Доченька. Возвращение

Глава 15 Разговоры…

После «дьявольских» рассказов Нанетт в кухне на какое-то время повисла тишина. Первым решился ее нарушить Леон, но вовсе не для того, чтобы сменить тему разговора. Призывая Амели в свидетели, он начал так:

— Нанетт права! У одной из моих кузин — ну, ты помнишь, у той, что живет возле Бейна, — была подруга, которая вдруг потеряла сон и аппетит. Несчастная угасала на глазах. Ее муж вспорол подушку, на которой его супруга имела обыкновение спать, и что вы думаете? Внутри оказался комок перьев и веточек, смутно напоминающий человеческую фигуру. Они выбросили его в навозную кучу на заднем дворе, и эта бедная женщина снова смогла спать и есть, сколько вздумается…

Довольный тем, что поддержал разговор, он встал. На губах его играла легкая ироническая улыбка, но никто этого не заметил, кроме… его супруги. Подумать только, а ведь ему удалось провести и ее тоже! Ну и хитрец этот Леон!

Мари-Эллен, которой слушать весь вечер рассказы о нечистой силе вовсе не улыбалось, со вздохом сказала:

— Добрым христианам нечего бояться, верно, мам?

Ирэн Дрюлиоль с серьезным видом кивнула. Нанетт перекрестилась и открыла было рот, чтобы высказать свое мнение, но Мари поспешила вмешаться:

— Нан, а почему бы тебе не рассказать нашей молодежи историю поинтереснее? Например, о папаше Диктоне, которому пришлось иметь дело с очень хитрым лисом.

— Ба, что-то я не помню такой истории! — проворчала старушка.

— Не может быть! — не сдавалась Мари. — Ну вспомни, лис попросил у этого крестьянина его кур, и тот согласился, а в итоге оказался в замке, разодетый в бархат и накормленный всякими яствами!

— Не помню я такой сказки, говорю тебе! — воскликнула Нанетт сердито и добавила на патуа: — Я вообще ни слова больше не скажу, потому что мне затыкают рот!

Мари с трудом удавалось скрывать свое огорчение и раздражение. Гости, ощутив напряжение, молчали, чтобы не усугублять ситуацию. Камилла, которая привыкла к бабушкиному ворчанию, опасаясь, что той снова станет плохо, заставила себя улыбнуться. И тут же почувствовала, что кто-то дергает ее за руку. Мелина, очень бледная, с глазами, полными слез, смотрела на нее умоляюще. Камилла тихо спросила:

— Мелина, что с тобой?

— Мне страшно… Скажи, волк-оборотень может войти в любой дом?

Растроганная Камилла притянула ее к себе, забыв свои недавние подозрения относительно ангельского нрава своей приемной сестры.

— Не бойся, я с тобой! И никто никогда не видел волка-оборотня!

— Может, давайте что-нибудь споем? — предложила Мари-Эллен, которая заметила, что и у хозяйки дома, и у старушки Нан испортилось настроение. — Но на этот раз все вместе, а не только мы с Амели! По-моему, раньше на вечерних посиделках пели?

— Конечно! — подхватила Мари. — Но сначала надо открыть еще одну бутылку сидра. Мы приготовили вам сюрприз: каштаны в горшочке!

— Замечательно! — воскликнул Жан-Батист. — Я давно не ел каштанов в горшочке! Моя покойная Катрин делала такие вкусные, что пальчики оближешь! Немного брюквы, картошки, а сверху — каштаны, и все это тушится в горшке! Это навевает столько воспоминаний…

Мари вскочила на ноги — грациозная, живая, улыбчивая. В печи танцевало пламя, отбрасывая золотистые блики на лица гостей. В кухне была такая удивительная атмосфера, что Мари почувствовала себя очень счастливой.

«Как мне сейчас хорошо! — подумала она. — Жаль только, что Нанетт, похоже, разучилась радоваться приятной компании! И ей удалось все-таки напугать мою маленькую Мелину! Как с ней бывает трудно!»

Леон взялся разливать сидр. Жаннетт пыталась разговорить Нанетт, но та продолжала дуться. Амели пришла на выручку подруге:

— Мадам Мари приготовила для нас каштаны, а раз так, дорогая Нанетт, не спеть ли нам подходящую к этому случаю песню? Припев поем хором!

Амели встала лицом к собравшимся и, отбивая ритм рукой, запела с энтузиазмом:

Они украшают стол в каждом доме,

Даже у президента их подают!

Замечательный десерт для бедняков,

Но и богатые ему тоже рады.

В Париже, Лондоне и Марселе,

В Тюле, Бриве и Сен-Сернене

Под бутылочку все едят

Каштаны из Лимузена!

Каштаны из Лимузена!

Жаннетта с отцом первыми подхватили припев этой песенки под названием «Лимузенские каштаны». Леон тоже стал подпевать своим низким голосом, а затем и Камилла, Мари, Мари-Эллен. Мари, догадавшись, что Мелина стесняется, встала перед ней на колени и подбодрила ласковым взглядом.

