Чудовище

День пятьдесят четвертый

Меня будит, солнце, но я не могу согреться. Мне снились путаные и тревожные сны. Все перемешалось. Рен меня презирает. Не могу поверить, что снова его ужалила. Как жаль, что я не сумела ему объяснить, что мы спасаем девочек, а не губим их.

Я встаю с постели. Ноги подгибаются. Надо рассказать отцу о Рене и попросить прощения. Может, он придумает, как заставить Рена понять, что у нас благородная цель. Если бы Рен это понял, он бы нам помогал. Он не меньше нашего ненавидит этого колдуна.

Рассказать бы отцу про Бату, моего каменного дракона… но от этой мысли приходится отказаться. И дело не в узах крови, которые не дают мне говорить, — моя дружба с драконом никак не может помешать делу. А вот Рен — теперь, когда он все знает и остался один, — может.

Я бреду в дом, но отца на привычном месте у очага нет.

В углу скулит Пиппа — просится на улицу. Она любит гоняться за курами. Я открываю дверь, и птицтерьер стрелой летит наружу. Я иду следом, но и там отца тоже нет. Может, работает в лаборатории? Дверь башни под моей рукой скрипит и открывается, но больше никаких звуков не слышно. Я вскрываю ведущую вниз дверь когтями и спускаюсь. В лаборатории темно и пусто. Может, он ушел на прогулку? Придется теперь ждать, пока вернется.

От ящиков у стены тянет холодом. Я ежусь. Холодильных ящиков теперь больше, и в комнате стало прохладнее. Зачем отцу столько? Хочет наслать на колдуна армию козлоногих кур? Я вспоминаю о запертом ящике. Что-то я в нем видела такое, очень странное. Любопытство берет вверх, и я открываю ближайший ко мне ящик — там куры, которых отцу предстоит вернуть к жизни. В следующем ящике — большая сова; пустые глазищи поблескивают на свету, и я быстро закрываю крышку. В соседнем ящике нахожу странное: огромные загнутые когти. Вроде моих, только побольше.

Потом настает черед четвертого ящика. Он стоит там же, где раньше стоял запертый. Я вытираю потные ладони о платье. Чего я боюсь — ящика? Подумаешь, разные части зверей для отцовских созданий.

Ну что там может еще быть?

Успокоиться мне не удается, сердце в груди отбивает быстрый ритм. Я кладу руки на крышку холодильного ящика и откидываю ее. А потом давлю в себе крик, зажимая ладонями рот.

В ящике лежит больная девочка, смерть которой я ускорила своим ядом. Руки у нее скрещены на груди, так, словно она пытается согреться во сне. Так, значит, я и вправду видела в холодильном ящике руку! Меня охватывает паника. Отец сказал, что Дэррелл увез ее, чтобы похоронить в Белладоме. А сюда она как попала? Какие-то непредвиденные обстоятельства заставили Дэррелла ее вернуть?

Но самое главное: почему отец ничего мне не сказал?

Тут мне на ум приходит еще одно тело — скелет фавна, который нашла в саду Пиппа. От макушки до кончика хвоста пробегает холодок. Может, эта девочка все время была здесь? Я знаю, зачем отец сохранил тело своего друга-фавна, но девочка-то ему зачем? Ведь в холодильных ящиках он держит только те тела, от которых собирается получить части для новых своих созданий…

А что он сделал с моим телом, когда нашел меня мертвой? Тоже положил в холодильный ящик?

— Кимера! — Отцовский голос эхом отдается на лестнице, и сердце у меня подпрыгивает.

В лаборатории холодно, но ладони у меня мгновенно потеют. Я отпускаю крышку, и вот уже девочка снова заперта в ящике.

— Я тут, папа! — отвечаю я как можно беззаботнее.

Очень хочется спросить про девочку в ящике, но меня сдерживает засевший глубоко внутри страх. Отец не хотел, чтобы я о ней знала. Если бы хотел, сам бы мне рассказал. А раз не стал рассказывать, значит, на то у него была причина.

