День сорок девятый

Сегодня я улетаю из дома с тяжелым сердцем. В лесу весь день шумел дождь, и сейчас над деревьями и тропками висит толстая влажная пелена. Я едва вижу собственные ноги.

Прошлые несколько ночей я пробиралась в город вместе с растущими тенями, но не видела и следа Рена. Порой мне чудилась в холодном ночном воздухе нотка свежевыпеченного хлеба, но она таяла прежде, чем я успевала понять, откуда доносится запах.

И все же я знаю, что Рен в городе. Он по-прежнему оставляет во дворце записки — они мучительно напоминают хлебные крошки из сказки, и смысла в них столько же. Загадочный Д. появляется в них все чаще. «Новые заболевшие. Д. на новом месте». А потом «Д. нигде нет». Я уверена, что Д. — это человек, хотя отец полагает, что за этой буквой может скрываться что угодно, от имени человека до шифрованного названия защитного отряда и вообще чего угодно.

Как бы там ни было, Рен знает, кто такой Д., и сообщает кому-то обо всех его передвижениях.

Моя решимость — никогда больше о нем не стану думать! — меркнет с каждым часом. Я не могу не думать о нем, ведь он так тесно связан с моим собственным делом. Девчонка уехала в Белладому. Я этому рада. Может, теперь Рен снова вспомнит обо мне? Желание увидеть его, услышать, вдохнуть его запах, посмеяться с ним вместе сильнее меня.

Отец по-прежнему прячет меня в доме, как принцессу из сказки, которую заперли в башне. А мне, как и принцессе, нужно что-то еще. Та часть меня, которая была когда-то мной-прежней, жаждет глубоких отношений с человеком.

«Любовь» — вот какое слово подбрасывает мне память.

Я кручу его так и эдак, произношу вслух. Я шепчу его в лесу, и оно летит со мной рядом в тумане.

«Любовь».

Я люблю Рена.

Я не могу сдержать дрожь.

И все же я зла. Мое сердце рвется надвое. Мне хочется обнять его и хочется разорвать в клочья. Неужели людей всегда мучают подобные чувства? Неужели они всегда разрываются между ненавистью и любовью? Нет, я бы так не смогла. Меня переполняет благодарность. Отец сделал меня чем-то большим, нежели просто человек. Вероятно, те животные части, что он в меня добавил, предохраняют меня от человеческих чувств во всей их полноте.

Туман расстилается вплоть до самых стен города. Когда стражник, охраняющий этот участок стены, проходит мимо, я без колебаний преодолеваю преграду. Я должна спасать девочек, и точка.

Забудь Рена. Пусть он останется только мечтой — в сущности, он и есть не более чем мечта.

Я бегу, прячась в тенях. Туман просочился и в город, окутал деревья и дома толстой пеленой. Капельки воды оседают на юбке и на волосах, вид у меня становится диковатый, но ведь я и чувствую себя диким существом. Я ускоряю бег.

И резко останавливаюсь у самой площади с фонтаном.

В нос мне бьет запах свежевыпеченного хлеба и корицы. Я цепенею, вся разом — от макушки до кончика хвоста.

Он здесь. Рен здесь. У нашего с ним фонтана. Во мне поднимается надежда, и замершее было тело вновь обретает возможность двигаться.

Я осторожно ступаю на площадь. Рен слышит мои шаги и поднимает глаза.

Выражение его лица заставляет меня замереть на месте.

Это горе, подсказывает разум.

На лице у него написана мука, но он пытается улыбаться. Я делаю еще шаг. Теперь нас разделяют каких-нибудь три метра.

— Ким, — говорит он. — А я думал, ты больше не придешь.

От звука моего имени, произнесенного голосом Рена, на душе у меня становится тепло и хорошо. Все-таки он меня не позабыл.

Я подхожу ближе.

— Вот, пришла.

— Почему же тебя так долго не было? Ты говорила, что приходишь, потому что любишь город, а потом взяла и исчезла.

Я не могу посмотреть Рену в глаза — что, если он смотрит на меня обвиняюще?

— Ну, мой отец… — говорю я, призывая на помощь сказочку, которой придерживалась прежде. — Он болел, и я не могла уйти из дому. Вот только сейчас удалось.

Я облокачиваюсь на край фонтана; из-под воды подмигивают серебряные и золотые монетки.

— Почему ты такой грустный?

Я должна знать. Мне больно видеть его неприкрытую грусть.

Он смотрит на воду. Он уже не тот, что прежде. А мне хочется, чтобы он стал таким, как раньше. Я что угодно готова для этого сделать.

Он сжимает и разжимает кулаки, а потом лупит по краю фонтана, да так, что я боюсь, как бы руке не было худо. Люди ведь такие хрупкие.

— Ее украли, — говорит Рен охрипшим голосом. Звук этого голоса царапает мне ухо.

— Кого? — Я холодею. Кажется, я уже знаю ответ.

