​Девчонки

Глава семнадцатая

В двух километрах от Липовки, в уютной ложбинке, расположилась небольшая деревенька со странным названием Замирайка. Зайдешь в нее — и будто в другой мир попадешь. Домики неказистые, старенькие, редко-редко увидишь в улице новый сруб. На завалинках всегда сидят старики и старушки, а рядом, вместе с цыплятами, роются в земле босоногие ребятишки: яслей в Замирайке нет.

На одной из ветхих изб покривилась вывеска — «Красный уголок», но дверь почти всегда на замке. Изредка приезжает сюда киномеханик с передвижкой, и тогда с шести часов вечера плетутся к красному уголку старики с табуретками занимать места.

Вот в эту-то деревеньку и шла сейчас обиженная Катя. Здесь жила ее бабушка, Аграфена Никитична, мать отца.

Катино село и бабушкина деревня совсем рядом, а колхозы разные.

— Небо и земля, — говорила бабушка об этих двух колхозах, и Катя всегда искренне удивлялась, почему это так.

— Председатель у вас, наверно, нехозяйственный, — предполагала она, и бабушка, вздохнув, махала рукой.

— Верхогляд, не прислушивается к народу, а в Замирайку и не заезжает. Сколько доброго ему люди подсказывают! Сидит, записывает, головой кивает, а потом, смотришь, все по старинке идет.

— А наш-то болота осушил, — осторожненько сообщала Катя, боясь задеть бабушку за живое.

— Знаю. Мы вашими-то овсами все глаза ему прокололи, — рассказывала Аграфена Никитична. — У нас ведь тоже, болот-то не дай бог! «Руки не доходят, всему срок будет», — говорит. Тьфу, ты! — плевалась бабушка. — И чего в районе тянут? Совсем было снимать хотели, нет, опять за что-то зацепился…

Аграфена Никитична работала сторожем на ферме. Мать Кати не раз звала ее жить к себе — не соглашается.

— У вас не семеро по лавкам, а мои руки еще и в родной деревне сгодятся.

Катя давно не была у бабушки.

«Хоть по деревне в открытую похожу, никто в лицо корить не станет», — думала она.

Вошла в деревеньку через скрипучие из жердей ворота и сразу увидела на левой стороне улицы новый сруб. Возле него сидели на бревнах старики и старухи с ребятишками, наблюдали за работой строителей.

А те, оседлав сруб, весело постукивали топорами.

— Срок нам малый даден, — говорил лохматый, с отгорелыми бровями парень. — Чтоб за два месяца сгрохать — и все тут!

— Да уж надо, надо, — кивали головами старики. — Ребят-то сдадим, так тоже руки к делу приложим.

«Ясли, видно, строят», — догадалась Катя и ускорила шаг. «У нас если где старенький домик стоит, рядом новый сруб ищи», — с гордостью думала девочка. Но тут же в груди защемило, будто не ее это радость — чужая.

Бабушка суетилась возле печи. Высокая, сухопарая, она выглядела моложе своих шестидесяти лет. Лицо загорелое, энергичное.

— Вот на шаньги-то ко мне и гостья пожаловала, — обрадовалась она, увидев на пороге внучку. — Совсем забыла бабку! — И, целуя Катюшу, сказала:

— Знаю, знаю, что на пионерской ферме робишь, недосуг тебе по гостям расхаживать. Выходной дали?

Катя устало присела на скамейку возле стола. И здесь тоже начинается!

— Выходной, — соврала она.

— Чего же ты с утра-то не пришла? По ягоды бы сбегали, а вечером — в кино, «Весна на Заречной улице» смотреть. Рано тебе завтра?

— А я завтра могу поздно на утятник пойти, у меня давно выходных не было, — отчаянно врала Катя.

— Ну и ладно тогда. Отдохнешь хоть. Нелегко, поди, с утками-то приходится?

Катя промолчала, будто засмотрелась на что-то в окно… И, решив покончить с расспросами, сама стала пытать бабушку.

— Ясли строят у вас?

Аграфена Никитична, угощая Катю чаем с хрустящими тоненькими ватрушками, рассказала новости. Председатель у них новый — вот и жизнь по-другому пошла.

— Бедовый такой, сообразительный. Теперь и на фермах порядку больше стало, и машины заработали.

— А про болота говорит что-нибудь? — поинтересовалась Катя.

