Доченька. Возвращение

Глава 11 Ветер гнева

На следующее утро Адриан встал рано и вышел купить газету. Они с Мари не говорили о Мелине. Возвращение домой было довольно унылым, никто не осмеливался шутить или для собственного удовольствия напевать прекрасные мелодии, услышанные на мессе. Поль попытался разрядить атмосферу, запустив в младшую сестренку несколько снежков на выходе из церкви, но никто и не подумал веселиться.

По традиции в семействе Меснье подарки открывали по возвращении с полуночной мессы. Как обычно, в доме прозвучали возгласы удивления, звонкие поцелуи благодарности, от удовольствия сияли глаза, на лицах лучились растроганные улыбки… Если бы кто-то заглянул в этот момент в окно, то подумал бы, что именно таким и должен быть рождественский вечер в счастливом семействе.

Однако Адриан и Мари не ощущали особой радости. Вопрос об удочерении остался без ответа, отравлял их сердца и мысли.

После ритуального «Доброй ночи!» домочадцы разошлись по своим комнатам. Адриан и Мари легли спать молча. Он быстро уснул, утомленный суматошным днем. К Мари, которая никак не могла объяснить поведение супруга, сон не шел. Она пыталась понять, почему Адриан отреагировал именно так. Казалось бы, не было ни единой серьезной причины для этого. Она не понимала своего супруга, и констатация этого факта леденила ее сердце. Что с ними случилось? Их взаимопонимание и нежность, их страстная ненасытная любовь — словом, все, что соединяло их тела и души, — неужели это исчезло? После бессонной ночи Мари пришла к единственному логичному выводу: Адриан просто не хочет, чтобы в доме появился еще один ребенок. И ради того, чтобы сохранить мир в доме в этот день, двадцать пятого декабря, она решила быть милой и веселой, несмотря на то что на душе у нее было тяжело.

Это было прекрасное семейное утро, из тех, какие Камилла и ее мать особенно любили. Сегодня каждый мог как следует, без суеты, рассмотреть свои подарки. И, конечно, их обновить. Мари поставила подаренную Адрианом пластинку «На прекрасном голубом Дунае» Штрауса. Что до Камиллы, то она искала себе партнера для партии в шахматы на новой доске.

Однако в доме не было привычного веселья, и Поль это сразу уловил. Оставшись с матерью наедине, он сказал расстроенно:

— Мам, ты с завтрака не сказала мне ни слова! Лора это тоже заметила. Ну и Рождество! Камилла надулась, потому что отец отказался сыграть с ней в шахматы. Матильда убежала к Мари-Эллен, чтобы познакомить ее со своим Эрве. И бабушка еле-еле ходит и кашляет так, что сердце разрывается! Так недалеко и до хандры!

Мари невозмутимо выслушала его жалобы. Она стояла, прислонившись спиной к стене, скрестив руки на груди. Сегодня на ней было бежевое шерстяное платье с присборенной на талии широкой юбкой и пояском, длиной до тонких, красивой формы лодыжек.

— И ты, мамочка, похожа на модную картинку — безмолвная и безупречно элегантная! Адриан не жалеет денег на твои наряды!

Поль увидел, что мать нахмурилась. Наконец-то ему удалось ее расшевелить! Мари поспешила ответить сыну:

— Мне бы хотелось, чтобы Адриан меньше денег тратил на нашу одежду и чтобы у него были более широкие взгляды на христианское милосердие! Прости, что я не так много улыбаюсь, как обычно на Рождество, но у меня хватает забот!

Она вздохнула и прижалась к груди сына, ища хоть немного нежности, в которой ей отказывал супруг. Уткнувшись лицом в его плечо, она на время постаралась забыть о своих печалях и вопросах без ответа. Поль обладал даром успокаивать ее одним своим присутствием, навевать спокойствие, внушать уверенность…

— Ты не хочешь мне рассказать, мам? Вы с Адрианом никогда не ссоритесь… И я не могу понять, что не так!

Мари мгновение сомневалась, но потом решилась и рассказала сыну обо всем, что ее печалило. Когда она закончила, Поль задумчиво покачал головой.

— Мам, ты должна постараться его понять. Возможно, Адриан нуждается в покое… И потом, ты ведь уже бабушка! Лора ждет малыша, Лизон носит под сердцем третьего ребенка. Матильда тоже скоро станет матерью. У тебя будет кого холить и баловать, и на каникулах в доме снова будет полно детей. Мелина — это та самая девочка, которая бросилась тебе на шею в церкви? У меня такое впечатление, что она хитрая бестия! В тебе она угадала чувствительную душу и теперь пытается тебя растрогать, разбудить в тебе жалость. И ей это удается! Но тебе не стоит так из-за нее убиваться. Подумай сама, целый год ты живешь в окружении детей, у тебя ведь есть твои ученицы… Неужели тебе этого мало?

Мари отвернулась с ощущением, что ее не поняли. Как объяснить, что она испытывала, глядя на Мелину? Это желание защитить, приласкать, это странное притяжение, неконтролируемое и непостижимое…

— Может, ты и прав, — наконец ответила она с улыбкой. — Адриану не пришлась по душе мысль, что в доме появится еще одна девочка, которой нужно уделять время, внимание, которую нужно любить… Да, он вырастил вас троих. И если он не хочет снова вступать на этот путь, я не могу его заставить. И все же очень жаль, что это так! Признаюсь, я ужасно разочарована, больше, чем ты можешь себе представить…

Поль крепче обнял мать и нежно ее поцеловал в лоб. В глубине души он восторгался ее способностью сопереживать чужому горю, тем, что она всегда готова отдавать себя во имя чьего-то блага, вместо того чтобы наслаждаться налаженным бытом и своим завидным статусом супруги уважаемого в городе человека.