Он сгибается пополам, словно кто-то ударил его в живот. Я нерешительно протягиваю руку и кладу ему на плечо, словно пытаясь забрать у него эту боль.

— Я за нее отвечал. — Он снова бьет по фонтану, и я подпрыгиваю. Никогда еще я не видела Рена в таком состоянии. — Она заболела несколько дней назад. Люди, у которых она жила, отправили ее в больницу еще прежде, чем я обо всем узнал. Они думали, что там она будет в безопасности, а она исчезла. Это я виноват.

Он смотрит мне прямо в лицо, и я вздрагиваю. По его щеке бежит слеза. Я стираю ее ладонью прежде, чем успеваю понять, что делаю. Слеза теплая, она падает с моего пальца в фонтан.

— Ничего не понимаю, — говорю я.

— Король и совет велели тем, кто работает в больнице, никому не говорить об исчезновении пациентов. И без того все знают, что злой колдун насылает на девочек нашего города болезнь, а уж если станет известно, что он крадет их прямо из карантина, начнется паника. Людям и так приходится тесниться, потому что лоза выгоняет их из домов, и прятать девочек нам больше негде. Мы пытались укрыть их от колдуна, но не сумели. И вот теперь колдун забрал и ее.

У меня перехватывает дыхание. Он говорит о девочке, которую я видела с ним несколько ночей назад, а потом спасла из темницы.

— Мне так жаль, — хочется сказать больше, хочется рассказать Рену, что я борюсь с колдуном, что ради этого я и прихожу в город каждую ночь, что я спасла его подругу, — но, я прикусываю язык. Если я не сохраню тайну, отец будет в ярости.

— Девочек уже давно крадут из больницы. — Рен кладет голову на руки и сидит так, наклонившись над фонтаном. — Надо было обо всем рассказать людям, у которых она жила, а я не рассказал, послушался совета. — Он молча разглядывает крутящиеся струйки воды. — Я за нее отвечал. И я ее подвел.

— Может, она еще сбежит, — говорю я.

— От колдуна еще никто не убегал.

Меня просто распирает от желания сказать, что убегали, и еще как! Это я им помогала убежать. Именно для этого я и живу.

— А она какая? — Мне больно, что он так по ней горюет, но я должна убедиться, что спасла именно ту девочку.

— У нее светлые волосы и голубые глаза. Ростом почти с меня. И всегда улыбается. — На его лицо набегает тень, и я могу догадаться, о чем он подумал. О том, что сейчас она вряд ли улыбается.

— Как ее зовут?

— Делия.

В моем лице не остается ни кровинки. «Д.»… Делия. Неужели это и есть тот загадочный Д., о котором Рен столько писал в своих записках.

— Кто она такая? — Ее здесь нет, но ревность терзает меня по-прежнему.

— Важная особа. — Лицо Рена твердеет, но потом разглаживается. Он делает шаг ко мне. Сердце замирает у меня в груди. — Когда ты не пришла к фонтану, я так волновался. Я думал, что колдун и тебя унес.

Я опускаю голову.

— Прости. Зря я так долго не появлялась. Ты меня простишь?

Рен улыбается — совсем чуть-чуть, словно рассвет занимается.

— Что тут прощать. Я так рад, что ты вернулась. — Он берет меня за руку, и по пальцам у меня бегут мурашки. — Останься сегодня подольше, а? Я тебя хочу познакомить кое с кем.

Я облегченно выдыхаю, а сердце бьется где-то в горле.

— Конечно, останусь.

Но о ком он говорит? С кем собрался меня знакомить в такой поздний час?

Рен ведет меня в переулок, ведущий точно в противоположном моему обычному маршруту направлении.

— Куда мы идем? — спрашиваю я.

— Домой, — отвечает он.

Домой. При звуках этого слова у меня в груди словно шарик надувается, а память подсовывает картинку домика с красной крышей, башни и розового сада. А что такое дом для Рена? Сердце бьется быстрее; сейчас я это узнаю.

Меня терзает тревога. Мы шагаем по извилистым улочкам, и я, сама того не сознавая, кутаюсь в плащ все туже. Я никогда еще не бывала в гостях у людей, но помню, что у нас в доме принято снимать плащ, когда войдешь. Что подумают хозяева, если я останусь в плаще; — решат, что я странная, или, хуже того, примут за рабыню колдуна?

Мне нельзя снимать плащ и нельзя входить в дом Рена. Хвост выскользнет, перышко в крыле шелохнется — и я пропала. Но это же Рен, и отказать ему я не могу. Вся моя решимость ушла на то, чтобы промолчать и не выдать ему истинную цель своих еженощных визитов в город. Так что я просто закутываюсь в плащ потуже. Еще немного, и задохнусь.

А больше всего меня тревожит мысль о том, понравлюсь ли я семье Рена. Что, если они решат, что их сыну такая дурнушка не пара? Что я какая-то не такая? Что не так хороша, как Делия, по которой они тоже наверняка горюют? А уж если бы они знали, какая я на самом деле, — точно бы не одобрили.

