​Девчонки

Глава первая

Майским прохладным вечером Лизавета Мокрушина возвращалась со свинофермы домой. Шла не торопясь, выбирая сухие места, аккуратно обходила мутные лужи в выбоинах дороги. Возле небольшой избы с посеревшими от времени стенами замедлила шаги, бездумно заглянула в окна.

Здесь жила вдова, доярка Мария Трофимовна Потапова. Два года назад пришло в эту семью несчастье: скоропостижно умер хозяин дома, шофер колхоза Григорий Потапов. Жена осталась с двумя ребятами: одиннадцатилетней Нюрой и месячным Ваняткой.

А годом позднее схоронила мужа, измученного тяжелой и долгой болезнью, Лизавета Мокрушина. И, видно, это горе сроднило двух женщин, совершенно разных по характеру: тихую, серьезную Марию Трофимовну и недобрую, насмешливую Лизавету.

Пожалуй, на селе это был единственный дом, куда Мокрушина могла войти в любое время: Мария Трофимовна по мягкости своей находила оправдание резким поступкам Лизаветы, не судила ее так строго, как другие сельчане.

— Баба молодая, горячая, обомнется еще, — говорила она людям. — Рано овдовела, сердце-то и затвердеть могло.

— Почему же у тебя оно не затвердело? — возражали ей.

Женщина пожимала сухонькими плечами:

— У меня и возраст не тот. Чего сравнивать?

Посмотрев в окно, Лизавета увидела: Мария Трофимовна стоит возле печки с подойником в руках и что-то горячо выговаривает дочери Нюре, и вроде бы даже плачет, вытирает глаза передником. Нюра сидит на табуретке, опустив темноволосую голову, крепко зажав меж коленками ладони. Вот она подняла лицо, отвечая матери, и Лизавета отступила в сторону.

Эта женщина была еще и очень любопытной.

«Что стряслось у них?» — заинтересовалась она и решила войти в избу, разведать обо всем.

Потоптавшись с минуту возле калитки, бесшумно открыла ее, прошла по деревянному настилу и, мягко ступая резиновыми сапогами, поднялась на крыльцо.

Двери в избу были приоткрыты.

— Да разве я столько в сторожах-то заработаю? Ты хоть думай, что говоришь! — сразу услышала Лизавета голос хозяйки и притихла в сенях…

— Тебе к зиме надо новую форму справить, и валенки опять же прохудились, — продолжала Мария Трофимовна. — А коров-то мне легко ли передавать в чужие руки? — воскликнула горестно.

«Снимают ее с доярок, видать? С чего бы?..» — удивилась Мокрушина.

— Я лета не дождусь, измучилась с Ваняткой. Калистратовна до июня нянчиться с ним согласилась. А там бы ты подоспела.

— На ночь-то она его может брать. Он ведь спать будет, — возразила Нюра.

— Так ты, значит, определила меня в сторожа — и делу конец? Не бывать этому!

Подойник брякнул у самых дверей, и Лизавета, испугавшись, что ее застанут врасплох, быстро вошла в избу.

Мария Трофимовна хмурым кивком ответила на приветствие, а Нюра занялась двухгодовалым Ваняткой.

Лизавета без приглашения села у порога на табуретку, оправила юбку.

— Дай, думаю, зайду к Трофимовне. Нитки у меня тридцатый номер кончились. Последний тюрячок исшила, а сельпо закрыто уже. Коврик охота сегодня доделать.

Хозяйка молча переливала молоко из подойника в кринку, видно, только что подоила корову.

— Не знаю, есть ли у меня такие, — проговорила она. — Взгляни вон в коробочке, Нюра.

Нюра взяла с окошка маленькую шкатулку, оклеенную ромбиками из соломки, порылась в ней.

— Тут сороковой номер только.

А Лизавета соображала, о чем бы еще поговорить.

— Что-то у моей коровы один сосок загрубел, — придумала она, уверенная, что уж на это-то доярка обязательно откликнется.

Мария Трофимовна насухо вытерла подойник, поставила на шесток кверху дном.

— Не додаиваешь, значит, до конца, — сказала осуждающе. — Так и корову испортить можно.

