Девушка без лица

ДВАДЦАТЬ ДВА

Прибытие поезда было зловещим, до боли красивым. Ветер от локомотива сорвал сухие травинки с поля, которое я не видела.

Я знала, что на моем лице потрясение, и отец это не одобрил бы, и я попыталась скрыть реакцию, когда взглянула на него. То, что я увидела на его лице, удивило меня. Я ожидала сталь на его лице, а не красные щеки, сияющие глаза, широкую улыбку и ладони, сжатые перед ним в юношеской радости.

Я придвинулась к нему.

И снова тот жестокий вопль, подражающий речи людей, закричал:

— Все на бо-о-о-орт!

Шуай Ху первым из нас забрался в вагон.

Призраки мрачно летали вокруг, словно не было свободных мест, хотя все они были свободными.

Нет, это было не так. Вагон только казался пустым. Через миг он стал людным, а потом снова пустым. Мой отец и тигр тоже это заметили, с тревогой озирались в пустом тусклом вагоне.

Чух-чух-чух, вагон стучал по рельсам, минуя мили в мире духов. На первой останове жуткое подобие человеческого голоса крикнуло:

— Енотовая станция!

Еноты группой встали со скамьи, где они курили сигары и играли в домино. С пушистыми хвостами и самоуверенно, они прошли к двери. Они слезли, и двери задвинулись за ними. Один оглянулся, поймал взгляд Шуай Ху и показал ему неприличный жест. Смех Шуай Ху после этого показался бездонным, и от этого он мне нравился даже больше. Поезд поехал дальше, и я увидела, что и отцу понравился гулкий теплый смех монаха-тигра, хоть он никогда не признался бы в таком.

Время тянулось, и я не могла понять, сколько именно его прошло, да и прошло ли оно. Чуть позже Шуай Ху стал тихо посапывать во сне. Вытянутое на деревянной скамье мускулистое тело в оранжевом одеянии выглядело удивительно уязвимо. Что-то в приятной расслабленности позы напомнило мне кота, лежащего на спине, надеющегося и боящегося, что кто-то подойдет и почешет его живот. Мне даже захотелось потереть живот монаха, пока он спал, но не стоило пугать опасное существо, пока оно спало. Тигр-монах тяжело дышал во сне, а его храпы звучали как гулкое урчание.

Отец кивнул на длинные мили болот за окнами поезда.

Вокруг нас вдруг широко открылся мир, стало видно горизонт, поезд ехал по подвесному мосту над озером или долиной.

Мы добрались до места, где маленькие костры окружали нас в сумерках.

— Что это? — спросила я у отца. Голос хрипел после долгого молчания.

Отец тихо смотрел, с горечью поджав губы.

— Не знаю точно, Ли-лин. Это могут быть части душ людей, улетевшие от трупов, чтобы побродить пару часов и вернуться утром к могилам.

Я слышала, что он избегал неприятный вариант.

— Чем еще они могут быть?

Он протяжно вздохнул, почти застонав.

— Это могут быть лагеря призраков железной дороги.

Я обдумала это. Если костры были для еды, разведенные мертвецами, продолжающими действия, не понимающими, что они мертвы, то они оставались на землях мертвых долгие годы, их сорок девять дней давно прошли.

— Нужно что-то сделать, — сказала я. — Нужно их спасти.

Отец повернулся ко мне. Он помрачнел, выглядел как яростный призрак в темном углу.

— Что за глупости? Что мы можем для них сделать? Если я прав, то эти потерявшиеся души повторяют действия живых, лишенные средств или возможности пересечь Врата призраков. Что я могу сделать, Ли-лин? Прогнать их туда по одному?

— Разве старания не стоят спасения души человека?

Он фыркнул и отвернулся, сжимая и разжимая напряженно ладони.

— Соединить дух каждого мужчины и его труп, скорее всего, похороненный без отметок, узнать имя каждого и детали рождения, если он помнит их спустя десятки лет на этих землях. То, о чем ты говоришь, потребует работы всю жизнь от дюжины даоши, каждый день, много лет. И кто за это заплатит?

Я закрыла глаза, потому что не хотела и дальше смотреть на одинокие костры.

— Я понимаю тебя, — сказала я.

Мы молчали какое-то время, думая о мертвых. Чтобы построить рельсы, проходы пробивали в горах взрывами. Китайцев из-за худых тел и без защиты закона порой привязывали и опускали в темную трещину с динамитом в руках. Опасный процесс породил английскую фразу «a Chinaman’s chance» — ничтожный шанс.

Наконец, мой отец заговорил снова:

— Давай проясним, Ли-лин. Я расстроен, что не могу помочь этим людям. Они — моя ответственность, потому что я в этом регионе обладаю наибольшей властью при проведении людей между жизнью и загробной жизнью.

Я слушала его, еще миг обдумывала, что именно он имел в виду.

— Ты надеешься, что будет новый Туди Гон, объявленный в этом районе.

— Конечно, — сказал он. — Земной бог сможет созвать больше помощи Небес. Он сможет нанять гонцов из Ада, чтобы они разошлись по этим землям, собрали заблудшие души. А потом он сможет уговорить судей Короля Ада, чтобы стражи врат Ада открыли их и впустили сотни людей без документов.

