Он сидел в полной темноте и выкуривал последнюю папиросу из портсигара. Он глубоко затянулся и нащупал рукой край унитаза. Бросил туда окурок, а потом спустил брюки, положил доску, сел на нее и помочился в сидячем положении. Он сделал это уже два-три раза с того момента, как его принесли в гробу в эту довольно просторную, но без окна баню. Блуждая пальцами по стенам, он нащупывал кое — где гладкую плитку, а в других местах — шершавые неоштукатуренные кирпичи. Один из них был липкой от какой-то жидкости. Он не напрягался, чтобы проверить обонянием или вкусом, что это такое. Он почувствовал лишь дрожь отвращения и панический страх — такой же, какой охватил его сегодня поздно ночью на кладбище в Стрелене, при первой встрече с мизантропами.
Согласно инструкции, содержащейся в следующем, пятнадцатом уже, пожалуй, объявлении в «Schlesische Zeitung», он явился в полночь на кладбище в Стрелене. Его не удивило ни время, ни место. У фон Майрхофера он ведь читал, что мизантропы подвергают кандидатов тяжелым испытаниям инициации. В последнем объявлении-инструкции ограничены — уже однажды так, впрочем, было — временные рамки встречи. Текст гласил: «Григорианская месса и всенощное бдение в честь трагически умерших Клары и Эммы состоится в кладбищенской часовне в Стрелене 16 октября текущего года в полночь». Как обычно — на кладбище, как обычно — большое испытание для его терпения. Он без малейшего удивления ждал дальнейшего развития событий, хотя знал, что все будет как всегда — смертельно скучно. Как всегда, на месте, обозначенном в газете, его ждали дальнейшие инструкции. Это были — как всегда — листки с вырезанными и наклеенными буквами из газеты. Человек доставил ему такой листок только один раз — в трамвае из Герсдорфа в Хиршберг. Во всех остальных случаях они были воткнуты в какую-то щель. Инструкции обозначали еще одно место на следующий день. Когда он поступал согласно указаниям и приходил в указанные места, с ним происходило то же самое. То есть ничего. Никто не появлялся, не было никаких новостей. Затем он возвращался домой и на следующий день покупал «Schlesische Zeitung». Он повторял это действие каждый день. Он вычитывал в газете очередное объявление с топографической подсказкой, в нужное время шел туда и находил новую зацепку, на следующий день отправлялся по адресу с листка и опять ничего. Пустой цикл. У него за спиной было пятнадцать пустых циклов, и он начинал понемногу уставать.
Вчера, когда он появился в полночь в кладбищенской часовне в Стрелене, он почувствовал прилив надежды. Ибо за желобом он нашел листок с совершенно иным, чем до сих пор, сообщением. Никто не заставлял его появляться на следующий день в каком-нибудь другом месте. «Тебе нельзя отсюда двигаться. Жди здесь, пока кто-нибудь не придет за тобой. За тобой все время следят», — в такую команду складывались криво вырезанные газетные буквы. Он ждал, курил, грыз мятные леденцы, мерз и то и дело отряхивал зонтик. Около четырех часов утра он не слышал ничего, кроме пронзительного щелканья собственных зубов. Поэтому он не расслышал шагов, оставляемых в густой глине. Он вздрогнул, когда почувствовал присутствие каких-то людей. Он зажег зажигалку, и сердце у него едва не разорвалось в горле. Они стояли перед ним. Четверо мужчин в длинных плащах, обтекаемых дождем. На головах у них были шляпы, на лицах кожаные противогазы. Вместо труб или выступающих фильтров были снабжены изогнутыми птичьими клювами. Он уже видел таких персонажей на картине. Имя художника он не помнил. Он помнил название картины. Ад.
Не говоря ни слова, он последовал за дьяволами. Он оказался сначала в воняющем отходами складе какой-то часовни, где ему было приказано лечь в гроб. А потом он тяжело вздыхал и ругался, когда его тело ударялось о плохо оструганные края гроба, который передвигался во время езды — сначала на конной повозке, потом на автомобиле. Средства передвижения он узнавал по фырканью лошади и урчанию мотора. В конце он громче всего завопил, когда гроб ударился о пол. Прошли минуты, может быть, даже четверть часа, когда он поднял крышку гроба и расправил плечи. Крышка упала с глухим треском, и он втянул в легкие запах плесени и влаги. Он выиграл и старался узнать место. Он нащупал душ под низким потолком и — к своей великой радости — унитаз. Вероятно, он был в какой-то бане. Он знал, где находится, но не знал, что с ним станет.
Потом звякнули цепи и отворились двери. В комнату ворвался зеленый свет. В этом мертвенном сиянии он разглядел гроб, унитаз и решетки в полу. Он был в бане, где могли купаться сразу несколько человек. Может, это были рабочие или служащие? Может, баня — часть усадьбы или фабрики?
Человек с птичьим профилем глубоко надвинул шляпу на голову и сделал ему знак рукой. Он встал и пошел за ним. Он шел по каменному коридору, с потолка торчали выкрашенные в зеленый цвет лампочки. Они давали так мало света, что он видел только спину идущего перед ним и цементный раствор между каменными плитами, которыми был выложен коридор. Несколько раз — с правой и левой стороны коридора — ему мелькали скудно освещенные лестницы, которые поднимались наверх. На одну из таких узких лестниц они теперь вошли. Через некоторое время ступени закончились. Проводник толкнул большую, окованную дверь, и они оказались в большой комнате, освещенной посередине снопом белого света. Проводник слегка подтолкнул его в светлый круг и исчез.