У небольшого, сложенного из камня дома Рен замедляет шаг. Дом невысокий, на окне красные ставни, под окном — белый ящик с цветами, не розами, но все равно красиво. Поначалу кажется, что дом невелик, но за узким фасадом он тянется в глубину и наверняка насчитывает несколько комнат. В лунном свете серые каменные стены выглядят уютно, словно приглашают войти. Мне приятно, что дом Рена цел и не лежит в развалинах, как многие другие дома в этом городе. Ползучая лоза сюда еще не добралась. В углу дворика разбит огород, а вдоль дорожки растут кусты, усыпанные цветами. Даже на улице чувствуется запах корицы, тот самый, которым пропах Рен.

— Ты здесь живешь? — спрашиваю я.

Он крепко берет меня за руку и ведет по дорожке к двери. Сейчас я увижу родителей Рена. В горле комок, я вспоминаю, надежно ли запахнут плащ, и плотнее прижимаю крылья к спине. Хвост обмотан вокруг ноги так туго, что я ее почти не чувствую.

Рен распахивает дверь, и навстречу нам льется тепло и чудесный запах пекущегося хлеба — словно солнечный свет. В этом доме любят печь. У камина слышны голоса, мои глаза быстро приспосабливаются к свету свечей, и я вижу женщину, которая мешает в стоящем на огне горшке. Она приветственно машет Рену рукой, но улыбка ее увядает, когда вслед за Реном вхожу я.

Сердце уходит в пятки. Неужели она сразу меня раскусила?

— Рен! Чем ты думал! Кто это? — говорит она.

— Мама, это Ким. — Он показывает на меня. — Ким, это моя мама.

Женщина упирает одну руку в бок и замахивается на Рена поварешкой:

— Зачем ты ее привел! Ты же знаешь, как это опасно! Хватит с меня того, что ты каждую ночь носишься по городу после заката, — а теперь еще и гостей водить? И это после… — Она осекается и умолкает.

— Тише, Лора, тише, — доносится от кресла у камина. Это мужчина. Он сидит к нам спиной, лица не видно, но над спинкой кресла высится седая макушка. Волосы у него не такие длинные, как у отца, но и не совсем уж короткие. На мгновение мне кажется, что это отец Рена, но тут из коридора выходит еще один мужчина, моложе первого, быстро шагает к Рену и заключает его в медвежьи объятия. Рен с этим мужчиной так похожи, что сразу становится ясно: это и есть его отец.

— Послушай, Лора, — говорит отец Рена, — время сейчас для всех, конечно, тревожное, но нельзя же так грубо обходиться с гостями.

Он подмигивает мне — точно так же, как это делает Рен, — но на лице его написана глубокая скорбь. Вот в кого пошел Рен.

— Меня зовут Эндрю, — говорит мужчина.

Я делаю книксен, как девочки в книге сказок.

— Видишь? У нас очень вежливая гостья.

Лора складывает руки на груди.

— Городским девочкам опасно ходить после заката. Заболеешь же!

— Я не городская, — отвечаю я, вспоминая старую отговорку для Рена.

— Ей проклятие не опасно, понимаешь? — говорит Рен, и я замечаю, что, когда мы вошли в дом, он воспрял духом. Что это — радость быть дома или он не хочет расстраивать родителей и скрывает горе, которому предавался у фонтана?

Мать Рена смотрит, прищурившись, фыркает и идет мешать суп.

— Очень приятно с вами познакомиться, — говорю я, гадая, кто же все-таки тот седой мужчина у огня.

Рен снова берет меня за руку и ведет к стулу. Я сажусь так изящно, как только могу, и с удовольствием смотрю, как Рен подбрасывает полено в огонь. Никогда такого не видела. Пламя лижет поленце, оно загорается. А мы дома обходимся без дров. Огонь просто горит, пока нужно, а потом гаснет, и все.

— Ким, — зовет Рен, и я забываю о странном очаге. В глазах Рена отражается огонь, и мои щеки теплеют от его взгляда сильнее, чем от жара пламени. — Это Оливер. Он тоже у нас гостит.

Пожилой мужчина наклоняет голову и протягивает руку для пожатия. Я тоже протягиваю ладонь, но меня не оставляет чувство чего-то знакомого.

А потом я заглядываю ему в глаза, и меня сотрясает узнавание. Этот человек, Оливер, был у меня в воспоминаниях, он показывал мне розы в дворцовом саду. Теперь он постарел, но это тот самый человек, я знаю точно.

Так все же картины, которые я вижу, — это не порождения моего воображения? Откуда бы иначе взялся у меня в памяти этот мужчина? Я-прежняя когда-то его знала, в этом невозможно усомниться.

В животе что-то переворачивается. Значит, воспоминания о нем и о Рене тоже могут быть правдой.

Оливер хмурится, не выпускает мою руку, щурится — что я сделала не так? Отец не учил меня хорошим манерам. Он же не хотел, чтобы я якшалась с людьми. Все, что я знаю, я знаю из книжек.

