Доченька. Возвращение

Глава 4 Мари вспоминает

— Ну, рассказывайте, о чем вы тут говорили, пока я помогала мужу? — спросила Мари, присаживаясь у печки. — Ему, бедному, сегодня пришлось поволноваться! Он уже поднялся в спальню. Я не поверила своим ушам, когда он сказал, что смотровую мы уберем завтра… Это совсем на него не похоже!

Нанетт с улыбкой подмигнула невестке. Она снова заняла свое любимое место у печи так, чтобы сидеть лицом к «молодежи», как она называла гостий и Камиллу.

— Бабушка Нан рассказывала нам о тебе! — громко сообщила Камилла.

Мари нахмурилась, притворяясь недовольной. Однако это не помешало ей с благодарностью взять приготовленный для нее Жаннетт бутерброд с паштетом.

— Наша Нанетт обожает выставлять меня на всеобщее обозрение! — проговорила она, проглотив первый кусок. — Хотя прекрасно знает, что мне это не нравится.

— Тогда расскажи сама! — не сдавалась Камилла. — Расскажи о том, как вы встречали Рождество в «Бори», ну пожалуйста!

— Да, мадам Мари, расскажите! — поддержала девочку Амели. — Мне совсем не хочется спать! Я все время вспоминаю этих прелестных крошек. Представьте, если бы они родились вчера, на Рождество! Это было бы настоящее чудо!

— А мне стало страшно, когда я увидела столько крови, — сказала Камилла. — Я подумала, что эта бедная мадам умирает.

— Упаси Бог! — отозвалась Нанетт, крестясь.

Мари поняла, что произошедшее произвело на дочь сильное впечатление, а потому решила рассказать несколько эпизодов из своего прошлого, хотя бы для того, чтобы сменить тему разговора.

— Я помню, что в каждый сочельник Нанетт жарила кукурузное печенье в гусином жиру. Это было чудесное лакомство! А потом, одевшись в самое лучшее, мы шли к полночной мессе. До Прессиньяка было не меньше двух километров. Жак и Пьер шли впереди, а мы с Нанетт — она всегда вела меня за руку — следом за ними. Часто случалось так, что шел снег. А бывало и так, что мы слышали, как воют волки. Мне было так страшно! В украшенной остролистом и омелой церкви я чувствовала себя в безопасности. Потом прихожане пели рождественские гимны, но ни у кого не было таких красивых голосов, как у вас, девушки!

Гостьи заулыбались, польщенные таким комплиментом. Развеселившаяся Камилла попросила:

— Спойте, пожалуйста, что-нибудь для нас!

— Сейчас нельзя петь, мсье Меснье уже спит! — с беспокойством отозвалась Амели.

— Его комната на втором этаже, в дальней части дома, — внесла ясность Мари. — Вы ему не помешаете.

Нанетт поддержала просьбу Камиллы. Ей не хотелось, чтобы этот полный сюрпризов вечер заканчивался.

— Спойте, мои курочки! Это напомнит мне те вечера, когда несколько соседок собирались в доме колоть орехи и каждая пела какую-нибудь песню…

Мари-Эллен и Амели, отбивая ритм ладошками, запели:

В наши горы и в наши туманы

С ранних лет мы все влюблены!

На зеленых наших полянах

Протекают счастливые дни!

Нанетт радостно захлопала в ладоши.

— Как хорошо поют! Эта песня навевает воспоминания, верно, Мари?

— Да, мне тоже она очень нравится. Это правда, мы лучше себя чувствуем в наших краях, чем в больших городах. Если бы нам пришлось жить в Париже, это было бы ужасно!

В разговор поспешила вмешаться Камилла:

— Для меня это не было бы ужасно! Я уверена, Париж мне понравится. И я жду с нетерпением, когда мы с папой туда поедем!

Жаннетт, улыбаясь, высказала свое мнение:

— Мне тоже больше по сердцу Коррез с его лугами и россыпями цветов летом. Амели, спой «Когда снова сирень зацветет»!