— Мам, ты никогда не изменишься! — шепнул он ей. — Ты чувствуешь себя никому не нужной, если не заботишься о ком-то обделенном или отверженном. Но ведь у тебя есть бабушка, которую нужно лечить, Адриан, которого нужно баловать, и, конечно, Камилла, которая нуждается в тебе, когда приезжает домой из пансионата!

Мари грустно улыбнулась и с явной неуверенностью кивнула:

— Договорились, я не буду больше об этом думать. Ты убедил меня, доволен? И прошу, ни слова о Мелине Лоре и Матильде! Это вызовет ненужные разговоры, и Адриан расстроится. Он рассердится на меня за то, что я рассказала об этом всему семейству.

На следующее утро Поль и Лора уехали в Тюль, где они жили, хотя уже и подыскивали себе жилье в Бриве. Первый день нового года они планировали отпраздновать в «Бори» с Лизон и Венсаном. Лора радовалась этой поездке, потому что очень хотела повидаться с родителями. Матильда с супругом два дня провели в Обазине, и молодая женщина то и дело поражала Мари и Камиллу своими придумками и весельем. Ее высокие каблучки стучали по всему дому под аккомпанемент песен Эдит Пиаф, которые она бесконечно напевала. Мари-Эллен, Амели и Жаннетт пришли к ней в гости, и они провели несколько беспечных и радостных часов возле елки, аромат которой понемногу ослабевал.

Потом Матильда и Эрве уехали на автобусе в Брив. Мужу Матильды, по его же словам, не терпелось «вернуться в настоящий город». С их отъездом в доме снова воцарились тишина и покой. Нанетт много спала; старушка медленно выздоравливала после продолжительного бронхита. Адриан снова стал навещать больных, и хлопот у него прибавилось, поскольку стояли холода и многие дети кашляли.

После полудня второго января Мари решила немного прибрать в столовой. Камилла рисовала за столом под лампой, в ласковом свете которой красиво блестели елочные украшения. Гудела чугунная печь. Комната полнилась протяжными и гармоничными аккордами вальса «На прекрасном голубом Дунае».

— Как нам сейчас хорошо, мам! — сказала Камилла, поднимая голову. — И мне так нравится эта музыка! Папа угадал с подарком, ты ведь так любишь вальсировать! Только… Мы точно не разбудим бабушку Нан?

— Нет, музыка совсем негромкая, — ответила Мари, грациозно двигаясь по комнате под вальс Штрауса.

Приблизившись к окну, она заметила, что на снежном покрове появились проталины.

— Да, мы с тобой — как птички в теплом гнездышке! — отозвалась она.

И внезапно словно окаменела на середине па: по площади в сопровождении мадемуазель Берже шли воспитанницы приюта. Все в одинаковых бирюзовых пальтишках, девочки шагали сгорбившись, словно борясь с сильным ветром. Над их плечами развевались шарфики.

«Сегодня их вывели на прогулку наверняка потому, что дождь перестал. И девочки сделают круг по городку!»

Девочки шли парами, самые высокие впереди, маленькие — сзади. Они как раз проходили мимо дома доктора Меснье. Неужели Мелина почувствовала ее взгляд? Или она знала, что Мари живет здесь? Девочка смотрела прямо на окно, возле которого застыла Мари. Лампа хорошо освещала комнату, открывая взглядам прохожих большую елку в серебристых гирляндах, печку, мягкую мебель, сидевшую за столом Камиллу… и ласковое лицо Мари, бледное в ореоле золотисто-каштановых волос.

Мари вздрогнула, словно от удара электрического тока. Не вид маленькой сироты ее поразил, но выражение одновременно мольбы и отчаяния на ее порозовевшем от холода личике. Она знала, что Мелина увидела ее дом именно таким, в каком хотела бы жить сама, — теплым и уютным. И, вне всяких сомнений, благодаря живому, как у всех детей, воображению, на месте Камиллы она представила себя!

«Бедная крошка! Она такая худенькая и такая одинокая! Никто не держит ее за руку!» — подумала Мари, с трудом сдерживая слезы.

Ее сердце учащенно билось. Она искренне сочувствовала этому ребенку, лишенному всего самого ценного в жизни — семьи и любви. Ей показалось, что она ощущает, как маленькое тельце девочки прижимается к ней возле могилы святого Этьена.

— Что с тобой, мам? — спросила Камилла. — Ты плачешь?

Обеспокоенная девочка встала и подошла к окну как раз вовремя, чтобы увидеть удалявшуюся Мелину. Сирота снова и снова оглядывалась на докторский дом, и выражение ее личика было несчастным.

— Ты увидела Мелину, правда? И поэтому расстроилась. Она такая миниатюрная!

Растроганные, мать и дочь обнялись.

