Чума в Бреслау

Бреслау, суббота 30 июня 1923 года, половина восьмого вечера

Ему было не до смеха и несколько минут спустя, когда он поднялся на последний этаж дома и был двумя патрульными впущен в квартиру. Несмотря на то что он натянул пиджак, чтобы заслонить дырявые брюки, висящие на подтяжках из шнурка, ему все равно не удалось избежать иронических и язвительных комментариев зевак, которых собралось на лестничной клетке слишком много.

Окна квартиры выходили на запад. Таким образом, все три комнаты и кухня залиты были заходящим солнцем, а воздух дрожал от скрежещущих звуков, которые выдавали трамваи, останавливающиеся под зданием Краевого Дома, блеск вливался также в прихожую и освещал потного дежурного городового в мундире, который стоял у входных дверей и указал комнату, из которой доносились громкие голоса. Мок вошел и схватился за нос и рот. Это был защитный рефлекс от резкой вони, которую не мог развеять нагретый воздух, поступающий через окно.

Мок огляделся по комнате, чтобы узнать источник вони, которую он сразу определил как запах мочи. Ее источником мог быть только человек — живой или мертвый. В помещении, обставленном, как типичный кабинет, не было ни одного трупа и аж целых три живых существа, не считая Мока. Летал большой, жужжащий шершень. Кроме него в комнате находились два живых человека, которые кричали друг на друга. Он сделал быстрый анализ. Шершень, конечно, не был источником запаха. Криминальный советник Генрих Мюльхауз, несмотря на различные экстравагантности, определенно не мочился прямо в штаны, поэтому непреодолимая вонь, должно быть, исходила от человека в инвалидной коляске. Мюльхауз не производил впечатления, будто ему эта вонь как-то страшно мешала, что Мок тут же объяснил своей абстиненцией. Сам быстро сглотнул слюну, чтобы остановить рвотный рефлекс. Он кивнул начальнику криминального отдела.

— О, хорошо, что вы здесь, Мок, — сказал Мюльхауз и прикусил зубами трубку. — Пошли на место убийства. Или нет. Сначала выгоните этого шершня отсюда, чтобы он не ужалил уважаемого господина советника. А вы сидите здесь и ждите меня! — крикнул он инвалиду в коляске. — Вы не можете мыться, пока лаборант не снимет с вашей одежды отпечатки пальцев, понимаете?!

— То что?! — закричал инвалид. — Задохнуться от собственной вони?!

— От вони еще никто не умер, — завозражал Мюльхауз и повернулся к прибывшему. — Ну, пожалуйста, Мок, сделайте то, о чем я вас просил.

— Я боюсь шершней. — Мок отступил в сторону двери. — Однажды меня ужалили, когда я был ребенком. Прошу прощения, господин советник, но вы должны сделать это сами.

Шершень присел на занавеску. Мюльхауз подошел ближе, протянул руку к насекомому, словно хотел его щелкнуть. Затем сквозняк вырвал занавеску наружу здания. Шершень оторвался от занавески и приземлился на подоконник. Мюльхауз побледнел и медленно отошел от окна. Он повернулся к Моку и размял табак в головке трубки.

— Почему вы его не убили?! — закричал инвалид. — Вы боитесь подойти к окну?!

— Старый пердун! — прохрипел Мюльхауз и, взяв Мок под руку, вышел вместе с ним в прихожую.

— Я понимаю, что он хочет умыться, но Элерс только что собрал отпечатки пальцев в комнате, где задушили этих двух женщин.

— Если я должен их опознать, — Моку, несмотря на сухость в пищеводе, удалось сглотнуть слюну, — то пойдемте туда, господин советник.