— Хорошо! — с улыбкой кивнула девушка. — Ты готова, Мари-Эллен?

Когда снова сирень зацветет,

Мы пойдем гулять в долину!

Звони, серебристый колокол…

— Спасибо, мои дорогие! — сказала Мари. — Всегда на душе становится радостно, когда вас послушаешь. Правда, Камилла?

— Конечно! И так веселее… А теперь, мамочка, прошу, расскажи, как ты стала барышней из «Бори»!

— Хорошо. Когда Амели Кюзенак умерла от сердечного приступа, ее супруг рассказал мне правду. Оказалось, что он — мой отец, а моя мать — красивая артистка из Брива, с которой у него был роман. Мое рождение стоило матери жизни. И вот я в одночасье стала мадемуазель Кюзенак, меня поселили в большой комнате и отец засыпал меня подарками. Благодаря ему я смогла стать учительницей, он помог мне наверстать упущенное и сдать экзамены.

— И у тебя была кобылка! Мамочка, расскажи! — попросила Камилла.

— Да, у меня была кобылка… Послушная и невысокая, чтобы на нее легко было взбираться… Ее мне подарил папа. Видели бы вы, как я носилась галопом по проселочным дорогам!

— Вы ездили верхом, мадам Мари? — удивилась Жаннетт. — Просто не верится!

— Конечно ездила! Тогда я была дочкой богатого землевладельца, а теперь я — супруга доктора, — задумчиво проговорила Мари. — Но в жизни мне пришлось много работать, и работать тяжело… Моя жизнь не всегда была легкой.

Дверь кухни тихонько отворилась.

— Милые дамы развлекаются от души, насколько я мог услышать! — заметил Адриан с притворно грозным видом.

— Доктор Меснье, мы вас разбудили! — пробормотала Мари-Эллен, краснея от смущения.

— Не переживайте, вы ни в чем не виноваты, — успокоил ее доктор. — Мне пришлось спуститься, потому что звонил телефон и никто не подошел снять трубку.

Мари вскочила на ноги.

— Что еще случилось? — спросила она. — Не говори, что кому-то снова нужна твоя помощь!

— Не ходите никуда, мой зять! — подхватила Нанетт. — Вы же не собираетесь всю ночь провести на ногах?

— Думаю, так и будет. Тут уж ничего не поделаешь. Наш приятель-булочник обжегся. И, судя по всему, сильно. Я иду к нему. Думаю, это ненадолго. Возьму с собой медицинский саквояж.

Только теперь Мари заметила, что супруг полностью одет и обут. Это было вполне в его духе — он собрался так, чтобы никого не побеспокоить. Как только они оба вышли в вестибюль, Мари поцеловала его в губы.

— Любовь моя! Счастье, что не все наши вечера такие, как сегодня! Ты возьмешь выходной, и очень скоро!

— Мари, тебя послушать, так мне давно пора на пенсию… Но я ведь еще не так стар! И спать мне совсем не хочется. Возвращайся к нашим очаровательным гостьям, дорогая.

— Я только что рассказывала о своей юности. Эти воспоминания навевают на меня печаль, — тихо проговорила Мари. — Да и Нанетт еще немного — и заплакала бы. Впрочем, она плачет всякий раз, когда вспоминает о Пьере и о «Бори».

Адриан сочувственно кивнул. Потом потрепал жену по щеке и вышел. На улице дул порывистый ветер и все еще шел снег.

Мари какое-то время постояла, опершись спиной о створку тяжелой двери, потом прошла в кухню, где все ожидали ее возвращения. За это время у Нанетт переменилось настроение. Камилла предложила ей немного повязать, и она отозвалась ворчливо:

— Нет, вязать я не стану! В последнее время у меня немеют пальцы. Раз песен больше не будет, я подремлю немного.

Мари заметила, что она сложила руки поверх голубого полотняного фартука. Потом голова ее склонилась вперед, подбородок уперся в грудь. Она и правда задремала.