— Ну, да не сразу, конечно, все охватит, а только надежда у нас на него большая. Народ к нему тянется. И школьников наших к делу приспособил, не ходят теперь по деревне, не пинают воздух ногами. Тебе трудодни-то идут? — неожиданно спросила внучку Аграфена Никитична.

Катя поперхнулась.

Бабушка внимательно посмотрела на нее.

— Ну-ка, рассказывай, внученька, хватит таиться! Сразу приметила я неладное, да виду не подала. Отец-то с матерью здоровы ли?..

— Здоровы, — прошептала Катя и вдруг уткнулась лицом в бабушкины колени, заплакала горько, безудержно.

— Чего ты, а, Катя? Да что ты, голубушка? Ну-ка, сказывай, сказывай скорее… Чего стряслось-то у тебя?

И Катя, захлебываясь слезами, поведала бабушке про свою беду.

— Вон оно, выходит, дело-то какое, — сказала та, выслушав внучку. — Не приняли, значит?

— Не приняли, — всхлипнула Катюша.

— А может, матери учителку вашу попросить? Нельзя тебе от фермы отступаться, дело хорошее. Пусть сходит мать-то.

— Не-е-ет, Нюра все равно не примет, — безнадежно покачала головой Катя. — Она ведь заведующая-то фермой…

Бабушка молчала, встревоженная и огорченная.

— Не знаю тогда, что и присоветовать тебе, Катерина, — сказала она. — Иди хоть в полевую бригаду, что ли…

— Стыдно. Мальчишки засмеют…

— А ветер пинать не стыдно? — вдруг рассердилась Аграфена Никитична. — Завтра же пристройся куда-нибудь. Руки-то везде сейчас нужны.

Потом они ходили в кино. Перед началом сеанса к киномеханику, парню в защитной гимнастерке, подбежал белоголовый парнишка и, звонко швыркая носом, дернул его за рукав:

— Федька, Маруська корову додаивает. Обождать велела.

Киномеханик удивленно хмыкнул:

— Чего это она за корову-то рано взялась?

— А опосля кино она на дальнюю ферму уедет, недосуг будет, — объяснял парнишка. — А корова-то взлягивает, не дается.

Вот уже десять минут седьмого, а киномеханик все не крутит картину.

— Чего еще, начинай давай! — покрикивают на него зрители. А парень ходит вокруг своей передвижки, установленной в конце продолговатого зальца, протирает что-то, подкручивает.

Но вот дверь в красный уголок широко распахнулась, и черноволосая, курносая девушка со всего маху плюхнулась на первое попавшееся свободное место.

Свет в зале сразу погас, на светлом экране забегали, заговорили люди.

…Крупными хлопьями валит снег. Ребята лепят снежную бабу. «Баба» вдруг ожила, подбоченилась тонкими руками-палками и пошла по снежной дороге показывать ребятам свои угодья.

— Ой, Федор, зазябла я совсем, — обернувшись к киномеханику, звонко крикнула черноволосая девушка. — И чего это ты посредь лета зиму показываешь, с опозданием на полгода кино привозишь.

«А у нас «Судьба человека» идет. Совсем новая картина», — опять с гордостью подумала Катя.

— По вашему-то клубу и это ладно, — усмехнулся парень и добавил добродушно-ласково: — Сиди давай, не крутись. После зимы весну запущу, согреешься…

— Вот подожди, — звонкоголосо продолжала девушка, — председатель говорит, на будущий год клуб в Замирайке новый будет…

«А у нас уж достраивают, большой, как в городе…»

— …так тогда мы тебя близко не допустим со старыми-то картинами.

— Ой, похоже, ты на будущий год сама из Замирайки в село переберешься, — оглянувшись, хитро хихикнул какой-то старичок.

— А я еще посмотрю, подумаю, — весело ответила девушка.

Бабушка склонилась к Кате, прошептала:

— Маруська-то — Федькина невеста…

«Весна на Заречной улице» в Липовке прошла давно, но Катя с удовольствием смотрела картину снова. Уж очень нравилась ей песня из фильма. Она даже подпевала тихонько его героям.

На душе у Кати стало легче — на нее всегда так действовала музыка. Девочка не знала, как поступит завтра, но что-то надо делать.

Катя проводила бабушку на ночное дежурство и, прощаясь, сказала:

— Я, наверное, завтра рано уйду, не дождусь тебя.

Аграфена Никитична поцеловала внучку, поправила сбившийся платок на ее голове.

— Ну-ну, смотри, как тебе лучше, — сказала ласково. — А я на днях прибегу к вам, попроведаю.