— Господин надвахмистр! — Мюльхауз сунул горящую спичку в головку трубки. — Давно не виделись. Вы работаете в отделе нравов, я — в криминальной полиции. Жаль, что вы никогда меня не навещали. Люди из разных отделов должны дружить друг с другом, поддерживать контакты…

— Первый раз господин советник приглашает меня к себе, — пробормотал Мок, — а я уже думал, что от дела четырех матросов вы совсем забыли обо мне…

— Я понимаю, о чем вы, Мок. — Мюльхауз выпустил клуб дыма. — Но поймите меня правильно. Я должен быть уверен, что в моем отделе есть человек психически стойкий, что даже после какого-то несчастья его не понесет, что он может контролировать себя… А вы, ну… — он окинул Мока критическим взглядом. — Вы целый год жили в арестантской камере и сначала пили, а потом истязали себя, как отшельник. Сегодня я нашел вас в борделе, где вы трахались как бык, издалека несет от вас водкой, порвали штаны по пьяни… У меня работают люди порядочные, честные отцы семейства… Ну ладно, хватит этих проповедей, пошли!

Криминальный советник снова взял Мока под руку, и они вошли в спальню. Находилось в ней большое ложе, застланное зеленым бархатным покрывалом, кресло с немного вытертой обивкой, столик с пепельницей, набитой окурками сигар, а также огромный трехдверный шкаф. На одной стене висела картина, изображающая двух странников, любующихся Снежкой, самой высокой вершиной Крконошей, а на другой — голубой шерстяной ковер. Его центральную часть заполняли два корабля, окруженные небольшими лодками, которые выстроились необычайно ровными рядами. На кресле валялись два платья и два бюстгальтера, возле кровати стояли перекошенные туфли на высоких каблуках, а все это запечатлевал на пленке фотограф и полицейский лаборант Гельмут Элерс.

Несколько дней спустя Мок сам удивлялся, что сначала увидел все это, на что никто не обратил бы ни малейшего внимания, и только потом то, что прямо бросалось в глаза. Несколько дней спустя он посетовал на свою анестезию, потому что не ощутил никакого дискомфорта при виде двух обнаженных женских тел, лежащих друг на друге на кровати. Несколько дней спустя ему стало плохо, когда руки Элерса крутили голову одной и другой женщины, чтобы лучше сфотографировать синяки на их шеях — следы от какой-то полоски. Так было несколько дней спустя.

Сейчас Мок смотрел на все как сквозь стекло и старался не дышать, чтобы не упустить ни одного слова советника Мюльхауза.

— Здесь живет отставной железнодорожный советник, доктор Пауль Шольц, — говорил шеф криминальной полиции, — вы имели сомнительное удовольствие видеть этого дедушку. Это инвалид. Интересно, что инвалид живет на последнем этаже, так? Очень интересно… Я спросил об этом у сторожа. Он заявил, что господин Шольц — человек очень упрямый. Несмотря на предложения о замене со стороны различных жильцов, которые предлагали ему свои меньшие квартиры, доктор Шольц предпочитал оставаться на последнем этаже и ежедневно терпеть своего слугу, которого он, впрочем, постоянно вызывал от негодяев и бездельников…

— Как они здесь оказались? — спросил Мок, заметив стоящую возле кровати мыльную воду и красную грушу клизмы.

— Вы не заметили? — Мюльхауз проследил за взглядом Мока. — У вас может возникнуть соблазн сделать какой-нибудь вывод?

— Может, — прошептал Мок. — Я знаю, почему здесь не пахнет фекалиями, как это часто бывает в помещениях, где кого-то задушили. Дефекации не последовало, потому что обе женщины сделали себе клизму. После этого они не вылили воду в туалет.

— Почему сделали клизму?

— В гигиенических целях. Вероятно, убийца хотел иметь с ними половые сношения, как это пишет хотя бы Боккаччо, через задние ворота. Per anum[11].

— Я не жалею, что вызвал вас сюда. — Мюльхауз был очень серьезен. — Что вы еще скажете об этой свинье?

— Их никто не двигал?

— Элерс лишь склонил головы при съемке. Вот и все.

Мок подошел к трупам. Он склонился над ними и вздрогнул от отвращения. Он не любил волосатых подмышек и ног. И тут его охватило отвращение к самому себе. Ты смотришь на них, как их клиент, тупой ублюдок? — спросил он сам себя. Две женщины были задушены, может быть, они оставили каких-то детей, а ты задумываешься над эпиляцией их подмышек? Ты выродок, бордели уничтожили тебя, вынужденная любовь сделала тебя дегенератом, есть спирохеты бледные в твоем мозгу. Есть ли мышьяк или висмут от мозгового сифилиса? Он закрыл глаза, чтобы сдержать жгучие слезы.