Я кивнула.

— Милостивый Туди Гон сможет достичь больше за месяц, чем мы за всю жизнь.

Он посмотрел на меня и отвел взгляд, бормоча, тени из окна двигались по его лицу.

— Тогда ты понимаешь мою проблему. Туди Гон может совершить много хорошего, но все происходящее скрытное и подозрительное. Почему ритуал проводят в тайне? И почему этот Призрачный магистрат, Кан Чжуан, не мог просто связаться со мной? То, что он устроил тут ямен, без моих знаний, кажется подозрительным. Я не понимаю такой подход.

— Призрачный магистрат, — сказала я, — еще и плохо обращается с женщинами.

— Не важно, — сказал мой отец. — Справедливость мужчины не измеряется тем, как он ведет хозяйство.

— Да? А как по мне мужчина, который обходится с маленькой невестой так, что она предпочитает сбежать под риском охоты полиции Ады, чем жить под его правлением, тот, чье правление принесет нам несчастья.

Отец резко вдохнул.

— Ты знаешь, как много великих правителей принесли процветание своим землям, пока держали женщин в железной хватке?

— Может, они не были такими великими, как мы верили, — сказала я.

— Не глупи, Ли-лин, — сказал отец. — Если правитель приносит мир и богатство подданным, тогда то, как он обходится с женщинами, не важно.

— Ты считаешь женщин не важными.

Он пронзил меня взглядами.

— Ты так думаешь, Ли-лин?

— Ты предпочел бы сына, а не дочь.

Он отклонился, глядя в окно, и вздохнул.

— Ты меня не понимаешь, Ли-лин. Ты не понимаешь свою культуру. Ты не знаешь, почему многие китайские родители предпочитают сыновей?

— Догадываюсь. Это связано с энергией инь, нашей физической слабостью и писком женского голоса.

Он фыркнул.

— Нет, Ли-лин. Ты помнишь здания, которые мы видели, когда двигались к дельте Жемчужной реки?

— Большие прямоугольники со дворами в центре, — сказала я.

— Семьи там живут в больших комплексах, как огромные дома на холме Ноб. Но те поместья в Сан-Франциско вмещают шесть или семь человек, а дом с двором в Китае может уместить сотню.

— Сотню?

— Так меня растили, Ли-лин. Вокруг меня были братья, сестры, другая родня. Мои родители жили с нами, но и отец моего отца, его отец, некоторые дяди и их жены. Четыре поколения Сяней вместе. И мне это нравилось, когда я был мальчиком, все дети были готовы поиграть или поговорить. Мне никогда не было одиноко, и каждый прием пищи был шумным счастьем.

— И тебе не нравятся женщины, потому что…

— Хватит, Ли-лин. Я хочу, чтобы ты понимала, что мой прадед своим умом, долгими годами труда и удачей построил тот дом для всех нас. Патриарх этой семьи. Его сыновья не покидали его дом, пока не умирали, его семья была неразлучной. Его любили и уважали в его доме. Каждый прием пищи был праздником. Его сыновья давали ему внуков, с которыми он играл. Каждый внук начинал новое поколение. Каждое рождение мальчика было праздником, и все хотели узнать его.

— Дочери так отличались?

— Конечно. Дочь уходит, Ли-лин. Отец любит дочь, заботится о ней, радуется в ее присутствии, но она выходит за мужчину и становится частью его хозяйства. Люди говорят, что неудача, когда рождается девочка, но знаешь, почему?

— Нет. Прошу, продолжай.

— Допустим, дочь трудолюбивая, талантливая и добрая, заботливая и всем делает подарки, хорошо слушает, и что-то в ней заставляет всех вокруг улыбаться вместе с ней.

— Не вижу тут неудачи.

— О, она есть. Потому что дочь, даже любимая дочь, уйдет. Она выйдет замуж, уйдет в его семью, и ее родители больше ее не увидят. Ее отец будет сидеть один, печально вспоминать девочку, которая теперь озаряет другой двор. Родители знают, что с рождением дочери их ждет потеря.

Я молчала.

— Со мной росли сестры и кузины, Ли-лин. И некоторых я любил. Одна старшая сестра заботилась обо мне, и я восхищался ею. А потом она вышла замуж, и я ее больше не видел. Я провел много дней, рыдая по сестрам, которые ушли. Мне пришлось научиться не привязываться к женщинам. Моя мать, моя бабушка и жены моих дядь были единственными постоянными женщинами в моей жизни. Кузины, сестры и племянницы — временными. И какой дурак может заботиться о том, кто точно уйдет?

— Я тебя не оставил.

Отец поднял ладонь, словно хотел начать лекцию, но миг прошел, и он опустил руку.

— Ты осталась со мной, потому что твой муж был моим учеником, а его отец не жил в Америке. Ты знаешь, как я не люблю эту страну, Ли-лин. Эта земля без традиций, люди не уважают свое прошлое, не почитают своих предков, людей забывают, как только шаги утихают. Ничего знакомого, даже запах травы другой, как и цвет заката. Но это, клянусь, благословление многих китайских отцов: в этой стране моя дочь нашла хорошего мужчину, но осталась в моей семье.