— Моя славная Нан так и не оправилась после смерти Пьера, своего единственного сына! — шепотом сказала она. — Дайте подумать, сколько бы ему сейчас было лет? Да столько же, сколько и мне! Мы оба родились в 1893 году.

— У вас с ним прекрасные дети! — сказала Мари-Эллен. — Это самое главное. Мне очень приятно было повидаться с Лизон, Полем и Матильдой вчера на мессе. Почему они так быстро уехали?

— Я тоже думала, что застану Матильду у вас сегодня вечером, — добавила Амели. — В школе мы были лучшими подружками. Я так по ней скучаю!

— И я тоже! Но теперь у них у каждого своя жизнь, — отозвалась Мари. — Лизон и Венсан торопились вернуться в «Бори».

Камилла решила, что наступил подходящий момент для игры «в годы», которая ей очень нравилась. Она с нетерпением ждала своего тринадцатилетия, поэтому ее очень интересовало все связанное со временем.

— Сколько нам будет в 1946-ом? — спросила она, лукаво улыбаясь. — Говори, Мари-Эллен!

— Мне исполнится девятнадцать! Мама пообещала подарить мне новое платье.

— Теперь вы, Жаннетт и Амели!

— Мне будет уже двадцать два, — сказала Амели. — Будущий год станет годом моей свадьбы, самого главного для меня события. А Жаннетт исполнится двадцать.

Мари с улыбкой на устах подхватила игру дочери:

— В апреле нашей Лизон исполнится двадцать восемь, а Поль в ноябре задует на пироге двадцать семь свечей! Он пообещал, что приедет на свой день рождения в Обазин. И мы пригласим вас на этот праздник, девушки!

— И в первую очередь Мари-Эллен! — добавила Камилла. Она твердо придерживалась плана соединить судьбы дочери мясника и своего брата.

— Конечно, я приду. — Мари-Эллен усмехнулась, догадываясь о подоплеке такого рвения. — Ты сбила меня со счета, дорогая. Я как раз думала о Матильде, которой в сентябре будет двадцать четыре. Она тоже собирается замуж, если, конечно, ее жених будет держаться молодцом.

Амели улыбнулась шутке. Им ли не знать, какой авторитарной и вспыльчивой бывает красавица Матильда!

— Папе исполнится пятьдесят восемь, но он до сих пор очень красивый! — заявила Камилла. — Мама, есть ведь еще родственник, о котором ты никогда не говоришь. Макарий, твой кузен. Нан сказала мне сегодня утром, что он был настоящим бандитом!

— Макарий? — со вздохом переспросила Мари. — Бандит — это еще не то слово! О нем даже вспоминать не стоит.

По взгляду матери Камилла поняла, что ей эта тема неприятна, и потому сконфуженно замолчала. По телу Мари пробежала дрожь. Племянник Амели Кюзенак Макарий всегда слыл порядочным мерзавцем, а во времена оккупации избрал для себя роль палача. Никогда она не давала никому, даже Адриану и Нанетт, повода заподозрить, какую подлость совершил Макарий два года назад, шантажируя ее. Ей не хотелось ни с кем делиться этой гнетущей тайной, этой душевной раной, которая никогда не затянется. Однако она сочла нужным уточнить:

— Кстати, это именно Макарий выгнал нас из «Бори»! Мой отец умер, не узаконив мое положение посредством завещания. И этот негодяй решил, что хозяин дома теперь он. Приехал судебный исполнитель и выгнал нас с Пьером и тремя детьми. Нан и Жаку тоже пришлось съехать, потому что условия, на которых им предлагали остаться на ферме, были кабальными. И тогда я написала преподобной матери Мари-де-Гонзаг, новой настоятельнице приюта. Она тотчас же предложила мне место учительницы и квартиру. И вот мы с тяжелым сердцем уехали из «Бори», взяв с собой личные вещи, кое-какую посуду и мебель…

— И поселились на маленькой улочке, которая спускается к каналу, тому самому, что вливается в воды Корреза! — заключила Камилла. — Нанетт мне ее показывала.