Сначала он щурил глаза, а потом открывал их все шире и шире. Его окружали люди с острыми птичьими профилями. Их длинные накидки и большие шляпы двигались так, словно эти люди вели между собой какие-то споры и лихорадочно жестикулировали. В круглых застекленных отверстиях масок мелькали нетерпеливые, раздраженные взгляды.
— Твое терпение было вознаграждено, — трубным голосом сказал один из них. — А теперь скажи, чего ты от нас хочешь?
— Вы, мизантропы, в отличие от филантропов, — он очень медленно произнес слова, цитируя известные почти на память фразы из книги фон Майрхофера, — ненавидите людей и верите, что страх — самое сильное средство. Вы боитесь друг друга. Каждый из вас кого-то убил. Какого-то отброса общества. Каждый из вас совершил преступление и предъявил другим мизантропам доказательства своего преступления. Любой мизантроп может в любой момент обратиться в полицию и предъявить доказательства преступления, совершенного любым другим мизантропом. Поэтому вы не ссоритесь, живете в абсолютном согласии и готовы на любой поступок — самый подлый и самый благородный — чтобы помочь одному из вас. Вы делаете это не из любви, а из страха. Вы не пьете алкоголь и не употребляете морфин, чтобы в опьянении не раскрывать преступления другого. Каждый каждого держит в страхе. Связующим звеном вашей организации является ужас. Вы не верите в благородство людей, вы верите в человеческую подлость. Любой может быть развращен страхом. А вы все развращены. Пессимисты, которые не верят в человека, и преступники, которые совершают превосходные преступления. Превосходные, потому что все остальные знают о них; превосходные, потому что никто не расскажет о них полиции. Ваши преступления навсегда остаются нераскрытыми…
— Ты хорошо освоил фон Майрхофера…
— Он был для меня уже давно второй Библией… Я даже помню все, что он говорит о происхождении названия вашего братства. Оно имеет греческий смысл, а не мольеровский, и означает именно «враги человека». Но из остальных пассажей фон Майрхофера следует, что вы прежде всего враги отбросов общества.
— Почему мы убиваем людей с окраин?
— Потому что вы занимаете важное положение посты в обществе. Вы не убиваете никого из своего сословия, никого подобного вам, вы не уничтожаете образованных и состоятельных людей, которые являются оплотом общества, потому что это так, как вы бы убивали самих себя.
— А ты оплот общества?
— Вы знаете, где я работаю…
— Да… В правосудии… Почему ты хочешь присоединиться к нашему братству?
— Вы поддерживаете друг друга, делаете карьеру, позволяете себе удовлетворять любые потребности, даже если они были самыми причудливыми и своеобразными. Я хочу быть богатым, хочу сделать карьеру, хочу удовлетворять безудержные потребности мои, — он сглотнул слюну и произнес это очень громко: — Хочу продать душу дьяволу.
Наступило молчание. Мизантропы шевелили под накидками руками и ногами. Некоторые крутились кругом. Они походили на хор демонов, беззвучно исполняющих какие-то танцевальные трюки. А может, все это был сон? Может, это ему только показалось в темноте?
— Нам нужны новые члены, а люди должны знать, как с нами установить контакт сломанной латынью, — сказал разговаривавший с ним мизантроп. — Фон Майрхофера не существует и не существовал. Один из нас написал эту брошюру. Много чего в ней нет. Ты сам даже не представляешь, насколько сложные еще перед тобой обряды посвящения. Ты сам не знаешь, кого, кроме того, тебе придется убить, какие мерзости совершить… Поскольку фон Майрхофер об этом не писал, ты имеешь право теперь еще отступить. Можешь сказать «нет». Тогда мы свяжем тебе глаза и отвезем тебя обратно на кладбище в Стрелен. Каков твой ответ?
— Ответ звучит: «Прежде чем ответить, могу ли я задать вопрос?»
— У тебя есть право на один вопрос.
— Благодарю. — Он сглотнул слюну, ему хотелось пить. — Ведь полиция могла прочесть вашу вербовочную брошюру. Кто знает, не расставляет ли она ловушки для убийц, которые хотят быть с вами. Вы все знаете обо мне, я ничего не знаю о вас…
— Это был не вопрос! — трубный голос загремел где-то под низким потолком. — Задай вопрос!
— Я задам. Вы из полиции?
Свет погас, и дверь приоткрылась, впуская на мгновение холодное, зеленое свечение. Два человека вывалились в коридор. Затем наступила темнота. Кто-то толкнул его так сильно, что он сел. Кто-то схватил его за воротник и прижал к стене. В мягкой тишине он слышал их учащенное дыхание. Прошло, кажется, две четверти часа. Время тянулось немилосердно. Внезапно все приобрело бешеный темп. Стук двери, зеленый свет, два человека с гробом, сноп белого света, грохот гроба, падающего на пол.
— Хотите, чтобы я туда вошел и отвезете меня обратно на кладбище? — спросил он дрожащим голосом, указывая на гроб. — Все напрасно? Слишком много вопросов? Слишком много сомнений с моей стороны?
— Ты туда не поместишься, — медленно сказал мизантроп, — и не хочешь там быть.
После этих слов он открыл крышку гроба. Он издал зловоние человеческих выделений, и внутри что-то зашевелилось. Бородатое лицо, покрытое сыпью, поднялось на краем ящика. Вдруг оттуда вывалилась крыса и исчезла в темноте. Мизантроп схватился голову за спутанные волосы. Другой рукой он вынул из складок накидки большой нож и начал медленно перерезать горло связанному человеку.
— Морда, не убегай, — пробормотал человек сквозь красные волдыри крови, которые лопались у него на губах.
— Ты все еще думаешь, что мы из полиции? — спросил мизантроп, вдавливая клинок в хрящи гортани бродяги.