— Послушай, мам! Ты должна снова поговорить с папой! Он такой добрый, всегда готов бежать к своим больным! Наверное, он не совсем тебя понял, когда ты спросила у него о девочке накануне Рождества. И потом, ну почему ему отказываться? Не понимаю! Скажи ему, что я буду убирать в доме, готовить и стирать одежду девочки. Поговори с ним в ближайшие дни, хорошо?

Мари вытерла слезы и поцеловала дочь. Она видела, что Камилла очень хочет взять девочку под свою опеку.

— Ты права, дорогая! Я поговорю с отцом, и на этот раз серьезно. Я не хотела с ним ссориться в праздники, но я имею право услышать хоть какое-то объяснение!

Девочка не ответила. Она заметила, что отношения родителей стали напряженными, но, по ее мнению, повода для серьезного беспокойства не было.

— Мама, но вы ведь с папой не поссорились?

— Нет, Камилла. За последние без малого двадцать лет мы с ним вообще не ссорились. Не беспокойся, все хорошо…

5 января 1948 года

Тепло одетая Мари стояла на пороге своего дома. Она поджидала Адриана, рассеянно рассматривая прохожих. В этот день на площади Обазина было многолюдно и шумно — здесь проходила ярмарка свиноводов. Приехавшие со всего края покупатели переходили от загородки к загородке, осматривая животных и выбирая самых видных и, конечно, самых откормленных. Затем следовало обсуждение цены, при этом свиноводы упорно торговались, громко нахваливая свой товар.

Нанетт сидела у окна в своей комнате, прижавшись носом к стеклу, и наслаждалась зрелищем. Она получала удовольствие от всей этой какофонии. В прошлые годы ради того, чтобы побывать на такой ярмарке, она вставала очень рано. Как всякая порядочная лимузенка, Нанетт любила поговорить и потолкаться среди таких же, как и она сама. Этой зимой она часто бывала в плохом настроении, поскольку тот, кого она обычно называла своим зятем, а в последнее время — своим палачом, предписал ей покой и тепло, заставив смириться со множеством всяческих запретов.

Мари снова обвела взглядом площадь. И задержала дыхание, ощутив беспокойство.

«Адриан уехал в район Бейна, но пообещал вернуться к обеду. Каким пустым мне кажется дом…» — думала она.

Накануне Камилла уехала в Брив, где она училась в коллеже для девочек. Мари до сегодняшнего дня откладывала разговор с мужем. И сгорала от нетерпения.

«Это правильно, что я решила подождать! Если Адриан повысит голос или разозлится, Камилла об этом не узнает. Но почему он до сих пор не вернулся?»

Наконец ее желание сбылось: «Траксьон» Адриана медленно проехал вдоль загородок, сквозь которые виднелись розовые спины свиней, — одни животные барахтались в грязи, другие спали там же.

— Ну и шум! — воскликнул доктор, выходя из автомобиля. — А запах! Мари, как мило с твоей стороны ждать меня на пороге! Я чувствую себя моряком, который возвращается в порт!

С этими словами он обнял жену за талию и привлек к себе. Она показалась ему слегка расстроенной, но он не обратил на это особого внимания. Они быстро пообедали в кухне в компании Нанетт. Когда старушка, как обычно, удалилась к себе в спальню для послеобеденного сна, супруги оказались тет-а-тет в тишине, нарушаемой только тиканьем настенных часов.

— В котором часу ты снова уедешь? — спросила Мари, скатывая пальцами кусочек хлебного мякиша.

— Ближе к вечеру. Нужно навести порядок в бумагах. С радостью приму твою помощь, если у тебя найдется для меня немного времени. Это возможность несколько часов побыть вместе!

Адриан лукаво улыбался. На его широкий лоб, который она так любила гладить, упала прядь серебристых волос. На мгновение Мари решила отказаться от своей затеи. Зачем портить такой прекрасный момент близости? И тут Адриан сказал:

— Сегодня вечером мне нужно зайти в приют, послушать одну из девочек. Наверняка у нее бронхит. Речь идет о маленькой Мадлен.

— Наверное, мама Тере очень переживает, ведь она так привязана к этой девочке! Тем более что Мадлен такая ласковая и послушная! Адриан, раз ты сам заговорил о приюте, скажи, ты подумал о моей просьбе в канун Рождества?

Мари не осмеливалась поднять глаза на супруга в страхе, что прочтет на его лице раздражение или даже гнев. Опасаясь худшего, она встала, подошла и устроилась у него на коленях, словно дитя, которому нужны ласка и нежность. Воцарилась тишина. Через какое-то время она попыталась еще раз:

— Любовь моя, умоляю, не бросай «нет» мне в лицо, как в тот раз! Я понимаю, на это должны быть какие-то причины, но мне ты показался тогда таким жестким, таким отстраненным… Я пришла в полное замешательство!

Адриан ничего не ответил, но напрягся, Мари это почувствовала и, прижавшись щекой к его чисто выбритой щеке, сказала:

— Дорогой, я снова завела с тобой этот разговор, потому что уверена: этой девочке очень нужен дом, мама и тепло семьи…

— И, разумеется, ты должна стать этой мамой, а наш дом — тем самым «идеальным домом»! — живо откликнулся Адриан. — Мари, к чему все это? С завтрашнего дня ты начинаешь работать в школе при аббатстве и будешь видеть эту девочку каждый день! Сколько я тебя знаю, ты всегда кого-то учишь читать и писать, если не утешаешь и уговариваешь, что ссадина на коленке скоро заживет. Я сказал тебе раз и повторяю снова: я не хочу усыновлять ребенка.

