​Девчонки

Глава пятнадцатая

Четвертый день с низкого серого неба падает мелкий, совсем осенний дождь.

Размыло белую звездочку возле мачты, камешки перемешало с грязью, печально повис в сумрачной высоте намокший блеклый флаг.

Так и не успели утки попастись на клеверном поле. Сколько беды принесли им эти неожиданные июльские холода! Каждое утро девочки находили на загонах мертвых птиц.

Катюша Залесова, зябко кутаясь в теплый платок, стояла в вагончике у маленького окна. Снаружи по стеклу непрерывно катились струйки воды.

Сквозь мутную пелену дождя Катя видела весь загон. Поминутно скользя, чуть не падая, ходили по нему учительница и девочки, подгоняли озябших птиц к навесу.

А что под навесом-то? И там спасения от дождя не стало. Возил, возил Коля опилки, да разве на три-то навеса навозишься?

Под окном, возле вагончика, сидят взъерошенные мокрые утята. И никуда не пытаются они спрятаться, будто все равно им стало — жить или умереть.

Катя горько всхлипнула и пугливо оглянулась.

Никого нет. Одна она здесь. Сварила суп в печке у Аксиньи и пришла в вагончик. Как в нем сейчас неуютно, холодно! Ночами приходится крепче прижиматься друг к другу, чтобы согреться. Руки у всех постоянно красные, в ледяной воде перемешивают девочки зелень с комбикормами: разве на столько тысяч уток нагреешь воды в Аксиньиной печке?

А сейчас и кормов нет, выгребают остатки. Сегодня вытащили в складе половицу и собрали зерно, завалившееся в щели…

Катюша прижалась лбом к холодному стеклу. На душе у нее неспокойно, тревожно. Вот уже второй день ничего не может она поделать с собой. Ночью плачет, таясь от подруг, а днем старается не глядеть им в глаза, будто виновата перед ними.

Кто это?

Катя увидела в окно Нюру и Альку. Одна идет с лопатой к навесу, другая несет в руках что-то серое, мокрое.

Опять!

Катя вся сжалась под платком, зажмурила глаза.

«Уйду! — вдруг решила она, и от этой мысли ей стало страшно. — Никто не может осудить, — торопливо рассуждала девочка. — Вчера Сергей Семенович и Виктор Николаевич сами требовали, чтобы мы домой ехали, а сюда взрослых пошлют. И зоотехник тоже настаивал, говорил, что и так мы хорошо поработали».

И чего это Нюрка храбрится, в герои лезет? — с непривычным ожесточением думала Катя, вспоминая упрямо сомкнутые губы Нюры и ее непреклонный ответ: «Не уйдем!»

— Вы лучше силосорезку нам поставьте, — строго глядя в глаза председателю, сказала Нюра. — Если бы витаминов у наших уток вдоволь было, не мучились бы они так…

А Люська-то, Люська! За ней мать приехала, домой хотела взять, а она втиснулась между Нюрой и Алькой и — ни в какую!

— Мы ведь честное пионерское себе дали, чтобы перетерпеть, не бросать уток, — заявила Люська, теребя свою челку.

Все отказались ехать. И Стружка тоже. За ней дед Анисим приезжал, уехал ни с чем.

Только она, Катя, промолчала, но этого не заметили.

«Никто не осудит, — убеждала себя девочка. — Взрослым и то тяжело, а уж нам-то и подавно… Уйду!»

Стружка и Люся внесли трех уток, осторожно положили в угол на половичок.

— Ножки у них почему-то скрючило, — тихонько сообщила Люся, потирая худенькие озябшие руки.

Катя промолчала, даже не вышла взглянуть на больных птиц. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, любой мог услышать его.

«Все равно уйду, все равно уйду!» — повторяла она про себя.

— Чего это ты? — заглянула к ней Стружка, удивившись, что Катя не выходит.

Катя оторопела на минуту и сказала, как могла, спокойно:

— Голова болит, даже глядеть больно!

Вечером Светлана Ивановна усадила ее на телегу, бережно укутала плащом Николая.

— Поезжай, Катюша, — крепко повязывая на девочке теплый платок, озабоченно говорила учительница и то и дело прикладывала руку к ее лбу. — Температуры, по-моему, нет. Нюра, Аля, ну-ка, пощупайте — есть у Катюши температура?

Алька, неловко вывернув локоть, приложила руку к Катиному лбу и замерла, Все стояли и ждали, что она скажет.

— Колотится, — сообщила Алька.

— Что колотится?