Как он рассердился бы, если бы знал, где я сейчас! При этой мысли ладони у меня потеют, и рука выскальзывает из ладони седого человека. Вблизи видно, что на самом деле он ненамного старше отца Рена — просто рано поседел.

— Так как, говорите, вас зовут? — Оливер смотрит на меня с каким-то странным выражением лица.

— Кимера. Ким.

Он повторяет имя со странным выражением, словно оно горчит на языке. Я ломаю голову, пытаясь понять, чем его обидела.

— Не помню этого имени. — Он делает паузу, я замираю. — Вы напоминаете мне одного человека. Глаза очень похожи. Это была… ну да не важно. Она давно умерла. А вы — с нами, да вдобавок подружились с нашим славным Реном. — Он треплет Рена по волосам.

У меня с языка рвется вопрос, я уже почти готова заговорить, но все же заставляю себя молчать.

Отец выразился ясно. Никто не должен знать, кто я такая. Даже я сама.

Если у меня в глазах этот человек разглядел меня-прежнюю, значит, мы были близко знакомы. Впрочем, возможно, это просто игра света, и Оливер вспомнил кого-то совсем другого.

К нам подходит Эндрю, приносит тарелку с сыром и ломтями свежевыпеченного хлеба. Рен уплетает за обе щеки, делится со мной. Я беру себе хлеба и сыра и отдаю тарелку обратно.

— Спасибо, — говорю я, покусывая ломтик сыра. Он нежный, душистый, а хлеб на вкус — точно как запах Рена. Упоительно.

Я не свожу с Рена глаз. Он старается казаться веселым, но за весельем я вижу горе. Дело в той девчонке, в Делии. Они все ее знали и теперь горюют. В этом доме поселился страх. Я буквально чувствую его запах.

А ведь я могла бы развеять их страхи. Могла бы сказать, что с Делией все хорошо, что это я унесла ее, и теперь она попадет в прекрасную солнечную Белладому.

Но тогда неизбежно начнутся расспросы, и тогда на отца падет гнев колдуна. Нет, я не выдам отца. Даже ради Рена.

— Ким здесь недавно, — говорит Рен Оливеру. — У них дом за городской стеной.

При этом известии Оливер поднимает брови:

— Правда? Где же вы жили раньше?

У меня перехватывает дыхание. Об этом я ведь тоже не могу рассказать. Надо сменить тему, и поскорее.

— Да так, в глуши, — говорю я. — А ваш город такой красивый, ничего прекраснее не видела.

Отец Рена смеется:

— Ну и ну, это в какой же глухомани вы тогда жили, раз вам наш городишко по вкусу!

Оливер сердито на него смотрит, и Эндрю тут же замолкает.

— В прежние дни Брайр был воистину прекрасен. Однако нынче времена тяжелые.

— Да-да, Рен мне говорил, про замок и про колючую лозу.

Рен вздрагивает и поглубже вдавливается в кресло. Я слишком поздно понимаю, что ляпнула лишнее. Мать ахает, отец хмурится.

— Правда? — говорит Оливер. — Показывал, значит, темные места нашего города, мальчик?

— Ну, я…

— Нет! — говорю я. — Ничего подобного. Дворец, конечно, в ужасном состоянии, и это очень жаль, но он все равно прекрасен. И Рен мне показал в городе много красивого. Вот дворцовый сад, например, — мне он так понравился! Я больше всего люблю розы, а в королевском саду они такие красивые, нигде больше таких не видела.

В глазах у Оливера вспыхивает и тут же гаснет искорка.

— Да, некогда Брайр славился своими розами. Их выращивают до сих пор… во имя памяти.

Я окончательно убеждаюсь, что Оливер был дворцовым садовником.

— Какой памяти? — спрашиваю я.

Наступает тишина. Эндрю явно в замешательстве, Рен сжимает подлокотники кресла. Мне уже жаль, что я спросила.

Но Оливер наконец отвечает:

— Памяти о детях, которых погубил колдун. Среди них была моя старшая дочь.

Меня продирает холодом, от хвоста до кончика носа.

— Простите, пожалуйста. Я должна была сама догадаться.

— Ничего, дитя мое. Вы в городе недавно. Нельзя ожидать, что вы знакомы со всеми нашими темными тайнами, даже при том, что Рен охотно знакомит вас с самыми интересными местами.

Рен смотрит в огонь, взгляд у него грустный, отстраненный. Я знаю — он думает о Делии. А обо мне-прежней он так грустил?

— Ненавижу этого поганого колдуна, — говорит он, сжимая кулаки.

— Но ведь можно его найти и перерезать ему горло, — говорю я и сжимаю подлокотники кресла при виде удивления на лицах Рена и Оливера. Видимо, такая кровожадность для человеческой девочки нетипична, ну да мне все равно. Этот колдун столько горя причинил нам с отцом, Бату с его кланом, а теперь еще и бедному доброму Оливеру, что я как никогда твердо намерена его уничтожить.