— Я не знаю их, — сказал он через некоторое время глухим голосом, — я их никогда не видел. Они точно не работали ни в одном борделе. Я бы узнал их тогда.

— Какие выводы вы делаете, основываясь на беглом осмотре их тел?

— Они лежат так, если бы были трибадами.

— Чем?

— Трибадами. Лесбиянками, — Мок на мгновение оживился. — Притворными или подлинными. Слово «трибада» происходит от греческого глагола tribein, что означает «тереть», «потирать». Они терлись…

— Хватит, — вздохнул Мюльхауз и втянул трубку так сильно, что в ней что-то затрещало. — Оставь эти детали, Мок. У меня есть глаза, и я вижу, что они могли делать. А теперь скажите мне, кто этот ублюдок. Извращенец?

— Необязательно. Конечно, половые вопросы играют большую роль в его жизни. Но это так же, как у многих. Ведь не один совершенно неизвращенный мужик любит делать фику-мику с трибадами. Это довольно дорого стоит, и поэтому большинство девушек соглашаются на такие развлечения. Они отлично притворяются, что им это нравится. Подлинных трибад не так уж много. Зато хороших актрис много.

— Что вы еще скажете о нем?

— Важно определить, владел ли он ими и оставил ли след своей штуки.

— Следов спермы не было.

— А значит, это мог быть извращенец, который перестал пялиться. Нужно было бы прогуляться по борделям и поспрашивать о клиентах, которые любят рассматривать. Нужно было бы прижать тех, кто распространяет бесстыдные фильмы. Этот ублюдок, должно быть, очень любил их смотреть. Хотите, я займусь этим?

— Их опекал какой-то сутенер? — Мюльхауз сделал вид, что не слышит вопроса Мока, и смотрел, как Элерс оттискивает на стеклянных пластинах оттиски пальцев покойной.

— Плохое слово. Они никого не опекают. Держу пари, что их сутенер уже сбежал из Бреслау. — Кровь прилила Моку к лицу. — Эти канальи никого не опекают, не ведут своих девушек к врачу, не проверяют, с каким клиентом они сошлись, даже когда спрашивают подопечных: «как дела?», хотят услышать, сколько клиентов они обслужили. Сутенер — паразит, раковый нарост, сифилитическая язва.

— Вы любите проституток, да, Мок? — Мюльхауз нагнулся и открыл дверцу печи, чтобы выбить туда трубку. — У вас к ним теплое отношение, а я бы даже сказал, что вы их уважаете. Вы обнимаете их, гладите по голове, да, Мок?

— Откуда вы это знаете?

— У меня есть свои осведомители, — ответил Мюльхауз, а затем покровительственный тон сменился на спокойный и сдержанный. — У вас нет холодного взгляда следователя-криминолога. Если бы вы встретили этого извращенца, разорвали бы его на части. А мне не нужен у себя хищник. — Мюльхауз вздохнул и отворил дверь из комнаты. — Жаль. Благодарю вас, господин надвахмистр, за приход и за мнение о преступнике. Сейчас вы их не опознали. Трудно. Это было нелегко, я знаю. У них нет никаких особых признаков, шрамов, татуировок и так далее. Сегодня вечером снимки оттисков пальцев будут лежать на вашем столе. Пожалуйста, сравните их в понедельник с архивом отдела нравов. Прошу идентифицировать этих женщин, Мок. Есть в полиции и силезском правительстве люди, которые заявляют, что случилось с ними то, что они заслужили. Я не принадлежу к этим людям. Для меня они так же важны, как и убитая императрица. А для вас? Благодарю. До свидания, Мок.

Мок не ответил. Он стоял и смотрел на действия Элерса. Фотограф подошел к одной из женщин и провел пальцем по ее верхней губе. Этот жест был почти ласковым. Моку стало плохо.

