​Девчонки

Глава двадцать пятая

Сторож открыл глаза, приподнялся на кровати. В лицо ударил луч солнца.

За столом сидел Николай и, глядя в окно, лениво клал в рот ягоды черемухи.

— Бабы на загонах? — спросил Петр Степанович.

— По грибы ушли. Утресь по черемуху бегали, сейчас — по грибы.

Сторож сердито сплюнул:

— От, шалапутные! Неймется им. Уток-то хоть накормили?

— Зерно им таскали.

— А мешанку?

— Вечером, говорят, сделаем.

— Тьфу ты, — опять рассердился сторож. — Шалапутные и есть! А ты чего смотрел? — строго спросил он парня.

— Я говорил, да с ними разве наговоришь? Лизавета насмешничает и Аксинья туда же.

Коля, действительно, пытался сегодня навести на ферме порядок, да ничего у него не вышло. Лизавета и Аксинья все делали по-своему. Старшим и средним уткам утром и днем дали зерна, а мешанку, приготовленную девочками перед отъездом, выложили малышам. Не терпелось, видно, скорее покончить с кормежкой да бежать за черемухой.

— Коленька, как у тебя фамиль-то? — спрашивала Лизавета, посмеиваясь и подмигивая Аксинье.

— Боровков, — отвечал Николай, не подозревая коварства.

— О-о-ой, милый! — еле сдерживала смех Лизавета. — С такой-то фамилией здесь ли тебе работать! Подавай заявление, переходи к нам на свиноферму.

И хохотала как сумасшедшая.

Николай, обидевшись, отошел подальше. А женщины вскоре захватили корзины, убежали за ягодами, оставив на загоне молчаливую утятницу Шуру, которая таскала в бочку воду.

Николай намолол травы, починил двери у сарая. Хотел выложить возле мачты со знаменем звездочку, да передумал: Аксиньины петухи все равно разроют. Звездочку надо выложить к тому дню, когда уток колхозу передавать будут.

Женщины вернулись с черными от ягод губами. Большим уткам и малышам набросали зерна и ушли за грибами, насыпав Коле целую пригоршню черемухи.

— Все Лизавета верховодит, — ворчал Петр Степанович. — Моя-то не посмела бы от дела убежать.

В окно было видно, как Шура готовила корм утятам, подливала в колоды воду. Сторож вскоре заметил, что и Николай месит корм в загоне старших уток. Не надеется, видно, что вечером Лизавета и Аксинья накормят птиц мешанкой. А девчонки наказывали следить за этим. Зерна-то парень привез на три дня, а эти лодыри за один день его стравили.

Потом Коля стал собирать в кулек пух и перо.

Петр Степанович вспомнил, как Аксинья уже несколько раз удивлялась:

— И как это я-то не додумалась подушечки делать? Сколько бы уже набила.

— Так за ним ведь наклоняться надо, за пером-то, — усмехался Петр Степанович, и Аксинья умолкала.

…С грибами утятницы пришли вечером, когда Коля, Шура и Петр Степанович почти накормили птиц.

Аксинья выглянула на загон, увидела там мужа и присмирела: чувствовала — достанется ей сегодня.

— А кто их просил кормить-то? — ворчала Лизавета. — Мы бы и сами управились. Подумаешь, на час опоздали!

— Режим у наших уток, — шепотом напомнила Аксинья.

— Фи, смехота какая! У меня вон Валерка не по режиму ест, да ничего ему не делается.

— Худой он у тебя, — покачала головой Аксинья, но Лизавета так сердито глянула, что сторожиха сразу умолкла.

— Были бы кости, мясо нарастет, — сказала Мокрушина и пошла в избу, хлопнув дверью. («И что это все мне Валериком в глаза тычут. В отца ведь он худой-то…»).

Аксинья не знала, что лучше сделать: на загон ли идти помогать или уж скорее ужин готовить? Петр-то, когда голодный, здорово сердитый бывает!

«Нажарю сейчас грибов со сливками да накормлю всех», — решила сторожиха и засуетилась:

— Лизавета, ты начинай грибы чистить, а я костер пойду разожгу. Поужинаешь с нами.

Мокрушиной и самой не хотелось уходить с утятника: за ужином-то и помириться можно. А то председателю нажалуются, неприятности будут.

Она бойко принялась чистить грибы, доставая их из Аксиньиной корзины. Перемешала с луком, насыпала в большую сковородку, залила сливками.

Когда Петр Степанович и Николай вошли в избу, на столе уже стояла жаренка, наполняя все углы аппетитным запахом.

— Милости просим ужинать, — заговорила Аксинья и, чтоб муж не успел ничего сказать, выскочила из избы.

— Ой, а Шурочка-то наша где, Шурочка-то где? Шу-у-у-ра! — послышался Аксиньин голос уже за окном.

Расчет был точный.

Петр Степанович прошел к столу и только мимоходом обдал Лизавету сердитым взглядом.

Ни он, ни Николай сегодня толком не ели и теперь нетерпеливо смотрели на сковородку.

— Садись, Коля, — коротко сказал сторож.

Парень быстро присел к краю стола.

Увидев, что муж начал есть, Аксинья успокоилась. Вот выпить бы ему немного — совсем хорошо было бы!

— Давайте кушайте всласть. Не зря мы с тобой, Лизаветушка, спины-то гнули!

Петр Степанович хотел что-то сказать, но Аксинья перебила его, затараторила:

— Коля, ты снизу-то, снизу скреби! Там они вкуснее, поужаристее.

— Ладно, не егози! — положил ложку Петр Степанович. — Виноватая, так помалкивай.

Поняв, что муж начнет сейчас выговаривать, Аксинья плаксиво запричитала:

— Уж нельзя, выходит, и передышечку маленькую сделать. И так изо дня в день крутишься, спины не разогнешь.

— «Крутишься!» — передразнил муж. — При девчонках-то стыдилась бока отлеживать. Пионерок на работу понукать не надо. А как уехали, контролю, значит, не стало…

«Где-то в бутылочке остаточки водочки были… — соображала Аксинья, — подать, что ли, ему?»

— Ладно тебе ругаться, Петя, — миролюбиво сказала она. — Может, кто выпить хочет? У меня остаточки где-то есть…

— Ишь, выпить! Хитрая! — сразу разгадал маневр Петр Степанович. — Совести у вас нет. Поучились бы у малых-то ребят, как к делу к порученному относиться.

И пошел, и пошел! Все высказал. Аксинья не знала, куда деваться, да и Лизавета присмирела.

— Зерна вон сколько за один день стравили, — расхрабрился и Коля, чувствуя поддержку сторожа. — Девчонки-то берегут его, все больше мешанку делают. Да и пользительнее она для уток. А маленьким зерно-то и вовсе на вред. Надо же! Разговорился как. Ну ладно, муж ругается: сам побранит, сам и простит потом. Так и этот туда же!

Аксинья не на шутку рассердилась. А Лизавета, о чем-то вспомнив, вдруг расхохоталась и многозначительно поглядела на парня:

— Давай, давай! Стелись перед ними в рогожку. Они ско-о-оро отблагодарят тебя за помощь-то твою да заботу. Ха-ха-ха!