Чудовище

День семьдесят первый

У раздвоенного дерева мы встречаемся с Реном, а потом всю ночь бежим, сначала как можно дальше от Белладомы, а потом напрямик, через главный торговый тракт, к горам. Рен сумел раздобыть осла, груженного пищей и одеялами, и самые младшие по очереди едут верхом, когда уже не могут идти. Еще несколько дней, и девочки будут дома.

А я — нет. У меня нет дома. Я даже еще не решила, куда мне идти по возвращении в Брайр. Может, поживу у Бату.

Чем дальше позади остается Белладома, тем сильнее радуются девочки. Эмми, которая грустила больше всех, когда я унесла ее из Брайра, теперь трусит рядом со мной и без умолку рассказывает о своей маме. Милли, самая высокая, все время бежит впереди — то ли от радости быть свободной, то ли из желания как можно дальше уйти от страшного океана. Бри больше не язвит и даже сказала «спасибо», чем привела меня в полный ступор.

Я их спасла. На сей раз — по-настоящему.

Рен большую часть времени проводит с Делией — помогает ей, когда тропинка идет круто вверх, поддерживает, когда она спотыкается о корни. Мне не хватает его беззаботного смеха и искорок в глазах. Запаха свежевыпеченного хлеба с корицей. Не хватает того мальчика, которым он был, когда я унесла Делию. Прежде чем узнала, кто я такая.

Порой Рен поглядывает в мою сторону, но, если замечает, что я на него смотрю, сразу же отводит взгляд. Не пойму — то ли он по-прежнему не желает иметь со мной ничего общего, то ли стыдится того, что устроил в Белладоме. Наверное, и то и другое.

Делия по-прежнему меня избегает, но иногда улыбается мне странной грустной улыбкой. Я не понимаю, что это означает, но, может, она пытается меня подбодрить?

Чья-то рука хлопает меня по плечу и возвращает на землю. Я прикусываю язык, чтобы сдержаться и не ужалить Грету.

— Сколько нам еще до Брайра? — спрашивает она.

За собой она тащит Эмми. Малышка снова сосет пальчик и улыбается. Теперь я лучше понимаю, что имел в виду Рен, когда говорил, почему он должен выручить Делию. Он отвечал за нее, как я отвечаю за всех этих девочек.

— День, два… Уже недолго. — Я показываю вперед: — Придется дойти до гор, но это ничего, справимся.

Я никому не рассказывала о разговоре, который подслушала в замке, — о том, что Барнабас едет в Белладому. От одной мысли об этом волоски у меня на шее встают дыбом. Не хочу пугать девочек. Они и так боятся, как бы нас не догнали стражники из Белладомы. Впрочем, без Энселя им это вряд ли придет в голову.

Эмми взвизгивает, Грета подхватывает ее на руки, кружится с нею вместе, целует в щеки.

— Видишь? Скоро мы будем дома!

— А мама с папой меня ждут?

Грета смеется и ставит девочку на ноги.

— Конечно, ждут! Знаешь, как они обрадуются!

— Прям как я.

При звуках этого скрипучего голоса я резко разворачиваюсь и припадаю к земле, выпустив когти.

Дэррелл.

Он сумел выбраться из клетки. Должно быть, его выпустили те самые друзья-торговцы. По его взгляду я понимаю, что он явился мстить.

Девочки кричат и бегут врассыпную. Дэррелл хватает ту, что ближе всех, — Эмми — и прижимает к себе. Она визжит. Рядом со мной встает Рен, на лице у него плохо скрываемая ярость.

— За эту мне в Белладоме хорошо заплатят. По второму разу, — говорит Дэррелл.

— Отпусти ее, — говорю я.

И тут кровь бросается мне в голову — он достает из кармана нож и приставляет острие к горлу Эмми.

— Ага, — отвечает он. — Еще чего.

— Энселя больше нет, — говорю я. — Больше ее у тебя никто не купит. Отпусти!

Он смеется, и смех его отдается у меня в голове.

— Да я рабов возил еще раньше, чем пошел к Барнабасу. Энсель не один такой — крепкие молодые рабыни везде нужны.

Рен вытаскивает из ножен меч. Девочки плачут в кустах у дороги. Глаза мне застилает красная пелена. Я не позволю Дэрреллу ничего сделать с Эмми. Я рычу.

— Не тронь меня. Не то она умрет.

Я замираю в нерешительности. Если я ударю, Эмми будет мертва прежде, чем я успею ему помешать. Глаза у меня горят, но пошевелиться я не могу. Дэррелл спиной вперед отступает в заросли, которыми покрыты горы.

— Ким, надо вернуть Эмми! — хрипло говорит Грета. Девочки окружают нас, просят о чем-то, плачут. — Я же ей обещала! Обещала!

Лицо у нее кривится, и несколько слезинок сбегают по щекам, оставляя неровные дорожки.

— Я за ним, — говорит Рен, но я хватаю его за руку.

— Нет, — говорю я.

Он потрясенно смотрит на меня:

— То есть как — нет? Что, пусть тащит ее обратно в Белладому?

— Да нет же, — говорю я. — Вы с Гретой ведите девочек домой. Берегите их — нас могут преследовать. Им нужна защита. К тому же вдруг рядом окажется Барнабас, он сейчас как раз пробирается в Белладому.