Лицо Оливера становится мягче, он похлопывает меня по кулаку.

— Боюсь, это невозможно. Это самоубийство.

Я поднимаю брови:

— Почему? Ведь в конце-то концов, колдун — такой же человек, как все, разве нет? Ну, разве что могущественнее.

Глаза у Рена становятся совсем круглые.

— Ты что же, не знаешь?

Я выпрямляю спину. Не хочу выставлять себя наивной дурочкой перед Реном, а тем более перед его родными. Но Рен сжимает мою руку, и я таю. Странно, как легко он меня может успокоить.

Оливер строго смотрит на Рена:

— А откуда ей знать? На свете не так много городов под заклятием. Да, колдун, безусловно, человек. И его действительно можно убить ножом, перерезать горло и так далее. Но колдунов боятся и сторонятся не только потому, что они умеют колдовать. Понимаешь, у них внутри живет магия. Колдунов не хоронят. Когда колдун умирает, магия вырывается на волю и сжигает хозяина дотла.

— Ну и что? Убить-то его все равно можно.

— Видишь ли, магия испепелит и убийцу.

Я не чувствую своего тела. Испепелит? Отец никогда ничего такого не говорил. Наверное, ошибка какая-нибудь.

— А если застрелить его из лука? Ведь так далеко магия не дотянется?

Оливер качает головой:

— Магия коварна. Она — словно живое, разумное существо. От нее не скрыться. Именно поэтому проклятие колдуна поражает лишь девочек и девушек этого города, но не трогает тебя, мужчин и мальчиков. Тело мертвого колдуна магия сжигает потому, что ей нужен новый хозяин. И им всегда становится тот, кто убил ее прежнего господина. Но принять в себя такую мощь может лишь другой колдун. Простой человек не вынесет ее силы и сгорит заживо.

Я вздрагиваю.

— То есть нашего колдуна может убить только другой колдун? И больше никто?

— Простой человек не проживет после этого и дня. А другой колдун действительно мог бы попытаться. Или, к примеру, магическое существо, если его магия достаточно сильна, — дракон, например. Грифон покрепче — тоже хорошо, но ни драконов, ни грифонов в Брайре не видели уже много лет. Увы, и добрые колдуны, и грифоны, и драконы нынче в дефиците.

С этими словами Оливер вновь откидывается на спинку кресла. Прядь седых волос свесилась на лоб. Оливер чем-то напоминает мне отца. Но знает ли отец, что колдуна так просто не убить? Наверное, знает, ведь он прочел все на свете книги о колдунах и драконах. А вдруг нет? Вдруг он попытается убить колдуна сам? Не хочу, чтобы мой любимый отец встретил такую ужасную смерть! А может, он мне специально ничего не сказал, чтобы я не стала его останавливать?

Всего на мгновение я пытаюсь представить себе, каково это — испытать жар, который сжигает тебя в пепел.

Это ужасно, просто ужасно. Но есть ведь и решение — Бату. Я удвою усилия и постараюсь убедить его помочь нам. Мы с отцом колдуна убить не можем, а вот Бату это по силам.

— Если бы даже на свете и нашелся добрый колдун, он запросил бы непомерную цену, — насмешливо фыркает Рен. — На этом мы и погорели.

— Почему? — Мне становится любопытно. Отец мне об этом ничего не говорил.

Оливер качает головой:

— Рен, твоей подруге не обязательно знать все подробности…

— Ей можно верить, — говорит Рен, и щекам становится жарко. — Я ей доверяю. Расскажите ей.

— Ах, юность. — Оливер ласково треплет Рена по волосам. — Ну что ж. Расскажу сжатый вариант. Некоторое время назад король Брайра попал в затруднительное положение. До него дошли слухи, что владыка некоего далекого города со своими войсками идет к Брайру, чтобы захватить его. Мы — народ мирный. Мы не воины. У нас есть стражники, но им не справиться с целой армией обученных солдат и наемников.

— Жалко, я тогда был мелкий, — говорит Рен. — Я бы пошел на войну.

— Не сомневаюсь, что ты сражался бы храбро, — говорит Оливер. — Но до войны не дошло. Однажды утром у ворот дворца объявился человек, который заявил, что может сделать так, чтобы воинственные соседи навсегда оставили город в покое. Король и королева хотели этого больше всего на свете. Человек сказал, что цену за свои услуги назовет лишь тогда, когда дело будет сделано. Никто не ждал подвоха. Оказалось, что человек этот был колдуном, и он наложил на город охранное заклятие. С тех пор никто, пришедший, чтобы убить горожан или нанести им урон, не может войти в город. И заклятие действует по сей день.

— Как же тогда делает свое дело колдун? Как он крадет девочек?

Оливер разводит руками.

— Не знаю, а хотел бы знать. Но мы можем только гадать. Либо в городе у него есть соглядатаи, либо заклятие не работает против своего создателя. Магия — вещь сложная и такая же переменчивая, как колдуны, что ею владеют.