Мари встрепенулась:

— Я ведь не упомянула о Леони, моей подруге! Когда мы были в приюте, я заботилась о ней. Когда же я стала старше, то приехала в Обазин и забрала ее с собой. Леони! У нее были такие красивые голубые глаза! Моя сестра по духу… Она очень хорошо училась и потом смогла стать медсестрой. Вы помните ее?

— Леони? — отозвалась Жаннетт. — О да, это наша милая сестра Бландин! Когда я посещала занятия в приютской школе, она преподавала нам основы гигиены и первой медицинской помощи. Она была такая красивая! Я не знала, что раньше она жила с вами…

Мари набрала в грудь побольше воздуха, прежде чем продолжить рассказ.

— Леони погибла во время войны, она была в отряде маки. И ей пришлось вынести ужасные пытки… Бедняжка, она посмертно награждена орденом, как и многие другие мужественные люди, которые сражались с врагом…

Камилла навострила ушки. Обычно в семье такие разговоры велись в то время, когда она уже была в постели. Родные несколько раз вскользь упоминали о страшной смерти тети Леони, и девочка слышала слова «гнусное насилие» и «жестокие издевательства». Матильда отказалась объяснить, что это значит, Лизон тоже. И только Поль сказал, что немцы расстреляли Леони, но перед этим долго «допрашивали» ее, стремясь узнать об отряде сопротивленцев, членом которого она была, но Леони ничего им не сказала.

— Мне так хотелось, чтобы она была рядом с нами в дни всеобщего ликования, когда война закончилась! — добавила Мари. — Помнится, Эдмон Мишле вернулся из Дахау — одного из многих лагерей смерти. Это была суббота, второе июня 1945 года. Какая толпа собралась на железнодорожном вокзале! Тысячи людей пришли его встретить! Брив с радостью и волнением ожидал человека, который стал живым символом сопротивления жителей Корреза нацистскому режиму. Те, кто выбрал путь борьбы, пережили настоящий ад! И вот, стоило только Эдмону Мишле, все еще одетому в робу заключенного, выйти из поезда, как его подхватили на руки, засыпали цветами… Он был региональным главой Объединенных сил Сопротивления. Гестаповцы арестовали его в феврале 1943 года.

Мари-Эллен поспешила добавить дрожащим от волнения голосом:

— Папа рассказывал, что мсье Мишле — настоящий герой! Он раздавал листовки с призывами к сопротивлению за несколько часов до знаменитого выступления генерала де Голля!

— О, вы говорите о генерале! — громко подхватил Адриан, который энергичным шагом вошел в кухню. — Дамы, поговорим о генерале! Если бы не он, что бы теперь с нами со всеми было? До сих пор жили бы под немецким сапогом… Как я посмотрю, вы от песен перешли к обсуждению политики. Выходит, как только меня вызывают к пациенту, вы, пользуясь моментом, переходите к серьезным разговорам…

Его голос разбудил Нанетт. Она с ошарашенным видом уставилась на зятя.

— Доктор, вы уже полечили нашего славного хлебопека? Хотя лучше бы он позвал заклинателя огня! В мое время жил один недалеко от Шабанэ. Бывало, плюнет на ожог, поводит по нему пальцем, подует — и все заживает!

Не в первый раз Адриану приходилось выслушивать подобные рекомендации.

— Я слышал об этих чудотворцах, дорогая Нанетт. Но мне приходится пользоваться своими мазями и повязками. Булочник пообещал мне к завтраку теплые круассаны. Ну ладно, теперь я снова попробую лечь спать. Кстати, а вы знаете, что генерал де Голль…

— Адриан, в следующий раз! — прервала супруга Мари, подавив зевок.