Адриан деликатно, но настойчиво отстранился, потом помог ей встать.

— Прости меня, Мари, но у меня нет других аргументов. Я хочу, чтобы ты поняла: тема закрыта!

Она внимательно посмотрела на него. Адриан был рассудительным человеком, умел владеть собой. Чувствительный и щедрый душой, он всегда старался поддержать того, кто нуждался в сочувствии и участии. Однако сегодня он показался ей упрямым, жестким и чересчур авторитарным.

Их взгляды встретились. Адриан первым отвел глаза и воскликнул:

— Не смотри на меня так! Я не чудовище! Я уважаю труд монахинь, которые отдаются душой и телом служению этим сиротам. Я достаточно часто бываю в приюте по делам, чтобы знать: у девочек все есть, и ласка, и внимание. И если ты будешь видеть их каждый день…

Мари нервно закивала и через пару секунд спросила:

— Адриан, что происходит? Стоит мне заговорить о Мелине, как ты начинаешь злиться!

В кухне повисла долгая тишина, если не считать теперь уже раздражающего тиканья часов и свиста чайника. Адриан провел рукой по волосам. Он был похож сейчас на человека, который готов броситься в воду, но еще колеблется, не зная, будет ли удачным прыжок. И все же он решил объясниться и заговорил серьезным тоном:

— Мари, случай с Мелиной особенный. Несколько дней назад я разговаривал о ней с матерью Мари-де-Гонзаг и… Скажем так, мы вспомнили обстоятельства рождения девочки. Я не должен был тебе рассказывать, но ты меня вынуждаешь. Мелина — плод насилия над женщиной. И прости, если я покажусь тебе человеком недалеким, но мне противна сама мысль об этом! Это ребенок, о корнях которого ничего не известно. Ее отцом может быть гнусный пьяница, а наследственность — это не шутка. Хочу тебе напомнить, что я врач и кое-что об этом знаю. Идея взять в свой дом девочку, которая, возможно, происходит из порочной семьи, мне совсем не нравится!

Мари в одно и то же время почувствовала облегчение и отчаяние. Одно только слово «насилие» всколыхнуло в ней жуткие воспоминания. Наихудшим же было отвращение, которое ясно читалось на лице Адриана. Она сказала едва слышно:

— Но ведь ее мать ни в чем не была виновата! На ее месте могла оказаться любая женщина, здоровая телом и душой, с которой подло поступил мужчина. Разве то, о чем ты говоришь, — достаточное основание, чтобы оттолкнуть Мелину, невинное дитя?

Адриан прошел к застекленной двери, выходящей в сад. Повернувшись к жене спиной, он сказал быстро:

— Да, это достаточное основание! По крайней мере, для меня. Я знал отца твоих детей. Пьер был честным, непьющим и работящим, хоть и гневливым. Я счел своим долгом воспитывать Лизон, Поля и Ману и делал это с радостью, потому что любил тебя.

Мари вздохнула. Ману… Так они звали Матильду, когда та была маленькой девочкой.

— Я все это знаю, Адриан! Для них и для нашей Камиллы ты всегда был прекрасным папой. Поэтому я считала, что ты можешь дать любовь и еще одному ребенку…

Голос Мари сломался. Она не могла больше сдерживать слезы.

— О Адриан, я никогда не просила тебя ни о чем настолько важном для меня. Не могу объяснить, почему меня так тянет к этой девочке! Она такая хрупкая, такая печальная… И это в столь юном возрасте! Я знаю, как ей бывает страшно, как больно ощущать себя одинокой в этом мире, каждое утро ждать чуда… Отца или мать, которые придут в аббатство и заберут ее домой. И это все никак не происходит! Не происходит, Адриан!

Адриан стремительно обернулся, пораженный отчаянием, которое звенело в голосе жены. Увидев, что Мари, как ребенок, трясется от рыданий, он поспешил подойти к ней, обнял ее и стал нежно баюкать, стараясь не смотреть на искаженное горем родное лицо.

— Любимая, дорогая моя, не плачь! Единственное, чего я не переношу, — это видеть, как ты страдаешь! Прошу, успокойся! И забудь о Мелине. Она не должна была попасть сюда, в обазинский приют. Тебе никогда не следовало ее видеть, но судьба посмеялась над нами!

— Что такое ты говоришь? — спросила Мари. — Что ты от меня скрываешь? Почему мне не следовало ее видеть? Ты знаешь что-то, чего я не знаю, это очевидно! И причем здесь судьба? Объясни!

Адриан вздохнул, изнемогая от бессилия и гнева. Он, возможно, и был кое в чем ограниченным, но и она оказалась — на редкость упрямой… Он отошел от Мари и стал ходить взад и вперед по кухне, стараясь собрать остатки самообладания. Удивленная Мари наблюдала за ним. Наконец она подошла к нему и изо всех сил сжала его руки:

— Адриан, успокойся и перестань сердиться! Скажи мне правду, я имею право ее знать! Ты пугаешь меня!