Но какая?

— Что ты там делаешь? — хмурится отец. Я быстренько переключаюсь на голубые глаза и выдаю дрожащую улыбку.

— Я тебя искала. Чтобы поговорить.

Да, находка меня потрясла, но я все равно помню, зачем искала отца.

— Ах, ну конечно, милая, давай поговорим. Только пойдем лучше сядем у очага.

Он берет меня за руку и ведет вверх по лестнице. Не хочет, чтобы я заходила в лабораторию? Да, похоже, он недоволен, что я сюда вошла. Хотя раньше, когда отец делал новых кур, он против моих визитов не возражал.

— Подожди, — говорю я и высвобождаю руку. Глубоко вздыхаю и готовлюсь встретить отцовский гнев. — Я открывала холодильные ящики. Я видела ее. Почему ты оставил ее здесь? А мне не сказал?

На мгновение лицо отца искажается яростью, но она исчезает так быстро, что я не успеваю моргнуть.

— Не стоит тебе играть в лаборатории. Здесь много могучих и опасных вещей. Я не хотел бы, чтобы ты пострадала по недомыслию.

Его холодные пальцы ложатся мне на плечо. Плечо немеет, вязкий туман достигает головы.

— Я оставил девочку на случай, если нужно будет тебя подлатать. Но ты о ней не будешь помнить.

— Но я… — Я пытаюсь удержать нить беседы, но она выскальзывает, словно угорь из рук. О чем я там так беспокоилась минуту назад? Отец ведет меня к двери, но я все же оглядываюсь назад. Все как обычно — ящики, каменный стол, полки с непонятными склянками. Ничего особенного.

И все же каждый мой шаг прочь из лаборатории отравлен неуютным ощущением — словно я что-то потеряла. В отчаянии я сжимаю кулаки, но отец крепко держит меня за руку. Если бы только спуститься в лабораторию! Там бы я все вспомнила.

Мы садимся в кресла у камина. Отец откашливается.

— Так о чем ты хотела поговорить?

Может, я и не помню, что меня так расстроило в лаборатории, но точно знаю, зачем искала отца: чтобы рассказать ему про Рена. Я сжимаю лежащие на коленях руки так, что от усилия белеют пальцы.

— Я должна кое в чем признаться, — начинаю я. — Но тебе это не понравится.

Отец поднимает бровь:

— Многообещающее начало.

Я сглатываю.

— Я говорила с тем мальчиком. Много раз.

Отец бледнеет, потом становится красным, как мои розы.

— Что-о? — Он так сжимает подлокотники кресла, что, кажется, сейчас вспорет обивку. — Не слушаемся, значит?

Я тоже вся красная.

— Прости, папа. Я не собиралась не слушаться, просто он очень хотел со мной поговорить, а мне было любопытно. Я просто не удержалась. Понимаешь, мне ведь совсем не с кем поговорить там, в городе.

Мне вообще не с кем поговорить, кроме тебя, думаю я, но вслух этого не говорю. Отец хочет, чтобы я жила вдали от всех, словно сказочная принцесса в башне, в одиночестве, не зная мира. Но принцесса всегда хочет бежать из башни — и я тоже.

— Тебе нельзя говорить с горожанами, твое дело — выносить из города девочек! — Отец вскакивает с кресла и ходит взад-вперед.

Кажется, дело плохо. А ведь я еще самого худшего не сказала.

— Это еще не все.

Он резко оборачивается. Глаза сердито сверкают. Я сжимаюсь в комочек. Даже Пиппа не осмеливается высунуться из-под стола. Ни она, ни я никогда еще не видели, чтобы отец был так сердит.

— Что ты натворила? — спрашивает он.

— Сегодня ночью… я делала все, как ты сказал, как всегда. Проникла в тюрьму и вынесла девочку. Но Рен, наверное, был где-то неподалеку, потому что…

— Рен? Рен? Ты и имя его знаешь?