Она боялась, что тот снова будет бесконечно говорить о человеке, которым искренне восхищался, поэтому поспешила продолжить прерванный рассказ:

— А сколько всего происходило в Обазине, под самым нашим носом! Мать Мари-де-Гонзаг и мама Тере прятали в приюте девочек-евреек, спасая их от ужасной участи. Они правильно сделали, что никому, даже нам, не стали об этом рассказывать. Представьте, как дрожали от страха эти малышки, когда немцы захотели осмотреть помещения аббатства! Их ведь могли найти и отправить в эти ужасные концентрационные лагеря!

— Господь защитил их, — негромко отозвалась Жаннетт. — И снова-таки, к их спасению приложили руку Эдмон Мишле и его супруга! Но что меня по-настоящему пугает, так это то, что случилось шестого августа. Когда мы во Франции радовались освобождению, американцы сбросили на Хиросиму эту ужасную атомную бомбу. В газете я читала, что это можно сравнить с Апокалипсисом…

— Ты права, крошка Жаннетт! — вздохнул Адриан. — Мания разрушения, свойственная людям, не знает границ… Дай Бог, чтобы в будущем это никогда не повторилось!

Мари кивнула в знак согласия. Женщина добрая и эмоциональная, она всей душой сочувствовала тем, кто тяжело работал в трудовых лагерях, куда попал не по своей воле; тем, кто сражался с фашистами в рядах маки; бедным евреям, которых методично уничтожал нацистский режим… Сколько жутких преступлений было совершено в эту войну! Повешенные в Тюле… А сколько людей было казнено в Орадур-сюр-Глан в отместку за неожиданное нападение партизан на немецкую военную колонну…

Война принесла много горя всем французам, за исключением разве что тех, кто принял постыдное решение сотрудничать с оккупантами.

Мари разволновалась, вспомнив о Клоде, которого убили в ту же ночь, что и Леони. Этот грубоватый и нелюдимый, но в то же время робкий парень был внебрачным сыном Элоди Прессиго, жительницы Прессиньяка, и Пьера, первого мужа Мари. Узнав о существовании этого мальчика, Мари сначала очень огорчилась, но потом смирилась с очевидным: Пьер, будучи неудовлетворенным их отношениями, постоянно ей изменял. С Леони его связывала пылкая страсть. Но этот факт она предпочитала тщательно скрывать. Такие секреты хранят и из стыдливости, и чтя память умерших. Возможно, Пьер и Леони встретились в раю, обещанном Иисусом в Евангелии…

— А мне, когда я овдовела, посчастливилось снова встретиться с тобой, мой милый Адриан! — вырвалось у нее.

Супруг взял ее руку и запечатлел на ней поцелуй.

— Вы с папой сильно полюбили друг друга, правда? — поспешила спросить Камилла. — Вы быстро поженились и переехали жить в этот дом!

— И предел счастья — у нас появилась ты, моя дорогая девочка! — провозгласил Адриан, которому было приятно ловить устремленные на него растроганные девичьи взгляды.

— Это правда, — подхватила Мари. — Я была так рада переселиться сюда, в этот дом на площади, в самое сердце городка!

Она убрала со лба каштановую прядь. По случаю Освобождения она попросила Матильду, с недавних пор работавшую парикмахером, слегка укоротить ей волосы. С новой прической Мари стала выглядеть еще моложе — ей нельзя было дать больше сорока…

— Мадам Мари, время над вами не властно! — сказала Амели. — Все говорят, что вы самая красивая женщина в Обазине! Но я совсем заболталась, уже поздно, и нам пора домой.

— Это правда! — подхватила, обеспокоившись, Мари-Эллен. — Церковный колокол пробил полночь. Мама будет меня ругать!

— Спасибо еще раз! — сказала им Мари. — Благодаря вам у Камиллы и Нан получился такой замечательный вечер, несмотря на эти непредвиденные хлопоты с роженицей!

