогда туда не заходит — это единственное, чему отец ее все-таки обучил. Она садится на пороге и поскуливает, глядя, как я спускаюсь по ступеням вниз. Я машу ей рукой.

Отец возится в углу, делает что-то с одним из холодильных ящиков. Заслышав мои шаги, он захлопывает ящик и оборачивается, но я все-таки успеваю увидеть, что внутри. Что-то вроде детской руки, хотя, конечно, никаких рук там быть не может.

— Ким, — говорит он, — милая, что привело тебя сюда?

Он делает шаг прочь от ящика. В руке у него козья нога. Она предназначается курице, которая лежит на столе в центре комнаты. Я хмурюсь. Ну точно, показалось.

Отец вытирает руки о какую-то тряпку и смотрит выжидающе.

— Папа, можно на ужин приготовить рыбу?

Он усмехается и поворачивается к одноногой покуда курице.

— Тебе так хочется рыбы?

— Да, и я хочу ее поймать сама. Можно мне пойти на реку?

Отец поднимает седую бровь.

— Ким, река довольно далеко отсюда. Сейчас день. Что, если тебя увидит какой-нибудь путник?

— Я сделаю, как ты сказал: ужалю его и убегу.

— Ох, не нравится мне отпускать тебя днем. Мало ли что…

— Ну пожалуйста! — говорю я, умоляюще глядя голубыми глазами, а потом аккуратно складываю руки перед собой и хлопаю ресницами.

Отец вздыхает:

— Нет, Кимера. Это слишком опасно. Но, признаюсь, я бы сам не прочь поужинать рыбой, так что предлагаю компромисс. — Он берет с полки пузырек и продолжает возиться с курицей. — У меня на исходе кое-какие снадобья, поэтому днем я пойду на рынок и заодно куплю рыбы повкуснее.

Я не могу скрыть разочарования.

— Ты не доверяешь мне, да?

— Тебе — доверяю. Вот насчет всех остальных не уверен. — Он ставит пузырек на место и обнимает меня. — Я тебе обещаю, когда мы победим колдуна, ты сможешь ходить свободнее. Хотя, конечно, с людьми все равно придется быть осторожной.

— Скорей бы мы победили, — говорю я отцу в плечо.

Он гладит меня по крыльям.

— Мне тоже этого хочется, милая.

С тяжелым сердцем я вылетаю из подвала башни. Сидящая на пороге Пиппа шарахается прочь.

— Пошла вон, — говорю я.

Она скулит и летит рядом со мной до самого сада, как я ее ни гоню. Я вздыхаю и чешу ее за ухом. Как ни странно, она не огрызается и не уворачивается.

— Ты ведь тоже хочешь на реку, да? — спрашиваю ее я, но она не отвечает.

Я подрезаю розы, а в голове у меня теснятся самые странные мысли. Что такое я видела в лаборатории? Что там держит отец? У меня складывается план — непозволительный, но такой заманчивый, что я никак не могу от него отделаться. У меня будет полдня свободы, но прежде я удовлетворю свое любопытство.

Розы подрезаны и политы, а отец как раз выходит из башни, держа в руке плащ.

— Я ненадолго, — говорит он и машет мне рукой. — До бродячей ярмарки идти не больше часа, так что я вернусь не поздно. Как раз успеем приготовить рыбу на ужин.

Я улыбаюсь, машу в ответ и терпеливо жду, пока его сладкий медовый запах не развеется в воздухе. Теперь я уверена, что он ушел достаточно далеко.

Я лечу в башню, но дверь ее оказывается заперта. Сердце падает, но потом я понимаю, что отец не зря ее запер. Не хотим же мы, чтобы девочки проснулись и сбежали. Это создаст массу проблем. Так что я просто подцепляю замок когтем и проникаю внутрь.

Дверь в потайную комнату тоже закрыта, и наверняка по той же причине. Странно, правда, что папа закрыл обе двери сразу. Вход в потайную лабораторию можно увидеть, только если знаешь, куда смотреть.

Впрочем, и эта дверь открывается легко, и вот я уже иду вниз по холодным каменным ступеням.

Здесь все так, как оставил отец, — на полках привычный беспорядок, с потолка свисают привычные скелеты странных созданий. Курицы, с которой работал отец, на столе нет — должно быть, она лежит в холодильном ящике, дожидается последних недостающих снадобий. Я провожу пальцем по ногам скелета, который висит ниже всех. Это, кажется, минотавр — бычья голова, череп украшен массивными рогами. Нескольких пальцев на ногах не хватает.