— Это еще очень мягко сказано, — усмехается Рен.

— А что было дальше? — спрашиваю я.

— Когда захватчик понял, что город окружен невидимой магической стеной, и не сумел найти ни единой в ней щели, армия отступила. Через шесть лет он снова привел войска, но заклятие ни на йоту не ослабло. С тех пор враг у наших ворот больше не появлялся.

— Так ведь это хорошо, нет?

— Конечно, хорошо, — кивает Оливер.

— Так что же случилось?

— Колдун назвал цену. За магию нужно платить, — печально отвечает Оливер, не поднимая взгляда. Когда пауза затягивается настолько, что я уже готова нарушить тишину, он продолжает: — Колдун пожелал получить первенца короля и королевы. Их дочь. Ей было три года. Король и королева отказали ему.

Я ахаю от удивления.

— Он хотел на ней жениться?

В моих сказках принцессы только для того и нужны.

Оливер вздрагивает.

— Нет. Кровь первенца королевской четы — главная составляющая заклятия, которое дало бы колдуну власть над всей магией в королевстве. Над черной магией. Король с королевой считали его белым магом, но трагически ошибались.

Он снова делает долгую паузу. Мне это действует на нервы.

— Нет нужды говорить, что колдуну отказ пришелся не по душе. Он умчался из города прочь, но поклялся вернуться и отомстить. Прошло десять лет. Король и его семья жили счастливо под защитой незыблемых стен. Принцесса выросла в очаровательную девушку, хотя, конечно, ее очень берегли. Но однажды по городу поползли слухи о том, что колдун вернулся. Король и королева сделали все возможное, чтобы сберечь дочь, спрятали ее во дворце. Но колдун нашел прореху в собственных заклинаниях, вновь пришел во дворец и заявил, что принцесса принадлежит ему по праву, ведь король и королева обещали ему плату, пусть даже не зная, чего он потребует. Стража не сумела справиться с колдуном. И королева тоже. Остановить его не мог никто. Сделка была скреплена магией, а колдун честь по чести явился забрать то, что принадлежало ему по праву. Он убил девочку прямо во дворце, а потом исчез вместе с ней в черной вспышке. Не осталось даже тела, чтобы похоронить.

Меня затапливает ужас. Какая страшная история! Отобрать у отца любимую дочь. На лице Оливера написана боль. Он так напоминает мне отца, что мне хочется обнять его покрепче, чтобы только не горевал. Но я сдерживаю порыв, а то вдруг решат, что я плохо воспитана.

— А заклинание у колдуна получилось? Он правда получил власть над всей магией королевства? — спрашиваю я.

— Не совсем, — отвечает Оливер. — Когда принцесса выросла, заклятие ослабло. Убив принцессу, колдун, правда, получил кое-какую силу, но он был бы куда сильнее, если бы совершил все, когда она была младенцем. Темная магия становится тем сильнее, чем более жестокие и ужасные вещи творит ради нее колдун. — Оливер смотрит в огонь. — Но пока колдун выжидал, он все же сумел худо-бедно наскрести магию по всему королевству — убивал всех волшебных существ, какие ему попадались, крал зелья и амулеты. До его появления у нас здесь обитали редкие гибриды, хоть и немного, а теперь их вовсе не осталось.

— Какой кошмар, — только и могу сказать я.

— А теперь он хочет заполучить всех девочек, сколько их есть, — говорит Эндрю.

В комнате повисает гнетущая тишина. Даже Лора не ворчит у огня. Я почти физически чувствую разлитую в воздухе солоноватую скорбь.

— Что ж, боюсь, мне давно стоило лечь спать. — Оливер встает, и выглядит при этом значительно старше своих лет. — Милая девица, знакомство с вами доставило мне истинное удовольствие. Прошу вас, позаботьтесь о Рене и не позволяйте ему ввязаться в беду. И еще, — он сжимает мне руку, — будьте очень осторожны, приходя в Брайр по ночам. Запрет на прогулки после заката имеет под собой все основания.

— Конечно, — отвечаю я.

Оливер хлопает Рена по плечу и отвешивает общий поклон.

— Доброй ночи.

— Тебе тоже пора спать, Рен, — говорит Лора, многозначительно на меня поглядывая.

— Да-да, конечно, — говорю я, вставая. — Мне тоже пора домой.

— Что, уже? — Рен сердито смотрит на мать, а потом, умоляюще, — на меня. — Останься еще, хоть немного!

— Ей нельзя, — вмешивается Лора, грозно взмахивая поварешкой. Да уж, эту женщину не проведешь.

Рен ворчит, но все же идет вслед за мной к дверям.

— Я провожу ее до ворот и вернусь, мам.

— Да уж, будь любезен. И имей в виду, я знаю, сколько отсюда до ворот, так что не вздумай слоняться по улицам, понял?

— Да, мама.