Я краснею еще сильнее, хотя, казалось бы, дальше некуда.

— А он знает мое, — шепчу я. Отец воздевает руки к потолку и что-то бормочет под нос, а потом снова принимается ходить по комнате.

— Когда я выбиралась из города, он меня нашел и увидел девочку. — Я на мгновение умолкаю, вспоминая непонимание и ужас на лице Рена. — Он не понял, зачем я это делаю, а я не могла объяснить. Я его ужалила. — Я хватаюсь за сиденье и стараюсь собраться перед тем, как на меня обрушится шквал. — Я хочу… надо все ему рассказать. Что мы делаем, кто я такая — все-все.

Отец хватает меня за плечи и трясет так, что у меня зубы стучат.

— Ты что, рехнулась, девчонка? Рассказать!

— Он все поймет! — выдавливаю из себя я. — Если он все узнает, он нам будет помогать! Он ненавидит колдуна, прямо как мы.

— Ну да, еще бы, — фыркает отец. — Глупый мальчишка! Много же он нам поможет!

Услышав, как он отзывается о Рене, я ощетиниваюсь:

— Никакой он не глупый! Он умный и ловкий. Король ему доверяет, Рен носит его записки советникам.

Я благоразумно умалчиваю о том, что Рен и меня познакомил с семьей и, кажется, даже с самим королем.

— Это верно. — Отец останавливается и почесывает подбородок. — Значит, он тебе верит? Что ж, возможно, ты еще можешь обелить себя.

Во мне вспыхивает надежда. Неужели мне можно будет больше не обманывать ни отца, ни Рена?

— Как? Что надо сделать?

Отец пожимает плечами:

— Да просто прихвати его с собой в следующий раз, когда будешь возвращаться из города. А я погляжу, вправду ли он выполняет поручения короля.

— Сюда? Но он со мной, наверное, не пойдет… В последний раз мы расстались совсем плохо.

Отец смеется, и от его смеха мне становится холодно.

— Да ужаль ты его, и вся недолга! А потом я его расспрошу и разберусь, что он знает о колдуне, о короле, о любых планах, к которым имеет касательство.

Грудь сжимает так, что я не могу дышать.

— То есть я должна его усыпить?

Надежда сменяется паникой. Я не хочу снова его жалить — мне и так ужасно стыдно за те два раза.

— Но ты же не отправишь его в Белладому? — Не могу даже вообразить, чтобы Рен уехал так далеко от меня.

— Отправлю, разумеется. Неужели ты думаешь, что он станет с тобой водиться, когда узнает, что ты такое?

Да. Я думаю. Мне нужно, чтобы Рен мне доверял, и не важно, есть у меня крылья или нет. Таково мое тайное желание, которое я храню в самой глубине сердца. Я бледнею.

— Вот о чем ты мечтаешь, да? — Отец берет меня за подбородок жестче обычного. — Сколько раз тебе говорить: люди тебе никогда не будут верить. Никогда тебя не примут и не полюбят так, как я. Только я тебя люблю, потому что я сам тебя создал. А они тебя убьют, как только увидят.

Я высвобождаюсь.

— Рен не такой! Он просто расстроился, потому что увидел, что я уношу девочку, но я ему все расскажу, и он поймет. Обязательно поймет! И будет нам помогать, потому что я точно знаю — он не служит колдуну.

Я умолкаю, дрожа всем телом.

Отец складывает руки вместе и внимательно смотрит мне в глаза:

— Нет, Ким. Не поймет. А возненавидит тебя. Он уже ненавидит.

— Нет! — кричу я и отбрасываю прочь стул, пугая Пиппу до потери и так невеликого ее сознания.

А потом делаю то единственное, что еще могу сделать.

Бегу.

В голове у меня теснятся мысли: не хочу оставаться с отцом. Я так хотела быть с Реном. Пусть день, пусть отец не разрешает — я все равно выскакиваю за изгородь и мчусь по тропинке.

