Чума в Бреслау

Бреслау, суббота 30 июня 1923 года, четверть одиннадцатого утра

Вахмистр Курт Смолор работал в децернате (отделе) IV Полицайпрезидиума Бреслау, занимавшегося в основном вопросами нравов. Если бы, однако, некоторые сотрудники этого отдела, включительно с его шефом, доктором Йозефом Ильсхаймером, внезапно подверглись тщательному наблюдению берлинских тайных агентов из полицейской комиссии внутренних дел, оказалось бы, что их личная жизнь совершенно непристойной. Единственным исключением был Курт Смолор. Он не пользовался бесплатными услугами проституток, не требовал от сутенеров части заработка, не упивался даром в заведениях с нелегальной выпивкой, а в обмен на молчание не требовал прикрытия от разоблаченных в тайном гомосексуализме заведений городских чиновников и не требовал телесных услуг от аристократок, пойманных за руку головореза или извозчика. Этот рыжеволосый немногословный сорокалетний парень без ропота выполнял все поручения доктора Ильсхаймера, отвергал коррупционные предложения сутенеров и восхитительные авансы проституток. В течение четырех лет он был образцовым мужем и гражданином. Вот уже четыре года он вообще не пил алкоголя и не изменял своей жене из-за угрызений совести, которые до сих пор мучили его при воспоминании о нескольких наркотически-сексуальных оргиях, в которых он участвовал как раз четыре года назад по приглашению некой баронессы. Свои служебные обязанности Смолор выполнял основательно и без лишних вопросов. Только одно могло отговорить его от добросовестного выполнения приказов. Был человек, приказ которого был для Смолора suprema lex[3]. Человек, который четыре года назад пережил метаморфозу после сильного нервного срыва. В отличие от Смолора это была перемена к худшему.

Смолор ехал одним из последних двухколесных докторвагенов, которые были на вооружении Полицайпрезидиума. Уголовный суд уже давно располагал двумя «даймлерами», «цементовники», то есть децернат (отдел) VI, который — кстати говоря — был выделен из децерната IV, запускали гордо двигатель в совершенно новом «хорьхе», а доктор Ильсхаймер и его люди по-прежнему вынуждены ездить архаичным транспортом и — что еще хуже — сами правили, что принесла им мало почетное звание «дрындарей».

Докторваген Смолора то и дело примыкал к длинной веренице повозок, которые возвращались с рынка в Дойч Лиссе к Ноймаркету. Он экономил себе время, точно воспроизводя в памяти приказ, который получил. В то утро доктор Ильсхаймер около девяти вызвал к себе Смолора и сказал:

— Мне телефонировал полицайвахмистр Старке из участка в Дойч Лиссе. Сегодня утром он арестовал пьяницу, который обнажился на рынке. У пьяницы нет документов. Во время допроса он не открыл ни как его зовут, ни кто он. Он только сказал, что в Дойч Лисса его привез какой-то фермер. Старке посадил его в камеру, чтобы он там протрезвел и освежил свою память. В камере уже сидели трое других преступников, в том числе один известный конокрад. Тот при виде пьяницы взбесился и хотел его избить. Он утверждает, что пьяница — полицейский. Старке пришлось назначить пьянице для охраны единственного полицейского. Он утверждает, что пьяница дезорганизовал его работу. Ему оторвали голову во время ярмарки. Поэтому он позвонил в секретариат полицайпрезидента Клейбёмера, секретарь президента — нам. А теперь приказ. Я хочу, чтобы вы взяли этого пьяницу, Смолор, допросили и проверили, нет ли его в нашем реестре нарушителей общественного порядка. А потом вы составите отчет и передадите все дело секретарю судьи Ульмера.

Смолор повторял это себе несколько раз за время езды по городу. Слово в слово он воспроизводил приказ Ильсхаймерa, когда въезжал в озелененную Бисмаркштрассе, при которой находилось официальное строение, отмеченное номером 5, одновременно отделение полиции, арестантская, бюро и приют для бедных в Дойч Лисса. Он остановил докторваген перед самым входом, привязал поводья к перилам у бордюра, погладил лошадь по крупу и вошел в королевство полицайвахмистра Старке.

Полумрак и прохлада, царившие на посту, сразу же принесли облегчение Смолору, который во время долгого путешествия в разгоряченной брезентовой накидке выделял из себя последний пот. В приемной сидела молодая женщина в сером платье с черным поясом, модно опущенным ниже линии бедер. При виде Смолора она закрыла лицо волосами. Однако они были достаточно редкими, чтобы вахмистр мог заметить мощный синяк, в котором блестел едва заметный, маленький опухший глаз. Полицайвахмистр записывал показания женщины, макая в большой чернильнице костяную обойму с наконечником. За ним в специальной стойке торчала сабля.

— Вахмистр Курт Смолор из Полицайпрезидиума. За заключенным, — крикнул Смолор, показывая удостоверение, и девушка взъерошила редкие светлые волосы, стараясь полностью отгородиться от взглядов чиновника крипо.

— За этим пенером? — спросил Старке.

— Да, — ответил Смолор и через плечо полицейского бросил взгляд на протокол. Имя допрашиваемой женщины показалось ему знакомым.

— Прошу это подписать. — Старке протянул документ Смолору, в потом встал и медленным шагом направился к арестантской. — Гельмут, отдай этого пенера, — крикнул он, — а потом запирай камеры, сходи на ярмарку и посмотри, правда ли об этих двух цыганах, которые вроде как побились о коня.

Смолор, подписывая протокол передачи арестованного, смотрел на избитую женщину. Он уже почти припомнил, откуда ее знает, когда звук босых ног, шлепающих по полу, оторвал мысли полицейского от избитой женщины. Он посмотрел на арестанта, которым собирался сегодня заняться. Несчастного обволакивало потрепанное грязное пальто. Его правая рука была спрятана в полах покрова, словно он чего-то стыдился. Смолор совсем забыл о блондинке. Более того — в одно мгновение он забыл о служебном поручении доктора Ильсхаймера. Он подписал протокол, копию передал Старке, взял пьяницу под руку и выпроводил его на улицу.

— Везите меня в президиум, Смолор, — прошептал на ухо арестант, обдавая его кислой вонью алкоголя, — там у Ахима Бухрака есть запасная одежда. По дороге купите мне два мартовских пива. И выбросьте этот дурацкий протокол.

— Так точно, — ответил Смолор.

Был только один человек, приказ которого был для Смолора всегда suprema lex.