— Как быть-то, присоветуешь? — спросила Мокрушина, обрадовавшись, что разговор наладился.

— Растирать теперь с маслом надо, массаж соску делать. Сегодня же начинай.

Наступило молчание. Все спрошено, все отвечено. Вроде и уходить надо.

А Лизавета все сидела, не зная, как подвести разговор к делу. Ничего не придумала, спросила напрямик:

— А что это ты, Трофимовна, смурная какая-то сегодня? Не приболела ли?

Нюра быстро взглянула на мать: еще не вздумала бы про все Мокрушихе рассказать. Только ее здесь и не хватало!

Исподлобья метнула сердитый взгляд на непрошеную гостью.

Ох и хитрющая эта Лизавета! Вьется вокруг людей, когда надо что-нибудь, а сама в два счета может обидеть любого. Дядя Егор-то, наверно, из-за нее захворал да и умер. А после его смерти Мокрушиха Степановну, свекровь свою, из дома родного выжила. Отправила ее к брату дяди Егора будто погостить, та уехала да и с концом! Не приняла ее больше Лизавета.

— Может, на работе что стряслось? — приставала Мокрушина, не получив ответа на первый вопрос.

Мария Трофимовна сказала сухо:

— Все у меня хорошо на работе, чего там может быть?

«Не сказывает, таится…» — досадливо нахмурилась Лизавета и поднялась. Ничего уж, видно, не добиться, уходить надо.

Не успела она подойти к порогу, как дверь широко распахнулась и в избу влетела рослая девчонка. Пробасив что-то вроде «здравствуйте», она обхватила Нюру сильными руками и закружила по комнате:

— Отпустили, отпустили, отпустили! — орала девчонка басом и все трясла и трясла Нюру за плечи.

Мокрушина, улыбаясь, посмотрела на хозяйку и снова, будто в замешательстве, опустилась на табуретку у порога: может, как раз через эту бедовую Ольгу Кубышкину и узнает она про все.

Нюра вырвалась наконец из цепких рук, проговорила строго:

— Ты чего? С ума сошла, что ли? — и снова сердитый взгляд к порогу: уселась опять, выставилась на табуретке!

— Да отпустили же меня! Чуешь? И мамка и папка! Согласились!

«Ну чего сидит?! Ведь нету же ниток тридцатого номера…»

Нюра для намека взяла с окна шкатулку, крепко захлопнула ее и поставила обратно. Но Лизавета все сидела и улыбалась.

— А тебя, Нюра? — сдерживая ликующий бас, спросила Ольга и по лицу подруги поняла, что дела обстоят плохо. Быстро повернулась к Марии Трофимовне. Та молча перетирала посуду и ставила на полку.

— Тетя Маша, — насколько могла тихо начала Ольга. — Ведь Нюру же заведующей фермой выдвинули. Теперь уж ничего не поделаешь!

И развела руками.

Мария Трофимовна молчала, и Ольга поспешно добавила, вспомнив, как это помогло ей дома:

— Нам трудодни будут начислять!

— Отстаньте вы от меня! — устало отмахнулась женщина. — Сказала, не пущу — и делу конец.

— Да ведь заведующая за все отвечать должна! — настойчиво убеждала Ольга.

Мария Трофимовна горько усмехнулась, покачала головой:

— Дочь, значит, в начальство выставляют, а мать в сторожа иди?

— Только на два месяца, на июнь и июль, — вставила Нюра. — А весь август я дома буду с Ваняткой.

Мокрушина начала догадываться, в чем дело. Краем уха слышала она, что школьники решили летом уток выращивать. Уже и ферму на озере для этого строят, а ребята вроде бы на берегу в палатках жить будут.

— Слыхала я про это. Баловство одно, — неожиданно заговорила Лизавета. — Все Шатров, Меченый, выдумывает, отличиться хочет… Трудодни-то не девчонкам, а на школу пойдут.

— Неправда! — сверкнула черными глазами Нюра.

«Ишь, как буравит, сверлит! — отметила Лизавета. — Вся в отца, крутая. А в подбородок-то ровно кто пальцем ткнул — так ямка и осталась».