Здесь прохладнее, но я вся горю от несправедливости услышанного. Отец не прав. Рен вовсе не испытывает ко мне ненависти. Не может он меня ненавидеть! Я люблю его. Я все сделаю, чтобы он не думал обо мне плохо.

Я ему все объясню. И извинюсь за то, что так долго молчала. Он поймет.

Обязательно поймет.

Я признаюсь, что это я унесла Делию, чтобы спасти ее. Жаль, что я допустила, чтобы Дэррелл увез ее в Белладому. Надо было отнести ее к Рену. Но я позволила ревности затуманить мой взгляд и сделала неверный выбор. И все же для Рена будет облегчением узнать, что Делия в безопасности, что она в городе радости и счастья. Пусть скучает по ней, лишь бы не волновался. Может, мы даже к ней когда-нибудь съездим.

От этих надежд мне становится легко-легко. Изгородь остается позади, и вот я уже в лесу. Я отбрасываю плащ и лечу меж деревьев. Когда показывается дорога, я снова укутываюсь в плащ, нахлобучиваю капюшон и оборачиваю хвост вокруг ноги. Я найду Рена, мне никто не помешает — ни отец, ни стражники.

Очень хочется взлететь, но днем это рискованно.

Солнце стоит высоко, и, когда мимо проходят другие путники, я вся покрываюсь холодным потом. Я на них почти не смотрю. Я думаю об одном.

Но, завидев ворота, я понимаю, что в Брайр пробраться мне будет непросто. Каждого входящего останавливает стража. И меня остановит как пить дать. Я прячусь в лесу и лечу к стене, к тому ее участку, который ближе всего подходит к лесу. Закрыв глаза, я прислушиваюсь к шагам стражников на стене. Где-то вдалеке слышен ровный гул. Когда ближайший стражник оказывается далеко, я взбираюсь по стене, цепляясь когтями. Днем приходится действовать с удвоенной ловкостью. Оказавшись наверху стены, я перепрыгиваю на ближайшее дерево. Город бурлит, всюду люди. Я теряюсь.

Как это все не похоже на тихий спящий городок, который я успела полюбить!

Но мне надо отыскать Рена. Извиниться и все ему объяснить. Я должна его увидеть.

Я спрыгиваю с дерева и приземляюсь на четвереньки. Я в небольшом дворике. Из заднего окна дома на меня круглыми глазами смотрит маленький мальчик.

— Мама, смотри! — кричит мальчик, показывая пальцем. — Там девочка во дворе!

Я бросаюсь на улицу и тотчас оказываюсь в толпе людей. Как много людей! Молодые, старые, средних лет. Меня кружит водоворот из красных, голубых, зеленых, коричневых одежд.

И все они говорят, идут, шумят! Как тут шумно! Никогда еще не слышала такого шума. Это и есть тот самый однообразный гул, что я слышала из лесу, только вблизи он становится какофонией. Я зажимаю уши руками и оседаю, съежившись, на булыжную мостовую. От шума мне становится плохо. Я так не могу. Хочется свернуться в клубочек и провалиться поглубже под землю.

Но тут об меня спотыкается какая-то женщина. Ее нога задевает мой бок, и я забываю дышать.

— Что ж ты тут улеглась, девочка?

Голос у нее вовсе не такой спокойный, как у отца, а резкий и… раздраженный. Да, раздраженный. Ей не нравится, что я мешаю пройти. Под любопытными взглядами зевак я отползаю в сторону, она хмыкает и идет дальше.

Здесь происходит столько всего разом, что непонятно, как люди не сходят с ума. Мне хочется обратно в лес, в тишину, нарушаемую лишь редким попискиванием мышей в траве да чириканьем птиц. Уши у меня вот-вот лопнут.

Но я должна найти Рена.

Я поднимаюсь на ноги и ввинчиваюсь в толпу. Меня пихают со всех сторон, я проталкиваюсь вперед.