— Хорошо, — пробормотал он, сдаваясь. — Знай, что ты принуждаешь меня нарушить клятву. Мари, я поклялся матери Мелины никому не открывать ее имя и имя отца девочки, хранить этот секрет всю свою жизнь. Для меня это стало таким наказанием…

Мари, пораженная словами мужа, отшатнулась и бессильно опустилась на стул. Внезапно ей стало страшно. Она закрыла руками лицо, чтобы Адриан не видел ее дрожащих губ.

— Говори! — потребовала она.

— Леони! — тихо сказал Адриан. — Ты уже догадалась… Это она — мать Мелины.

Мари показалось, что она проваливается в темную пропасть, до краев полную секретов и лжи, и эта пропасть могла поглотить ее навсегда. Она закрыла глаза и уцепилась за край стола, как если бы реальность этого предмета могла помочь ей выбраться из кошмара. Минуту назад ей хотелось знать правду, но теперь она сожалела о том, что разрушила закрытый уютный мирок своей прошлой жизни. Жизни в неведении, такой, какой она была до признания Адриана. Потрясенная Мари переспросила:

— Леони… Она мать Мелины? Как это возможно? У Леони не было детей! По крайней мере, насколько я знаю…

Мари запнулась, во рту у нее пересохло. В ее душе происходило нечто странное: возмущение и негодование боролись с неясным, но уже нарастающим страхом. Зачем бы Адриану придумывать такую историю? Если бы он и решил что-то от нее скрыть, то не стал бы измышлять столь жуткую ложь, которая, он наверняка знал это, нанесет ей глубокую рану. Все, что касалось памяти Леони, было для Мари свято. Она ждала продолжения, и оно не замедлило последовать.

Адриан сел на стул. На его лице читались усталость и… облегчение. Он проиграл партию. Упрямство жены восторжествовало над его желанием сохранить тайну. Оказавшись припертым к стенке, он был вынужден рассказать все, и эта правда обжигала его губы. Опустив глаза и положив руки на колени, он стал рассказывать, словно бы сам себе, как человек, мысли которого где-то далеко:

— Что ж… Леони родила девочку. Они ведь похожи, правда? И это от тебя не укрылось. Я должен был предусмотреть, что однажды ты обратишь на Мелину внимание…

В висках у Мари стучало. Сердце колотилось, как сумасшедшее, она дрожала, словно от озноба. Влажные руки конвульсивно сжимались и разжимались. Ей нужно было успокоиться и собраться с мыслями. В рассказе Адриана она уловила противоречие.

— Мелине двенадцать… По крайней мере, насколько я знаю. Но Леони… Где она жила в то время? Дай подумать… Здесь! В Обазине, с сестрами! Теперь я вспомнила, она была послушницей! Чтобы монахиня из аббатства встречалась с мужчиной?.. Невозможно! И только не Леони! Я не верю тебе, Адриан! И Леони мне бы обязательно сказала, если бы у нее был ребенок! Ты ошибаешься… Наверное, ты перепутал события, даты…

Мари ждала с немой мольбой во взгляде. Он поднял голову и посмотрел в полные боли глаза жены. Оба бледные, с напряженными лицами, они понимали, что это для обоих нелегкое испытание. После грядущих признаний каждый из них станет немного другим… Они переживали свой первый серьезный кризис.

Адриан первым нарушил ставшую невыносимой тишину:

— Я не ошибаюсь, Мари! Я сам принимал роды у Леони. Она очень мучилась, я даже думал, что она не выживет. У нее было сильное кровотечение. Потом я отвез крошку к женщине, которая должна была ее воспитывать. Леони все предусмотрела… чтобы никогда не видеть свою дочь!

Слова Адриана, казалось, не затрагивали разума Мари. Она просто им не верила. Это звучало как пересказ романа или сценария! Ее собственная реальность не совпадала с реальностью Адриана. И он понял, что происходит в ее душе, по пустому, неуверенному взгляду. Он подошел, взял ее лицо в ладони и серьезным тоном сказал:

— Мари, посмотри на меня! Я не придумал ни слова! Ты не ожидала услышать такую правду, я знаю! Но ты заставила меня нарушить обещание. И самое меньшее, что ты можешь теперь сделать, — это выслушать меня. Отступать уже поздно…

Эти слова Адриана хлестнули ее, как плетка. Она высвободилась из тисков его рук и, покачиваясь, встала. Из буфета достала стакан и наполнила его водой из-под крана. Рука дрожала так сильно, что вода расплескалась. Мари взяла полотенце и стала вытирать капли. Наконец ей удалось задать терзавший ее вопрос:

— Изнасилование… Но как это могло случиться с Леони? Она не… Только не она! Она бы мне рассказала! Как могла она скрывать от меня такую боль? Почему?

— Увы, это правда! Если бы не изнасилование, Леони, вероятно, не приняла бы монашество. Мать Мари-де-Гонзаг приютила ее, чтобы она могла жить в отдалении от мира. Никто из монахинь не знал о ее беременности. Леони переносила свое положение стойко, и решимость ее ни разу не поколебалась. Она все предусмотрела. Положила в банк все деньги, которые имела. Каждый месяц часть их должны были передавать одной молодой вдове, которая жила возле Узерша. Та, обрадованная такой удачей, в письменном виде пообещала заботиться о девочке до ее совершеннолетия. Леони была порядочной женщиной. Не отрицаю, она оставила свою дочь, но хотела помочь ей получить образование. Однако судьба иногда зло шутит над нами… Началась эта ужасная война. Ты, как и я, знаешь, при каких страшных обстоятельствах погибла Леони. А четыре года назад умерла приемная мать девочки. Кому-то из родственников покойной пришла в голову идея написать в приют, чтобы узнать, что делать с ребенком. И мать Мари-де-Гонзаг, естественно, не колебалась ни секунды… Любовь и уважение, которые она испытывала к Леони, не позволили ей поступить иначе. Вот что гораздо позже она сказала мне, слово в слово: «Я чувствовала себя обязанной позаботиться о ребенке нашей дорогой сестры Бландин, на долю которой выпали такие страдания и которая умерла за Родину. Я счастлива дать маленькой Мелине крышу над головой и всю любовь, на которую я способна!»