— Это мы сами предлагаем часть наших трудодней школе, а Виктор Николаевич сказал, что «подумаем», — пробасила Ольга.

— Вот-вот! — насмешливо закивала головой Мокрушина. — Вы будете робить, а он думать. Когда дело к концу подойдет, он и объявит, что все трудодни на общественное пользование отчислены. Он надумает!

— Неправда! — опять крикнула Нюра, и Мария Трофимовна строго глянула на нее.

— Беды с этим не оберешься, Трофимовна, — продолжала Лизавета. — Дело незнакомое, бабам и то нелегко справиться. А он на ребят малолетних все взвалить хочет. Падеж у птиц начнется — с девчонок и взыщут. Еще тебе, Трофимовна, своими трудоднями рассчитываться придется.

— Мы же зоотехнику изучаем, — растерявшись от наговоров Лизаветы, сказала Ольга. — И Светлана Ивановна с нами жить будет.

— Кто, кто? — так и подпрыгнула на табуретке Лизавета. И захохотала, откинув голову: — Ох, ох! Ну, умора! Ну, новости!

Наклонившись вперед, спросила, давясь смехом:

— А она… эта… Светлана-то Ивановна ваша курчонка от утенка отличит?

Девочки на миг растерялись. Светлана Ивановна и правда не очень опытная, потому что никогда не жила в деревне. А все только с мамой в городе. Но зато она хорошо знает литературу. Про каждого писателя так рассказывает, что заслушаешься.

— Она не отличит, так мы отличим, — наконец ответила Ольга.

— Вот-вот, я об этом и говорю, Трофимовна! — перестала смеяться Лизавета. — Ей что, учителке-то? Она и бумажки никакие подписывать не будет. Нюре все принимать, ей и ответ держать.

— И приму, и отвечу! — взметнулась Нюра, но мать, все время молчавшая, вдруг так топнула ногой, что подойник на шестке подпрыгнул.

— «Приму, отвечу!» — передразнила она дочь. — Ишь какая самостоятельная! А если впрямь падеж начнется или еще что?

— У-у-у» не дай бог, Трофимовна! — замахала руками Лизавета. — Ставь на этом точку, послушайся моего слова. Да и что за житье у них на озере будет!?

И стала описывать всякие ужасы: спать будут в палатках, как цыгане, у тех хоть перины мягкие, теплые, а девчонкам, наверно, соломки набросают, да и ложись. Перепростынут все, передрогнут, да еще в голове всякого разведут.

— Да что вы говорите только! — снова попыталась вмешаться Ольга, но Лизавета, не слушая ее, схватила на руки сидевшего у печи Ванятку и стала приговаривать над ним:

— А эту-то бедную головушку на кого оставите? Своя нянька в доме, а вы его чужим людям понесете. Бедненький ты мой, лапушка моя! Ровно сиротинка какая… — Лизавета целовала и гладила белую Ваняткину голову.

— Вы бы сами лучше скорей домой шли, — хмуро пробасила Ольга. — А то Валерка ваш с обеда не евши на улице бегает. Изба-то ведь назаперти у вас.

Лизавета порывисто сняла с колен Ванятку. Малыш обиженно взглянул на нее, собираясь зареветь, но Нюра подхватила братишку на руки, сунула ему кусочек сахара.

Мокрушина встала с табуретки, затянула полушалок:

— А что мне ее нараспах держать, избу-то? Семилетнему несмышленышу доверить? Мусору всякого понатаскает или спалит еще.

— Вот и худо тебе сейчас без Степановны-то, — вздохнула Мария Трофимовна.

Лизавета не ответила. Вышла, хлопнув дверью. В сенях столкнулась с каким-то мужчиной, но в темноте не рассмотрела его. «Кто же это к ним?»

А в избу зашел директор школы Шатров. Поздоровавшись, оглядел хмурые лица, все понял и сказал весело:

— Война продолжается? Когда же перемирие наступит?

Мария Трофимовна поставила перед ним табуретку, сама опустилась на скамейку возле печи, спросила с укором:

— И чего это вы опять придумали, Виктор Николаевич?