При упоминании колдуна Рен и Грета разом бледнеют.

— Как нам с ним справиться? — шепчет Грета.

— Не попадайтесь. Чтоб вас было не слышно и не видно. Пусть девочки ведут себя тихо. Бегите как можно быстрее. Не разжигайте огня, ешьте хлеб, сыр и вяленое мясо из седельных сумок.

Рен и Грета обмениваются отважными взглядами и кивают.

— Отлично. А я тем временем выслежу Дэррелла и верну Эмми.

У Греты дрожат губы. Я кладу руку ей на плечо:

— Я сделаю все, что смогу, обещаю.

— Спасибо, — тихо говорит она.

Я мчусь к лесу, но на бегу оборачиваюсь поглядеть на девочек. Они смотрят на меня с отчаянной надеждой. Больше я их не подведу. Брайр и свобода уже так близко!

— Не останавливайтесь, пока не доберетесь до городских ворот, — говорю я. — Мы с Эмми вернемся сразу, как сможем.

Я иду по следу Дэррелла до самых сумерек. В свете заходящего солнца лес играет странными красками. Тут и там проскальзывают причудливые тени. Приходится переключиться на кошачье зрение. Лес сразу становится четким — и след Дэррелла тоже. Сломанная ветка, отпечатки копыт, колея в земле — все указывает на то, что он везет бедняжку Эмми в повозке. Должно быть, выменял где-то новую лошадь. Только так он мог меня опередить.

Эмми, должно быть, ужасно перепугана. А я испугалась, когда Барнабас меня впервые забрал? Знала ли я, что умру? Или уже была мертва, когда он привез меня… Куда? Я шарю в памяти, но до этого воспоминания добраться не могу.

А мне ужасно хочется его выудить, хоть это и будет очень больно. Я должна узнать человека, которым была когда-то.

Я замираю. Запах Дэррелла становится сильнее. Запах Эмми — тоже. Они совсем близко. Беглый осмотр леса ничего не дает. Я перебегаю от дерева к дереву. Больше меня врасплох не застанут.

Потрескивание огня. Надо подняться выше. Я вспрыгиваю на ближайшее дерево и лезу как можно выше, чтобы поглядеть на лес сверху.

Шагах в сорока от меня открывается низина, едва видная за грудой валунов. Из-за валунов выглядывает край Дэррелловой повозки.

Я опускаюсь наземь, потом взлетаю на самый верхний валун и прижимаюсь к твердой холодной поверхности. Я все вижу, а Дэррелл меня в сгущающейся темноте и в плаще не увидит. Даже и с огнем.

Он сидит прямо подо мною. Рядом с ним — Эмми. Она привязана к деревянному стулу, который прежде стоял в повозке. Она так бледна и неподвижна, что мне становится страшно.

Я ненавижу Дэррелла. Его надо остановить. Любой ценой.

Выпустив когти и напружинив хвост, я спрыгиваю наземь.

Эмми хрипло кричит. Дэррелл судорожно вздыхает, когда я вонзаю в него когти, а потом смеется, и ярость вспыхивает во мне, как костер. В дело вступают инстинкты. Тело мое действует само по себе, а я хочу одного — стереть с его лица эту ужасную усмешку.

Наконец неистовая ярость оставляет меня и уносится, словно облачко на ветру.

Я резко оборачиваюсь.

— Эмми!

Пока мы дрались, ее стул упал, но Эмми не шевелится. Я трясу ее, но потом понимаю, что ее тело слишком легко подается под рукой. На платье спереди проступает кровь.

Неужели она мертва? Но как? Ведь еще мгновение назад, когда я напала, она была жива…

Из спины Эмми торчит клинок.

Ноги наливаются свинцом. Я осторожно укладываю Эмми наземь и осматриваю стул. От его спинки к искромсанному телу Дэррелла тянется веревка. Сейчас она рассечена, но еще недавно была привязана к его руке. В стул встроен крошечный арбалет.

Должно быть, Дэррелл зарядил его тем самым клинком, который засел в спине у Эмми. Веревка шла от руки Дэррелла к курку. Одно движение запястья — и девочка мертва.

Он не просто так дернул рукой.

Внутри разливается горечь.

Память обрушивается на меня быстрыми яростными картинами. Я падаю на колени.

Отец — настоящий отец, Оливер, — зовет меня по имени: «Розабель, Розабель!» — снова и снова.

Женский крик, плач, треск разрываемой ткани.

Тишина.

Надо мной появляется силуэт Барнабаса. Я-прежняя давлюсь криком. Его руки сжимают мне горло: Я задыхаюсь, брыкаюсь, царапаюсь. Под его злобной улыбкой дыхание замирает у меня на губах. Потом — только лед и темнота.

Барнабас — человек, которого я любила как отца, — убил меня своими руками. Его страшные, полные злобы глаза были последним, что видела я-прежняя, Розабель.

Он мне лгал. Не было никаких «побочных эффектов».

Эмми так хотела к маме. А я не сумела ей помочь.

Ее невидящие глаза смотрят на меня не обвиняюще — с непониманием. Я бережно закрываю их. Я качаю маленькое безвольное тело, лежащее у меня на коленях, и на лицо Эмми капают мои собственные слезы.

Больше она никогда не увидит свою маму.