Мари поднесла руку ко лбу. У нее кружилась голова. Она ощущала жар и леденящий холод одновременно. Все тело ее изнемогало от боли. Она сжала челюсти, сдерживая ураган ярости, кипевшей в ней. Изнутри поднималась сила, грозившая ее уничтожить. Такого гнева она прежде не испытывала!

— Леони изнасиловали! Расскажи мне, как это случилось! Не пытаешься ли ты скрыть от меня часть правды? Сначала ты говорил, что не знаешь Мелину, теперь же оказывается, что тебе прекрасно известно о том, что девочка родилась в результате насилия над ее матерью! Сколько еще версий у тебя заготовлено? Я могу предложить вполне правдоподобную: не твоя ли, случайно, дочь Мелина, не плод ли она вашей с Леони связи? Вы ведь многие годы были любовниками, такое не забывается! Страсть могла вернуться к вам, как говорится… Я пойму, признайся! Адриан, сейчас мы достигли такой точки, что ты должен сказать мне всю правду!

Мари чувствовала себя прозревшей и преданной. Адриан смотрел на нее ошарашенно. Жена намекала на ту часть его прошлого, о которой он давно забыл. Времена, когда их с Леони связывали не столько романтические, сколько дружеские отношения, казались ему не стоящими внимания по сравнению с глубокой и искренней любовью, которую он питал к Мари.

— Дорогая, и ты осмеливаешься бросать мне в лицо такое обвинение?! — возмутился он. — Ты сама веришь в то, что говоришь? Когда я обручился с Леони, твоей Матильде было три месяца! А когда мы расстались, она только начинала говорить. А сама ты была замужем за Пьером. Я никогда тебя не упрекал в том, что ты связала свою жизнь с другим мужчиной. Леони и я! Значит, ты считаешь, что я мог иметь связь на стороне в 1935-ом, когда мы были так счастливы и у нас уже была наша крошка Камилла? Ты слишком плохо обо мне думаешь! Я никогда не обманывал тебя, никогда!

Мари, не помня себя от горя, ходила взад и вперед по кухне. Руки она скрестила на груди, словно обороняясь.

— Ты меня не обманывал? А как же назвать то, о чем ты только что рассказал? Ты принял роды у Леони, ты знал, что она оставила свою дочь… И в довершение всего ты знал, что ее ребенок живет в Обазине, рядом с нами! Разве это не предательство?

Она подошла к Адриану и несколько раз ткнула ему в грудь пальцем:

— Это бесчестно — поступить так со мной! Я была единственной подругой Леони! Больше того, я была ее названной сестрой! И я не знала ничего об этой отвратительной истории. Не знала о существовании Мелины!

Мари не могла ни кричать, ни плакать. Она говорила тихо, и лицо ее застыло от заполнившего всю ее гнева. Адриан никогда не видел ее в таком состоянии. Он испугался.

— Мари, пойми, Леони взяла с меня клятву, что я никогда не открою тебе ее тайну. Она так стыдилась этого… Повторяю, для нее этот ребенок был плодом отвратительного насилия, невыносимого осквернения… Она хотела уберечь тебя… И даже больше! Зная тебя, она все сделала, чтобы держать свою дочь как можно дальше отсюда. Едва оправившись после родов, она так объяснила мне свое решение: «Я не хочу, чтобы Мари знала о Мелине. Она захочет взять ее к себе, воспитывать… И я не желаю этого! Я не позволю ей обременить себя ребенком, зачатым в страхе и отвращении». Леони приняла решение, я дал ей слово молчать. И скажу больше: если хочешь знать, я был согласен с ней, Мари! Это все! Вопрос закрыт, больше мне нечего сказать!

Они смотрели друг на друга — соперники, выискивающие друг у друга брешь в броне: Адриан с растрепанными волосами, Мари, сотрясаемая нервной дрожью. Упрямая, она не сдавалась:

— Ну нет, вопрос далеко не закрыт! Изнасилование… Как это случилось?

— Это было в Лиможе. Ты знаешь, как страдала Леони после смерти Пьера. Она пускалась во всякие авантюры, часто бывала на людях. И она была красивой, за ней многие ухаживали. Она любила танцевать, а по вечерам много пила, надеясь утопить в бокале свою тоску. Леони создавала себе праздник, чтобы убежать от отчаяния и одиночества. Она утратила вкус ко всему, даже к жизни! Ее существование превратилось в бег без цели, в своего рода суицид… Но она была слишком гордой и никогда не просила о помощи!