— Да, памятный выдался вечер! — подвел итог Адриан. — Я никогда не забуду 26 декабря 1945 года. До нового года осталось совсем немного. Надеюсь, что в сорок шестом жизнь вернется в обычную колею. Наша экономика все еще хромает, до сих пор в ходу талоны на продукты… Хорошо, что эта крупная фирма, «Philips», которая пришла в страну во время войны, продолжает давать людям работу…

— Папа вчера сказал, что в гранитных карьерах есть работа и рабочие приезжают сюда из-за границы вместе со своими семьями, — сказала Жаннетт. — И это очень хорошо для торговли.

— Не будь войны, у нас бы не было нашего чуда! — воскликнула Амели. — Я говорю о теноре Хосе. Если бы он не остался в наших краях, кто бы так хорошо пел в церкви на Рождество? Вы слышали его, мадам Мари? Боже, какой у него голос!

Слова Амели положили начало бурному обсуждению Жаннетт и Камиллой талантов тенора, молодого испанца, который работал в карьере.

Адриан предпочел ретироваться. Он вернулся в спальню с твердым намерением лечь спать.

Мари, разомлевшая от тепла печки, отдалась потоку мыслей.

«Какие они еще молодые и чистые сердцем! — подумала она. — Надеюсь, жизнь будет к ним добра… На мою же долю выпало много несчастий, но и много радостей! И я желаю им узнать такую же любовь, какую мы с Адрианом испытываем друг к другу …»

За годы брака их взаимное чувство ничуть не ослабло. Ее супруг все еще был очень красивым мужчиной, высоким и крепким. Думая о нем, Мари вздохнула, как юная влюбленная.

«Он сумел заставить меня забыть обо всех моих горестях. Волшебной силой своей любви превратил меня в настоящую женщину, пылкую возлюбленную… Я любила Пьера, но он не сумел разбудить мою чувственность. Адриан открыл меня мне самой. И, как говорят, я все еще хороша! В моем сердце живет любовь, а мое тело, наконец освобожденное, жаждет наслаждений. У меня нет повода грустить рядом с Адрианом! И мои дети не уехали куда-нибудь на другой конец света! Скоро я снова увижу Поля, я обещала навестить его в Лиможе, посмотреть на его страховое бюро. Матильда приглашала меня пообедать с ней в Бриве, где она в январе открывает собственный парикмахерский салон. А потом я поеду в «Бори», в гости к Лизон и ее семье. Все прекрасно!»

Мари-Эллен, Амели и Жаннетт, видя, что Мари прикрыла глаза, на цыпочках вышли из кухни.

— Я вас провожу! — предложила Камилла.

Мари, очнувшись от своих мечтаний, встала и по очереди поцеловала девушек. Нан тихо посапывала на своем стуле, и она не стала ее будить.

Камилла и Мари немного постояли на пороге, глядя вслед своим гостьям. Дул холодный ветер, вздымая вихри снега.

— Какой замечательный рождественский пейзаж! — прошептала Мари. — Наш заснеженный городок сейчас кажется воплощением рая на земле…

Камилла стояла, прижавшись к матери. Ей захотелось запечатлеть в рисунке то, что она сейчас видела: импозантное здание церкви, высокие серые дома с покатыми крышами, липы, платаны и каштаны в зимних одеждах…

Скоро они обе уже дрожали от холода.

— Я замерзла, мама! Вернемся! А завтра пойдем гулять вдвоем, только ты и я!

В кухне они застали Нанетт. Старушка уже не спала. Она засыпала золой последние тлеющие угли в печке и посмотрела на мать и дочь с удивлением.

— С каких это пор вы оставляете меня одну? И где молодежь?

— Девочки ушли, бабушка! Уже ведь очень поздно, — отозвалась Камилла. — Сегодня мы здесь устроили почти ночные посиделки!

Мари присела на стул и потянулась.

— Камилла права. А помнишь, моя Нан, как мы пугались, когда ты рассказывала нам истории про колдунов и привидения? Нам с Пьером казалось, что мы слышим шаги волка-оборотня по крыше фермы…

Камилла улыбнулась и умостилась на коленях у матери.

— Мне бы понравилось жить у тебя, если бы я была маленькой, бабушка Нан! — сказала она.