Не знаю почему, но я вздрагиваю. Не помню, чтобы у минотавра недоставало пальцев, а впрочем, я не присматривалась.

Я заглядываю в один из холодильных ящиков — там, как я и думала, лежит полусобранная курица. Тогда я берусь за ящик, который был открыт, когда я вошла в лабораторию и застала отца врасплох. Просто интересно, что же это в нем такое лежало, что так походило на руку.

Но этот ящик открываться не желает. Не помогают ни когти, ни сила, которой наделил меня отец. Прежний холодок возвращается и становится сильнее, руки дрожат. Я изо всех сил стараюсь сдержать дрожь.

Отец не хочет, чтобы я заглядывала в этот ящик. Вот и все. Но почему? Зачем ему от меня что-то прятать?

Висящие под потолком скелеты уже не кажутся такими безобидными. Их разинутые рты смеются надо мной, а пустые глазницы сверлят меня взглядом. Им тоже не нравится, что я сюда явилась.

Спотыкаясь, я поднимаюсь по лестнице и захлопываю за собой дверь башни, чтобы она закрылась на замок, а потом бегу за плащом и книгой. Лучшее средство от страшных мыслей — прогулка по лесу.

Вскоре я уже лечу меж деревьев, а за спиной у меня клубится белый туман. Тут и там его пронзают лучи солнца, постепенно разгоняющего мглу. Я играю с лучами, а когда устаю, достаю книгу и читаю на ходу, продолжая брести к реке.

«Давным-давно, — читаю я, обходя невысокий куст, — жил-был человек, и было у него две дочери…»

Интересно, каково это — иметь сестру среди людей? Сестру, которая смеялась бы со мною вместе и хранила мои секреты. Я ощущаю легкий укол в сердце. Сестры из сказки были почти одного возраста, но очень разными по характеру, однако при этом так любили друг друга, что каждая отдала все, лишь бы уберечь другую от опасностей, которые ей угрожали.

Впрочем, сказка занимает мои мысли недолго. Вопрос о том, что же такое прячет в лаборатории отец, горит у меня в мозгу и не дает покоя всю дорогу до реки. Блестят и переливаются на солнце речные струи, тут и там тают клочки утреннего тумана. Я взлетаю в зенит, купаюсь в воздушных струях, осматриваю открытые места вокруг — нет ли где любопытных глаз. Но людей видно лишь на востоке, на дороге, ведущей к городу. Так что я опускаюсь на берег реки, стелю плащ и кладу на него книгу. Подожду Бату, прочту еще одну сказку, а потом полечу домой.

Отец ничего не узнает.

Я сижу на самом берегу, так близко к воде, как только осмеливаюсь, плещу хвостом и гляжу, как мелькают в бурлящей воде одетые в блестящую чешую рыбешки. Интересно, каково это — плавать, погружаться в воду целиком. Холодно, наверное.

Течение тянет за собой мой хвост. Рядом с хвостом проплывает рыбка, щекочет его, и я инстинктивно дергаюсь.

От резкого движения берег реки обрушивается, и я лечу в воду головой вниз.

Холодно. Как ни греет солнце воду теплыми лучами, а все равно мне так холодно, что я едва могу заставить себя шевелиться. Я молочу по воде руками, ногами, хвостом, распугивая рыб, а легкие разрываются от желания глотнуть свежего воздуха. Не в силах удержаться, я делаю вдох.

В горле у меня вода, я захлебываюсь, но она все прибывает. Какая страшная штука — вода. Я рву ее когтями, отчаянно стремясь к поверхности, к воздуху. Течение несет меня все дальше. Где верх, где низ? Я ничего уже не понимаю.

Что-то тянет меня против течения. Сначала все вокруг движется в обратную сторону, потом рывок — и воздух. Теплый воздух, он окутывает меня, проникает в легкие, мучительным кашлем изгоняет прочь ненужную воду. Кто-то осторожно опускает меня на мох, на безопасном расстоянии от реки.

Когда в легких у меня больше не остается воды, я набираюсь храбрости поглядеть на своего спасителя.

Взгляд золотистых глаз Бату исполнен чего-то, что мне кажется тревогой.

Ноги подгибаются, но я все же встаю и обнимаю его за морду.

— Спасибо, — шепчу я.

Я гляжу, ты, сестренка, плавать не умеешь.