— Эй!

— Осторожней, ты!

В этой толчее я добираюсь до клочка свободного пространства и останавливаюсь передохнуть. Сердце молотит в ребра. Где я? Понятия не имею. Не успела прихватить с собой отцовскую карту. Толпа меня закрутила и совсем запутала. Так хочется взлететь — просто чтобы вдохнуть чистого воздуха и остаться в одиночестве.

Но я пришла к Рену и не уйду, пока не найду его. На глаза наворачиваются слезы, но я смаргиваю их прочь.

Земля дрожит. Я прижимаюсь к стене ближайшего дома. Днем ни одной тени, негде спрятаться. По улице шагают выстроенные в прямоугольник мужчины с мечами на поясах. Ни на меня, ни на суетящихся вокруг людей они не смотрят. Только идут к известной им одним цели.

Вот и мне так надо — идти к цели, и все. Я делаю глубокий вдох, чтобы собраться, и снова ступаю на улицу следом за стражей. Они знают, куда идут, и толпа пропускает их вперед, а потом снова смыкается у них за спиной. Идти за ними не так просто, как я надеялась. Это, скорее, как плыть против течения. Но я должна пройти. Ладони у меня потеют, я едва удерживаю плащ запахнутым. Капюшон каждые несколько минут падает с головы, я приостанавливаюсь, чтобы его поправить, и в эти мгновения меня непременно кто-нибудь толкает, не человек, так повозка. Из-за потных тел вокруг мне кажется, что я сама нечиста и дурно пахну.

К тому времени, как я догоняю стражников, меня бьет мелкая дрожь и, кажется, вот-вот стошнит.

— Ким!

Мы уже у маленького сквера близ фонтана. Нашего фонтана. Рен сидит на противоположном его краю и машет мне. Вид у него вовсе не сердитый. Я так рада, что сейчас расплачусь.

Но не успеваю я броситься к нему навстречу, как рядом звучит детский голосок, и внутри у меня все застывает.

— Мама, что это?

Маленькая девочка тычет в меня пальцем. Ее мать ахает.

Мне становится плохо. Дура я, дура! Кожа от пота стала скользкой, хвост соскользнул по ноге и высунулся из-под плаща. А я так шарахалась от всего вокруг, что и не заметила этого!

Ох, и рассердился бы отец!

Я поворачиваюсь к Рену. Он машет мне, но рука его почти замирает в воздухе. Он непонимающе наклоняет голову. На лице его нет и следа вчерашней ярости. Неужели он уже простил меня?

Чьи-то руки хватают меня сзади, рвут плащ. Крылья внезапно окатывает свежим воздухом.

— Чудовище! — Кричат две женщины, в руках у которых мой плащ.

— Нет, — бормочу я, зажимая уши руками. Никакое я не чудовище. Это колдун — чудовище. А я — гибрид, и я создана, чтобы спасти этих людей от колдуна.

— Чудовище! Чудовище! — Крик будоражит толпу, и вот уже все глаза прикованы ко мне. На запястьях смыкаются чьи-то руки. — Чудовище! Сжечь ее!

Сжечь! Ах, отец, как я горько ошибалась! Ты говорил правду — люди злы и жестоки!

— Нет! — кричу я, выкручиваясь из чужих рук. Отбиваясь, жалю хвостом двоих, и они плюхаются в фонтан, будто монетки. Слез уже не сдержать. Я в последний раз смотрю на Рена. На его славном лице — ужас, в милых карих глазах — недоверие.

Даже он думает, что я чудовище.

Мной овладевают инстинкты, инстинкты — и ничего больше.

Я распахиваю крылья во всю ширь. Сейчас я взлечу, и все эти крикливые людишки — и Рен вместе с ними — останутся позади.

Но я не успеваю подняться в воздух. Что-то тяжелое бьет меня сзади по голове, и вокруг смыкается темнота.