— А не знаю.

Нюра отстранила ее, оттянула платок и наложила ладонь на Катин лоб.

— Горячий, — покачала она головой.

«Это потому, что руки у вас очень холодные, — чуть не плача, думала Катюша. — А колотится сердце, во лбу отдается только…».

И отвела ледяную ладошку Люси, которая тоже хотела прикоснуться к ее лбу.

— Нету у меня температуры. Голова только сильно болит.

— Полежишь денек дома, и все пройдет, — успокаивала ее Светлана Ивановна. — Ну, поезжайте, Коля! Градусник, пожалуйста, привези. На всякий случай.

Катюша видела, как девочки и учительница долго махали ей рукой, пока телега не выехала на шоссе. Вот так же и она, Катя, вместе с ними всегда провожала Виктора Николаевича.

А сейчас уезжает сама.

Прошел день, второй, третий — Кати не было.

— Зайди к Катюше, узнай, что с ней, — попросила Колю Светлана Ивановна.

Когда возчик вернулся с водой и двумя мешками зерна, учительница справилась о девочке.

— Здоровая она, — тихо ответил Николай. — Хлевушок куриный чистила.

— А когда приедет? — спросила Нюра.

— Не приедет вовсе, сказала…

Дожди прекратились, но было сыро и холодно. Редко выглядывающее солнце не успевало обогреть птиц, подсушить землю. На ночь девочки заносили слабых утят и уток в сторожевую избу, укладывали по всему полу за загородкой.

— Грязи-то от них! — ворчала Аксинья. — Лучше бы уток в вагончик, а сами сюда.

— Там холодно, — коротко отвечали девочки и, несмотря на косые взгляды сторожихи, отогревали уток за перегородкой.

Кормов по-прежнему не хватало. У птиц началась странная болезнь: ноги тянула судорога. Зоотехник Смолин привез ветврача, и тот назвал болезнь авитаминозом.

Стало еще труднее. Поднимались девочки ранним утром и целыми днями ходили по загонам, высматривая больных уток.

О Кате не говорили: поняли, что не захворала она, а просто бросила их в самую тяжелую минуту. Только Стружка сказала однажды:

— Может, еще придет?

Нюра резко повернулась к ней.

— А зачем она нам такая? Слово пионерское нарушила!

В холода появился на Кортогузе электрик: лазил по столбам, привинчивал ролики, тянул линию к кормокухне. Он часто забегал погреться к Аксинье, которая все эти дни лежала на печи, жалуясь на суставы. Однажды Стружка, зайдя под вечер за перегородку, услышала, как электрик сказал Коле:

— Съезди в Малайку за водкой… Выпьем, погреемся…

Николай помолчал, потом ответил нехотя:

— Ну ладно…

«Ведь непьющий он, Коля-то. Собьет его этот с пути», — с тревогой подумала Стружка. Выскочила из избы, прибежала в вагончик, где учительница и девочки грелись под одеялами, и сообщила:

— Электрик Колю за водкой посылает. Выпить приглашает.

— Коля не пьет, — сказала Нюра.

— Вот то-то и оно, что его сбивают. Сам-то электрик, говорят, все время пьяный ходит.

Светлана Ивановна посоветовала:

— А ты иди, скажи Коле, что надо клеверу накосить…

Стружка застала парня уже на пороге.

— Клеверу надо накосить, Николай, — сказала она.

— А я накосил уже…

Стружка на минуту смешалась.

— А полку-то в кормокухне ты не приладил! — вспомнила она вдруг и обрадовалась.

— Приладил, утром еще, — ответил Николай.

Электрик встал из-за стола, взял парня за плечи, и они вместе ушли к повозке…

Вечером из сторожевой избы неслись протяжные песни. Выделялся голос Аксиньи, тонкий и звенящий, басом вторил электрик. В песню неуверенно включался тенорок Петра Степановича.

Голоса Коли не было слышно. Стружка, заглянув в окно, увидела, что он спит, привалившись к спинке Аксиньиной койки.

У склада переступала с ноги на ногу нераспряженная Рыжуха…

Стружка долго не спала, чутко прислушиваясь к тому, что делалось на улице. Вот кто-то неверными шагами вышел из избы. Приветливо взвизгнул Бобка, заржала лошадь. Проскрипели колеса телеги, и все стихло.

«Уехал! — с облегчением вздохнула Стружка и устало сомкнула глаза. — Дома тепло-о сейчас, дед Анисим на печь залез, гре-е-тся…» — успела она еще подумать и уснула…