— Спасибо, Мок! — Мюльхауз повысил голос. — До свидания!

— Уходи, Эби! — спокойно сказал Элерс. — Сейчас будет кое-что не по твоим нервам. Я думаю, ты сегодня слишком чувствителен.

— Делай свое, Гельмут, — холодный тон Мока был настолько впечатляющим, что фотограф даже не отреагировал гневно, когда услышал этот приказ от полицейского, равного ему по званию. — А я посмотрю, хорошо ли у тебя дела.

Элерс посмотрел на Мюльхауза, а тот после короткого колебания кивнул голову. Фотограф приподнял верхнюю губу одной из девушек. Глазам полицейских показались сильное покраснение десен. Однако оно не было — как подумал Мок на долю секунды — покраснением от частого втирания кокаина. Они были покрыты запекшейся кровью. Среди нее поблескивала белая кость с неровными краями, обрамленная красной мякотью. Мок почувствовал, как перед его глазами расплывается картина. Он прищурил веки и склонился над лицом убитой. Элерс свободной рукой высвободил спусковой шланг, и блеснула магнезия. Теперь в ее блеске Мок удостоверился, что ничего ему не привиделось. У девушки были сломаны два зуба. Две единицы.

Мок оттолкнул фотографа и подскочил ко второй убитой. Он обнажил ее десны. Одна из верхних единиц была сломана рядом близко от десны. Вторая лишь слегка надкололась. Затем он увидел лежащие на столе щипцы, посыпанные дактилоскопическим порошком. Большие, острые, покрытые кровью клещи, которыми можно было перерезать толстую проволоку. Или сломать зуб.

Мок услышал треск ломающихся костей, увидел кровь, заливающую десны, увидел боль и отчаяние в глазах женщин. В глазах, которые совсем недавно были блестящими, вызывающими, затуманенными от наслаждения. Теперь на них опускались опухшие веки. Он медленно повернулся в сторону выхода, решительным движением отодвинул Элерса и резко бросился к двери. Там он наткнулся на препятствие. В них стоял мощный дежурный, который был ранее в прихожей и указывал Моку путь в кабинет советника Шольца.

— Отойдите, пожалуйста, — сказал Мок сквозь стиснутые зубы.

— Успокойтесь, Мок, и оставьте нас одних! — Мюльхауз снова повысил голос. — Дежурный Дестельман вас проводит. — Дежурный, дайте какой-нибудь плащ или фартук господину надвахмистру! Порвались его брюки.

— Пусти меня! — Под натянутой кожей лица Мока зашевелились узлы челюстей.

Городовой Дестельман стоял без движения. Но не потому, что хотел послушно выполнить приказ криминального советника и продолжать блокировать дверь. Дежурному ничего попросту не хотелось. У него не было желания искать плащ или фартук, у него не было желания останавливать зевак, которые толпились в коридоре, у него не было желания использовать свои мускулы, чтобы оттолкнуть от себя разъяренного, залитого алкоголем и небритого надвахмистра, у которого брюки были порваны на заднице. Он был уверен, что достаточно только взглянуть, чтобы остановить злющего чиновника. Дестельман понял, что ошибся, когда потерял равновесие, замахал руками и тяжело сел на пол, и его кивер покатился прочь. Он поспешно встал и увидел, как рваные портки исчезли в кабинете советника Шольца.

В прихожей послышались шаги трех мужчин, которые бросились за Моком. Через несколько секунд все стояли в дверях и в ужасе смотрели, как пенсионер кричит, что у него нет ни малейшего желания быть допрошенным. Они услышали, как он оскорбляет Мака, требуя разрешения помыться. Они видели, как он поднял трость и ударил Мока по лицу, а затем плюнул на него. Они видели красную полоску на лице Мока, а потом не верили своим глазам. Вот Мок выбрасывает инвалида из коляски, срывает с него халат и хочет вытереть им лужу мочи. Затем они начали действовать. Городовой, разозлившись из-за перенесенного унижения, замахнулся и нацелился в шею Мок. Он ударил. Слишком сильно.