Стоит нам остаться наедине, как я поворачиваюсь к Рену и задаю вопрос, который все это время рвался у меня с губ:

— Слушай, а если бы мы нашли способ убить колдуна? Ну, отыскали доброго колдуна или там дракона?

Рен мгновение смотрит на меня, потом хмурится.

— Да не верю я в добрых колдунов. Столько силы, и все одному… Тут любой пустится во все тяжкие. Это не для человека. — Он сжимает кулаки, потом снова разжимает. — А драконы — сказка. Городские старики, правда, клянутся, что когда-то драконы были на самом деле, но я им не верю.

Ах, если бы только мне удалось уговорить Бату схватиться с колдуном!

— А если и правда были?

Рен смеется:

— Странная ты, — но потом видит выражение моего лица и останавливается. — Ты же не всерьез, нет?

Я выдавливаю из себя улыбку.

— Конечно, не всерьез.

Я снова иду вперед, но Рен хватает меня за руку и поворачивает лицом к себе:

— Не всерьез, точно?

Вид у него такой огорошенный, что я уже жалею, что заговорила об этом. Что я за дура такая!

— Шучу, шучу, — отвечаю я. Но он меня не отпускает.

— Может, ты видела что-то необычное? — В его карих глазах надежда мешается со страхом. Мое сердце выпрыгивает из груди.

— Да нет же, — лгу я. — Ну, кроме того, что ты мне сам показывал.

На самом деле я вижу необычное каждый день, но не могу же я рассказать Рену о Бату, об отце, об отцовской лаборатории. Не могу, и все. Словно какое-то шестое чувство нашептывает на ухо: молчи!

Рен вздыхает и отпускает мою руку.

— Ну и ладно. Я-то уж вообразил невесть что. Больше так со мной не делай.

Я пожимаю плечами, давая понять, что мое глупое любопытство было всего лишь шуткой.

— Извини, я не хотела тебя пугать.

— Да при чем тут пугать… Просто, понимаешь, в Брайре не любят тех, кто якшается с магией. И когда у нас тут якобы жили драконы, мы тоже их не больно-то любили.

Кровь отливает у меня от лица. Отец ведь говорил, что несведущие люди могут перепутать науку с магией. Может, поэтому он и не живет в городе?

— Понимаю, — говорю я.

— Извини, просто нас тут с детства приучают быть осторожными. Ты не из Брайра, вот и не знаешь, — отвечает Рен. — Прогуляемся до фонтана?

Я беру его за руку:

— Давай. Спасибо, что показал мне свой дом. У тебя очень милая семья.

— Я рад, что ты зашла.

Рука об руку мы идем по улицам, залитым лунным светом. У меня в голове весь вечер крутится одна мысль — с тех самых пор, как Рен упомянул о больнице. Может, я смогу остановить колдуна, может, даже сделаю так, чтобы он вообще перестал красть девочек. И тогда никто больше не будет горевать так, как горевал Рен.

Мы подходим к фонтану. Я не в силах больше сдерживать любопытство.

— А эта ваша больница — она где? Ну, про которую ты рассказывал, что колдун уносит оттуда девочек?

Рен смотрит подозрительно.

— Ты что, правда не знаешь?

Я качаю головой.

— Надо же, а я думал — знаешь. Ты же всегда приходишь со стороны больницы… или уходишь туда, к ней.

— Где она находится?

Рен тычет пальцем в переулок, по которому я каждую ночь иду к тюрьме. В животе у меня холодеет от ужаса. Не может быть! Я слишком хорошо знаю этот путь.

— Далеко отсюда? — спрашиваю я надтреснутым голосом. Кажется, я даже дышать толком не могу.

Рен морщит лоб; кажется, он не понимает, почему я вдруг расспрашиваю о больнице. Я и сама не очень понимаю.

— В нескольких кварталах. Такое квадратное здание справа.

Мир замирает, словно качнувшаяся в петлях дверь, которую придержали на полдороге. Заглушая ночные звуки, в ушах грохочет кровь.

Мне отчаянно хочется убежать. Я могу думать только о девочках. Что, если это не колдун их крадет? Вдруг это я, я сама?

Мне становится нехорошо. Отец ведь ничего об этом не знает, ведь не знает же! Все не так, все шиворот-навыворот!

— Мне пора. Отец хватится.

Хвост и крылья подрагивают под плащом, норовя вырваться, лишь бы не сносить больше это ужасное напряжение. У меня нет силы их прятать.

Рен кладет ладонь мне на руку:

— Побудь еще минутку, пожалуйста!

Не могу. Но как я покину его, если он смотрит на меня таким молящим взглядом? Я стараюсь успокоиться, слушая собственное дыхание, мы глядим на дрожащее в воде отражение луны и на туман, завивающийся у наших ног. Грудь моя разрывается от бушующих чувств, я вот-вот не выдержу и взорвусь.

Минуту я выдерживаю, но с трудом.

— Все, мне пора. Извини. — Я быстро пожимаю ему руку и поворачиваюсь, чтобы бежать, но он держит меня крепко.