Мари сделала Адриану знак замолчать. Она не хотела этого слышать! Что он может знать об отчаянии страстной женщины, которая отказывается смириться со смертью любовника? Он не может себе даже представить… Она, Мари, знала свою подругу лучше, чем кто бы то ни было! Она ясно представила красивое лицо Леони, вспомнила о ее полной риска жизни, всегда между страстью и печалью… Леони… Как могла она все это от нее скрывать?

Мари подавила горькие слезы. Ее подруга страдала, а она, фактически ее сестра, не сумела понять, помочь… Мари решительно повернулась к Адриану спиной, ей был ненавистен его взгляд, осознание его превосходства, поскольку он владел этой тайной, а она — нет… Мари подошла к застекленной двери и прижалась горячим лбом к стеклу.

«Леони… — думала она. — Я снова вижу ее маленькой девочкой в приюте… Я рассказывала ей волшебные сказки, чтобы она уснула… Когда мы выходили из столовой, она цеплялась за мое платье… В первый раз я покинула ее, когда таинственный господин Кюзенак приехал на меня посмотреть. Я тогда еще не знала, что это был мой отец. Но однажды мы с папой вернулись в Обазин. Я снова увидела мою Леони, которая на меня обижалась, и забрала ее с собой в «Бори». Я заботилась о ней. Мы были так счастливы втроем! Она вела хозяйство, шила… Была лучиком солнца в доме. Я помогала ей заниматься, когда она захотела стать медсестрой…»

Последовавшее за вспышкой гнева молчание удивило Адриана. Он позвал тихонько:

— Мари! Мари, что с тобой? О чем ты думаешь?

— Замолчи! Оставь меня в покое!

Закрыв глаза, Мари прогнала из сознания мысли о муже и вернулась в свои воспоминания. Там была Леони — миниатюрная, с ладной фигуркой. Какая она была красавица — черные волосы, голубые глаза! Леони в розовом платье… Леони в форме медсестры… Леони в шелковом наряде и в шляпке из органди, когда она приехала в Обазин через год после внезапной смерти Пьера…

«Господи! — мысленно воскликнула Мари. — Она представила мне Адриана как своего будущего супруга, хотя в это время уже сгорала от запретной любви к моему мужу! И они с Пьером стали любовниками… Не смогли противостоять своему желанию… Как я тогда их ненавидела! А потом простила… Когда умер Пьер, это Леони, а не я стала настоящей вдовой. И она так и не оправилась после этой потери. Она лишилась Пьера, своей единственной настоящей любви! А я, я вышла замуж за Адриана, ее бывшего жениха. Гротескная ситуация! Как она, должно быть, тогда меня презирала!»

Адриан начал беспокоиться: происходящее стало казаться ему слишком драматичным, чего он никак не ожидал. Поведение жены привело его в замешательство. Он приблизился неловко к Мари и обнял ее за плечи. И заставил повернуться к себе лицом.

— Мари, прошу, не закрывайся в молчании! Я не в ответе за жизнь Леони. Я только выполнял ее волю. Я чтил ее память, так что не нужно меня в этом упрекать! Когда она рассказала мне все — и об изнасиловании, и о беременности, — я понял, как она несчастна и что я не имею права ни оттолкнуть ее, ни предать. Послушай, дорогая! Ты должна понять, почему Леони отказалась от дочери. Когда ты узнаешь, как это произошло, то поймешь. Мне неприятно говорить это, но что мне остается… Ты примешь решение своей подруги. Как я уже сказал, Леони была в «Кафе де ла Гар», это в Лиможе. Она немного выпила, но не была настолько пьяна, чтобы лишиться способности рассуждать здраво. В кафе к ней приставали трое мужчин, они были очень навязчивы, поэтому она решила уйти, чтобы не нарываться на неприятности. Когда она вышла из кафе, мужчины пошли за ней. Ей не удалось от них отвязаться. Они силой затащили ее в пустынный сквер. Ты ее знаешь, в отчаянных ситуациях у Леони находились силы бороться. Она оскорбляла их, отталкивала, но все трое были пьяны и быстро пришли в ярость. Она отбивалась, и тогда они начали ее бить. Втроем… Она упала, но продолжала защищаться, а они снова и снова били ее ногами… Они словно с цепи сорвались, разгоряченные алкоголем и видом голого тела сквозь разорванную одежду. Когда она почти потеряла сознание, они по очереди надругались над ней.

Адриан замолчал. Говорить такое Мари ему было противно до тошноты. Ему казалось, что он оскверняет ее, описывая эту страшную, гнусную сцену… недостойную мужчины!

— Продолжай! — услышал он шепот жены. — Не бойся, я давно не девочка… Увы!

— После этого они оставили Леони в сквере. Придя в сознание, она с трудом добралась до своей квартиры. Тогда у нее было одно желание — свести счеты с жизнью. Она не хотела жить оскверненной. Ее тело постоянно напоминало ей об изнасиловании. И все же она и себя считала виноватой. И ненавидела себя за это. Я понимаю ее: такое не случается с порядочными женщинами…

Услышав это, Мари дернулась.

— Что? Что ты сказал? — вскричала она. — Моя Леони была порядочной, более того, она была восхитительной! Вот мое мнение! Краситься, курить, любить танцы… С каких пор это преступление? Как можно за это осуждать женщину и считать ее падшей? Только не ты, Адриан! Я думала, ты выше этого! Это недостойно тебя! Я запрещаю тебе осквернять память моей единственной подруги!