В ответ я его обнимаю еще крепче. Он грохочет — то есть смеется.

Когда в следующий раз соберешься нырнуть, не жди дождей, а то вода нынче высокая.

Я выпускаю его голову и падаю на колени. Руки все еще дрожат, а когти никак не удается втянуть.

— Да не собираюсь я больше нырять. Случайно вышло. Я просто упала. — Я сжимаю кулаки, пытаясь убрать когти. — Надо быть осторожнее. Слишком многим я рискую.

Громадная голова склоняется, глаза смотрят вопросительно.

— Понимаешь, все дело в отце. Он ради меня столько всего отдал. Ему будет меня не хватать. И колдуна мы еще не победили.

Дракон с шипением выдыхает влажный воздух.

Не говори о нем. Он знается с темными силами и многие из них подчинил. Вдруг тебя кто-нибудь подслушивает.

Темные силы… Странно Бату говорит об отце, и ведь уже не в первый раз. Я содрогаюсь — то ли от холодного ветерка и мокрого платья, то ли от слов Бату.

— А как их отличить от всего остального?

Никак. В этом-то вся трудность. Пока они тебя не предадут — никак. У колдуна множество тайн.

В памяти всплывает запертая дверь в башню и не поддавшийся мне холодильный ящик, а потом — мельком увиденная детская рука. Или не рука? Не знаю, ничего не знаю. У отца могут быть свои секреты, но я знаю точно — все они нужны ему для того, чтобы победить колдуна.

— Тебя кто-то предал, да?

Бату мрачнеет.

Люди часто предавали драконов, а другие такие же люди подпадали под власть колдуна. Магией можно заставить человека делать такое, чего он никогда бы не совершил по доброй воле. Когда-то давно я верил людям. Даже жил с ними. А когда наши наездники начали превращаться в колдунов, они заколдовывали целые деревни и заставляли людей на нас охотиться. А мы бежали. Люди и гибриды, с которыми мы много лет жили бок о бок, превратились для нас во врагов.

— Какой ужас! И гибриды тоже? А я думала, они сами боялись колдунов.

Тогда колдуны на них еще не охотились. В горах, где скрывался мой клан, была целая деревня кентавров, а в реках вроде этой плескались русалки. Поначалу они нам помогали, предупреждали, если в округе появлялись колдуны. Мы были друзьями. А потом колдун их зачаровал, и они привели его прямо в нашу пещеру и вырезали половину моего клана. Остальным удалось сбежать. Мы потом узнали, как он отплатил им за то, что они стали его рабами, — убил всех, чтобы извлечь из их костей даже ту толику магии, которой они обладали.

Я ежусь.

— Так ведь они не могли ему сопротивляться?

Не могли. Чаще всего они даже не знали, что были под заклятием, и не помнили, что делали, до тех пор пока не становилось слишком поздно.

— Ты поэтому хочешь, чтобы я о тебе молчала, да?

Бату кивает.

Ты говорила, что часто бываешь в городе, сестра?

— Да, — отвечаю я.

Будь настороже. В Брайре творится что-то очень нехорошее, и дела эти сильно отдают вмешательством колдуна.

— Вот поэтому-то мне и надо в город. Я могу с ним сразиться, а люди — нет. Я должна им помочь.

Малышня малышней, а храбрости не занимать, — фыркает Бату, но мне кажется, что это скорее похвала. — Если уж тебе так надо в город, приходи к реке как можно чаще. Заклятие порабощения смердит — я эту вонь запомнил навсегда, — и я тебе скажу, если от тебя запахнет.

Мне становится страшно.

— А сейчас я им не пахну, нет?

Он качает огромной головой.

Я чувствую облегчение, но вместе с тем совсем запутываюсь.

— А еще как-то можно это проверить? Вот мой отец, например, — он ненавидит колдуна больше, чем мы с тобой вместе взятые! Он из-за колдуна все на свете потерял. Он, конечно, ходит на бродячие ярмарки, но в город не заходит. Он не мог попасть под заклятие.

Все равно никогда и ни о ком не знаешь наверняка. Даже о твоем отце. Единственный способ уберечься — это прятаться.

— Да, и еще не подходить к воде.

Дракон усмехается — словно камни с горы катятся, — и я улыбаюсь в ответ.

— Еще раз спасибо, что вытащил меня.

Я целую его в морду сбоку. Возможно, это игра света, но я готова поклясться, что на какой-то миг его серые каменные чешуйки розовеют.