— Пока ты не отрекся от меня.

Он склонил голову и пронзил меня взглядом.

— Я разорвал узы семьи из-за произошедшего.

— О чем ты?

— Старый враг искал меня по миру, — сказал он. — Он навредил тебе, Ли-лин. Оставил тебя в коме. И он напал на тебя только из-за меня.

— Так ты отрекся от меня ради моей защиты?

— Отчасти.

Я отклонилась и посмотрела в окно поезда. Многое в речи отца я не понимала, потому что жила и росла в другой культуре. Он держался от меня на расстоянии, потому что всегда ожидал потерять меня? Это было логично, хоть и ранило. Но со смертью моего мужа отец снова стал самым важным мужчиной в моей жизни, а я все еще не понимала его.

«По шагу за раз, Ли-лин», — на этом поезде он открыл о себе больше, как и об отношениях семьи, чем когда-либо. Я была благодарна, и я не давила.

— Насчет прошлого, — сказала я, — Китай настолько отличается?

Он моргнул и посмотрел на меня.

— О чем ты?

— Ты говоришь, что Америка не уважает прошлое, — я пыталась говорить так, чтобы он не разозлился, — но в прошлом году Император Китая пытался запретить книги о призраках и приказал сжечь картины с монстрами.

— Император Гуансюй юный, — сказал отец. — Он идеализирует современное, у него детский взгляд на традиции. Императрица-вдова знает лучше, а сейчас она правит как регент, пока Гуансюй живет в Летнем замке, вдали от власти. Она отклонила эти глупые указы.

— Но у этих взглядов есть поддержка, — сказала я. — Еще есть люди у власти, которые верят, что Китаю поможет стирание прошлого.

На лице отца появилось изумление, пока он слушал меня. Я ждала, пока он пошутит.

— Все разговоры о прошлом, — сказал он с улыбкой, — пока мы едем к нему.

— Ты рад встрече с придворным, который жил шестьсот лет назад?

— Дело не в количестве лет, — сказал он. — Он из династии Сун. Сун, Ли-лин! Это была эпоха роскоши, инноваций и открытий в Китае.

— Но этот Призрачный магистрат, — сказала я. — Ты не видел безликую девочку. Она убежала от него. Хоть она не была человеком, я видела, как она была испугана, какой одинокой была. Стражи Ада охотились на нее, и она могла убежать. Я дала ей шанс, и она могла сбежать, но сделала не это. Она услышала об угрозе для меня и решила встретить свои страхи. Она сдалась преследователям. Она пожертвовала свободой. Она защитила меня.

Он пронзил меня медленным взглядом, словно неспешно разрезал меня. А потом сказал:

— Ли-лин, ты считаешь себя виноватой в смерти матери?

Воздух вылетел из моих легких. Его вопрос потряс меня. Я не привыкла, что он так хорошо понимал мои мысли и чувства.

— Не виноватой, — сказала я, подбирая слова. — Но, в отличие от той девочки, я убежала как трусиха, оставила маму умирать.

— Ты убежала, — сказал он, — как умный и заботливый ребенок, который уважительно вел себя с матерью.

Я уставилась на него, ощущая боль. Он сказал:

— А Ли, честно, что было бы, если бы ты осталась и боролась?

— Может, мама могла бы сбежать.

— Нет, — сказал мой отец. — Ли-лин, я тогда был намного сильнее, во мне был пыл юности, и я едва выжил после атак демоницы, пока солнце не взошло, погасив ее силу. Когда я думаю об ужасе ее волос… — он притих на миг, отогнал воспоминания и продолжил. — Ли-лин, она порезала бы твое тело, будто ты из бумаги, и это увидела бы твоя мать перед смертью: растерзанную дочь. Ты убежала, как она хотела, и ты дала ей шанс умереть с достоинством, она в конце была рада, что ты выжила. Я не могу поверить, что ты эгоистично желаешь, чтобы было иначе.

Я ощущала боль от давних ран, все еще страдала от них. Как мы могли надеяться исцелить травмы прошлого, когда те травмы меняли нас, влияли на нас? Моя мама, мой муж умерли слишком рано. Мне часто снились ладони в крови, она стекала с них, и никакая вода мира не могла отмыть меня.

Влага на щеках застала меня врасплох. Я вытерла слезы рукавами, жалея, что так легко нельзя было вытереть кровь. Я тряхнула головой и посмотрела в окно поезда. Холмы проносились мимо, и локомотив гудел. Пейзаж был странным отражением Калифорнии, где свет всегда падал золотыми лучами. Шуай Ху чуть заерзал во сне. Коты могли спать где угодно.

— Твои слова важные, отец, — сказала я и застыла от слова, что вылетело из моего рта. Может, это потрясло и его, мы молчали до конца поездки, смотрели на призрачный пейзаж, проносящийся за окнами.

За стуком по рельсам я слышала шипение волн, а потом нечеловеческий голос выкрикнул, будто заманивая добычу:

— Следующая остановка — Ямен призраков.