— Мари, послушай, ведь она сама упрекала себя в том, что ушла из дому ночью, в неподходящее для посещения таких заведений время. Представь, что она почувствовала, поняв, что беременна. Это было для нее невыносимо. И тогда она, чтобы не покончить с собой, приехала искать утешения у матери Мари-де-Гонзаг.

— О да, теперь я припоминаю! — воскликнула Мари. — Мне сказали, что Леони дала обет молчания и мне не стоит ее беспокоить. Когда я видела ее издалека, ее бледность пугала меня. Потом она заболела. Как же я волновалась! Господи, она избегала меня, а на душе у нее было так тяжело! Эти кошмарные для женщины вещи, которые она не осмелилась мне доверить… Но тебе она все рассказала! Значит, дело было не в стеснении. Адриан, почему Леони мне ничего не сказала? Мы были почти как сестры… Мои дети называли ее «тетя Леони»! Господи, столько лет я даже не догадывалась о ее муках! Знал бы ты, как мне сейчас плохо!

Исполненный сострадания, Адриан раскрыл объятия. Он надеялся утешить ее, а со временем и урезонить. Но Мари смотрела на него так, словно он был незнакомцем. Она отступила назад, на лице ее было написано отвращение.

— Не прикасайся ко мне! — выдохнула она. — Я считала, что мы — дружная, сильная пара! Настоящая пара, из тех, кто не имеет друг от друга секретов… Я ошиблась! Ты даже не можешь представить, что я сейчас чувствую! Ты обманывал меня, Адриан! Как ты мог годами скрывать от меня существование Мелины? Эта девочка должна была расти в нашем доме. Я ее названная тетя! Мой долг — принять ее под крыло, дать ей всю любовь, в которой она так нуждается. Мадлен повезло больше, чем ей: мама Тере приняла ее под свою опеку крошкой и воспитывала, даря свою нежность и утешение. И не делай такие глаза! Ты прекрасно знаешь, что Мадлен — подкидыш и только мама Тере согласилась за ней ухаживать. А теперь эта девочка сияет от счастья. В воскресенье я наблюдала за ней во время мессы. Она стояла, такая миленькая, ее густые каштановые волосы были причесаны на английский манер. Мелина благодаря твоему эгоизму не получила своей доли материнской любви, пусть даже любви приемной матери! Да уж, тебе есть чем гордиться!

Адриан вздохнул, не зная, как на это реагировать. Он надеялся, что рассказ об изнасиловании вызовет у жены отвращение, которое распространится и на маленькую сироту. Но результат получился противоположным. Раздраженный бесконечными упреками, он сказал негромко:

— Мари, прошу тебя! Я понимаю, ты недоумеваешь и сердишься. Но ты должна уважать желание Леони. Ты ведь ее любила! Мы достаточно долго говорили, я очень устал. И у меня еще есть работа! Теперь, когда ты знаешь правду, поступи сообразно ситуации… Или я прошу слишком многого?

Мари уставилась на мужа. Он и вправду думает, что так легко отделался? Ну уж нет! Вопрос еще не закрыт! Наоборот, отныне многое должно измениться, потому что теперь она все знает и сделает то, что считает нужным… хочет он того или нет!

— Нет! — отрезала она. — Мы не закончили. Слышишь, Адриан? Да, я злюсь на тебя и не могу тебя простить. Для тебя наилучший выход — просто забыть о дочке Леони. Ты думаешь только о себе и милом твоему сердцу покое! Ты положил детство Мелины на алтарь своего эгоизма и считаешь, что я соглашусь с этим? Стоит мне только подумать об этой крошке, которая ничего не знает о своей матери и так хочет иметь семью… А ты запрещаешь мне взять ее к нам! Дочку Леони! Теперь я знаю, какой ты на самом деле, — ты лицемер и трус! Неужели у тебя совсем нет сердца? Я в жизни никогда не злилась так, как сейчас!

— Ты называешь это злостью? — насмешливо отозвался Адриан. — Посмотри на себя: настоящая мегера! Твои оскорбления беспочвенны, и ты это прекрасно знаешь. Ты злишься, потому что Леони тебе ничего не сказала, и мстишь мне за это. Прекрати истерику, прошу тебя! Ты ведь обычно такая мягкая, спокойная…

Мари сорвала с себя фартук и стала убирать со стола со скоростью, выдававшей степень ее возбуждения.

— Будь доволен, скоро ты обретешь свой обожаемый покой! Вот мое последнее слово: я считаю своим долгом удочерить Мелину. И даже если мне придется пойти против твоей воли, я не стану колебаться ни минуты. Так и знай!

Адриан, не находя слов, воздел руки к небу. Он решительно не понимал, что происходит. Выходя из кухни, он бросил через плечо:

— Пойди прогуляйся, надеюсь, это поможет тебе успокоиться! Я поступал, как мне диктовала совесть, ради блага нас всех. Тебя это шокирует? Ну и пусть! Мне добавить нечего!

Адриану хотелось хлопнуть дверью, чтобы дать выход своему раздражению, однако он сдержался, не желая будить Нанетт.

Мари подбежала к умывальнику и умылась холодной водой.

— Господи, я себя не помню от гнева… — прошептала она. — Помоги мне, умоляю! Дай мне сил!