— Ты никогда не довольна тем, что имеешь! — пошутила Мари. — Кстати, когда мы заговорили о «Бори», я вспомнила, что Элоди Прессиго прислала мне письмо.

— Элоди? — удивилась Камилла. — Та странная женщина, которую мы встретили в Прессиньяке осенью? Она совсем мне не понравилась. И лицо у нее такое злое, что можно испугаться. Честно говоря, она похожа на ведьму, и даже очень!

— И откуда у тебя берутся такие сравнения? — одернула девочку мать. — Я знаю Элоди с тех пор, как она была девушкой. Ее мать, старая Фаншон, была служанкой у моего отца.

— Ты слишком добрая, а наша крошка права: если кто и ангел, то уж точно не Элоди! — пробурчала Нанетт. — Обе, и мать, и дочка, не слишком порядочные, особенно дочка. Камилла лучше разбирается в людях, чем ты, Мари. Элоди та еще шельма, это я вам говорю, и это так и есть. Знала бы ты, как она обидела твою мать, моя курочка…

Мари передернула плечами. Благородство души и религиозные убеждения побуждали ее многое прощать.

— Нанетт, не говори так! Что было, то было. И не забывай, что это благодаря ей я снова стала хозяйкой «Бори». Элоди вместе со старшей дочкой Розой нашла завещание, которое папа спрятал между страницами одной из книг в библиотеке. Элоди была так добра, что привезла мне этот документ, и я вернула себе отцовское наследство, когда на это уже не было никакой надежды. «Бори» снова стал нашим домом, и я смогла подарить его моей Лизон. Мне приятно думать, что всем моим детям достанется часть наследства. У Матильды есть прекрасная квартира в Бриве; она тоже принадлежала Кюзенакам, и мой отец там вырос. Поль получит ферму, на которой вы с Жаком так славно жили. А Камилле мы оставим этот дом. Поэтому, моя Нан, я не хочу слышать плохих слов об Элоди, которая, как и мы все, пережила немало горя. Вспомни хотя бы, что война отняла у нее сына!

Женщины обменялись многозначительными взглядами. Несмотря на то что они часто расходились во мнении по разным вопросам, обе полагали, что противостоять превратностям судьбы лучше и легче вместе, единой семьей. Поэтому обе замолчали — некоторые темы не следовало обсуждать в присутствии Камиллы.

Нанетт украдкой вытерла слезу. Сын Элоди, Клод, приходился ей внуком. Она приняла его с распростертыми объятиями, когда он пришел навестить ее за несколько дней до своей смерти от немецких пуль. Этот юноша был плодом запретной связи, однако же в его жилах текла кровь ее единственного сына. Кто бы мог подумать, что ее обожаемый Пьер сделает сына дочери старой Фаншон! Старушка каждый раз плакала, когда в разговоре с невесткой вспоминала об этом.

— Так вот, представьте себе, в июле Элоди снова собирается замуж! И всех нас приглашает на свадьбу: Адриана, меня, детей… и тебя, конечно, моя Нан! Это будет прекрасный повод побыть пару дней в «Бори».

— О, мамочка, как я рада! Скажи, а можно мне будет спать в маленькой комнате под крышей, той, которую мне показывал папа?

— Посмотрим! А теперь, Камилла, пора в кровать!

Когда Камилла и Нанетт ушли спать, Мари заперла входную дверь и с мечтательной улыбкой на губах поднялась на второй этаж. Адриан ждал ее на широкой постели, где они занимались любовью так же страстно, как и в первые месяцы после свадьбы. Каждый вечер, ложась с ним рядом и прижимаясь к его горячему телу, она забывала прошлое, которое внезапно напомнило о себе в этот декабрьский вечер 1945 года…

Перед тем как лечь, Мари в последний раз посмотрела на маленькое изображение Пресвятой Девы Обазинской, висевшее на стене над кроватью. Потом скользнула под одеяло и с жаром прильнула к Адриану.