— Пожалуйста, Ким, не уходи, — говорит Рен упавшим голосом. — Мне так тебя не хватало.

Его рука — теплая, надежная, но я вырываюсь.

— Твоя мама будет волноваться. И мой отец тоже.

Надо уходить, не то я взорвусь. Не в силах произнести ни слова, я поворачиваюсь на каблуках и бегу.

— Ким! Погоди! — Голос Рена летит за мной следом по переулку, но я сворачиваю, потом еще раз, чтобы оторваться от погони. Звук его шагов едва слышен, но я по-прежнему чувствую впитавшийся в его одежду запах корицы.

Быстрее, еще быстрее. Я опять сворачиваю и, зная, что здесь он меня не увидит, вспрыгиваю на ближайший дом и бегу дальше по крышам. Туман меня укроет.

Надо бежать.

Я расскажу отцу о больнице, и он придумает, что нам делать. Если он ошибся — или, что еще хуже, я неправильно поняла его слова, — он все исправит. Отец знает, что делать.

А если не знает, говорит голосок в глубине души. Что, если он специально тебя обманул?

Я стараюсь заглушить этот голосок всеми силами, гоню его, вспоминаю о том, как отец со мной добр, как он обо мне заботится.

Нет, отец бы не стал меня обманывать. Если только… если только сам не попал под заклятие и не стал слугой колдуна. Но в это я поверить не в силах. Все, что он делает, он делает во имя борьбы с колдуном, ведь так?

Я никогда еще не позволяла себе вернуться домой без спасенной девочки, но на сей раз мне надо убедиться, что мы не совершаем страшную ошибку. Я не стану забирать девочку до тех пор, дока не поговорю с отцом.

Чтобы сориентироваться в тумане, мне нужно подняться повыше. Я взбираюсь на крышу высокого здания по соседству и озираюсь. Расставшись с Реном, я бежала на запад, значит, фонтан находится к востоку от меня. Вглядевшись, я различаю вдалеке голову счастливого ангелочка.

Я раскрываю крылья и лечу над крышами домой, лечу за ответами.


— Папа! Папа, вставай! — твержу я и трясу его за плечо. В сонной тишине отцовской комнаты мой голос звучит резко и надтреснуто. Отец переворачивается на бок.

— А? Что такое? — Тут он видит мое лицо и подскакивает как ужаленный. — Господи, Ким, что с тобой? Ты словно со смертью повстречалась!

Я не могу сдержать рыданий. Отец обнимает меня.

— Что случилось, милая? Скажи, что с тобой?

Я высвобождаюсь из объятий и сажусь на край кровати. Отец смотрит встревоженно, ночной колпак сполз набок. Не похож мой отец на человека, который служит колдуну, сознательно или сам того не зная. Если он на кого и похож, так разве что на моего папу, доброго и очень встревоженного.

Как же мне начать?

— Папа, мы, кажется, совершили ужасную ошибку.

Отец приоткрывает рот, но я уже не останавливаюсь, потому что боюсь, что, если сейчас все не выложу, потом уже никогда не найду нужных слов.

— Тюрьма, что на карте, — она, по-моему, вовсе не тюрьма. Это… это больница. Больница Брайра. И колдун никаких девочек не крадет. Их крадем мы. То есть я.

Я не свожу взгляд с пола под ногами. В ушах стучит кровь. Если отец и впрямь помогает колдуну, он будет ужасно сердит. А если не помогает, тогда расстроится, что я не разобралась сразу.

Наконец отец говорит — негромко и ласково:

— Почему ты так решила, Ким?

Дыхание замирает в груди. Нельзя рассказывать отцу про Рена.

— Я… я случайно услышала, как люди говорили о больнице, — лгу я, дрожа от страха. — Они стояли там неподалеку, показывали на тюрьму и называли ее больницей. Что, если мы ошиблись? Ну вдруг?

Отец берет в ладони мое лицо. По рукам и ногам у меня растекается прохладное спокойное чувство.

— Нет, милая, этого не может быть. Место, которое я тебе показал, — вовсе не больница, а тюрьма. Я в этом совершенно уверен. Колдун заключает девочек в темницу, а мы их освобождаем. Так и только так. Поверь.

Я верю. Я верю отцу окончательно и бесповоротно. Кажется, я о чем-то там тревожилась, убежала ни с того ни с сего от Рена, ну да какая разница! Все равно я не помню, отчего это случилось, и с каждой секундой причина уплывает все дальше.

— А теперь иди поспи и выбрось из головы эту ерунду про больницу.

Отцовские ладони у меня на щеках становятся теплее. Я чувствую, как сильно устала.

— Про что? — говорю я, пытаясь не потерять нить беседы.

— Ну вот видишь. — Он улыбается. — Утро вечера мудренее.

Он опускает руки, и я бреду к себе в комнату. Папа прав, надо выспаться. Я совсем вымоталась.

Завтра будет новый день. Новый, ясный и понятный.

Загрузка...