Едва переведя дух после пения, Амели со свойственной ей веселой энергичностью запела «В отцовском саду сирень зацвела».

Эта песня нашла живой отклик у аудитории, поскольку напомнила всем о весне и о надежде. Потом Мари-Эллен завела песенку, которая, по ее мнению, должна была непременно понравиться Мадлен и Мелине. И через пару секунд все хором подпевали: «В далеком лесу ухает филин…»

Мари украдкой поглядывала на Нанетт. Та, все еще мрачная, уткнулась в свое вязание, но нога ее отбивала ритм песни. Жан-Батист тоже это заметил и решил немного расшевелить старушку:

— Нанетт, одарите меня своей улыбкой! А иначе я могу подумать, что вам не нравится у нас в Обазине! Вы давно покинули Шаранту и должны были бы уже полюбить наш прекрасный Коррез!

Нанетт не смогла не поддаться на такую провокацию! Сравнивать ее родную Шаранту с Коррезом казалось ей кощунством. Насмешливым тоном она ответила:

— Ба! Да здесь ничем не лучше, чем в Прессиньяке! Да и разве я видела Коррез? Я чаще сижу у печи, чем гуляю! Наверное, некоторые думают, что на большее я уже и не гожусь!

— Нан, ну что ты такое говоришь? — отозвалась Мари. — Ты ведь сама отказываешься выходить на улицу! Даже когда мы едем в «Бори», тебя приходится долго упрашивать!

Мари-Эллен ловко повернула беседу в новое русло, возвратившись к теме Корреза.

— Я ни за что не уеду из Обазина! Это мой родной городок. И край у нас такой живописный! А в последние годы летом к нам приезжает все больше туристов. И я не удивляюсь, потому что места у нас красивейшие и столько озер! Папа говорит, что теперь, когда оплачиваемые отпуска стали чем-то само собой разумеющимся, туризм будет развиваться очень быстро!

— Настоящий прогресс — эти оплачиваемые отпуска! — поддакнул Леон. — До 1936-го работающие просто не могли взять хоть ненадолго передышку, тем более куда-то поехать. Люди рождались, жили и умирали на одном и том же месте, по крайней мере, в одном и том же департаменте. А теперь каждый может время от времени иногда взять отпуск и поехать посмотреть, как живется в других краях!

Мама Тере в первый раз за вечер присоединилась к беседе. Она говорила размеренно, с ласковой интонацией:

— Должна признать, что в прошлом году в аббатстве было много посетителей. Как только становится тепло, я приступаю к своим обязанностям гида. Истории о нашем аббатстве интересны и поучительны, особенно о монастыре и святом Этьене. Жаль, что нельзя показать желающим подземный ход, которым некогда пользовались монахи, чтобы относить еду монахиням-затворницам, жившим в отдельном здании.

Угощая гостей каштанами, Мари сказала:

— Однажды в воскресенье мы с Адрианом поднялись на плато, то, что над Обазином. Нам хотелось полюбоваться городком с вершины горы Полиак.

Мари-Эллен, которая всегда с энтузиазмом говорила о красотах своего родного края, добавила:

— Недалеко от Обазина есть еще гора, которая называется Прыжок Пастушки. Мы с мамой и папой часто ходили туда гулять.

Жаннетт повернулась к подружке и с улыбкой попросила:

— Мари-Эллен, а что, если ты расскажешь нам историю этой пастушки? Девочки не испугаются, даже наоборот! Это поучительная история!

— С удовольствием! — ответила девушка. — Это произошло очень и очень давно. Несколько охотников стали преследовать пастушку, чтобы надругаться над ней…

Мари-Эллен умолкла, смутившись. Любопытная Мелина поспешила спросить:

— А как это — «надругаться над ней»?

Мари пришла на выручку рассказчице:

— Скажем так: они хотели за ней поухаживать, а может, поцеловать, но она не собиралась замуж ни за кого из них.

— И вот, — продолжала Мари-Эллен, — эта девушка долго бежала, пока вдруг не поняла, что стоит на краю обрыва, который нависает над Каналом Монахов. Вы знаете, в том месте, где река Куару впадает в канал, подпаивая его своей чистой водой…

— Я не раз ловил в этой речушке форель и раков! — весело вставил Жан-Батист.

— И вот стоит наша пастушка, у которой, вполне возможно, был жених, и понимает, что выход у нее один — прыгнуть с обрыва высотой в сто пятьдесят метров. Перекрестившись, она бросается вниз! О чудо! Она оказывается внизу совершенно невредимая! Да-да, живая и невредимая! Она спешит к своей семье и рассказывает, что с ней приключилось. Все удивляются, переспрашивают. Люди не хотят ей верить и заявляют, что она лжет. Они не хотят верить в чудо. Увы! Маленькая пастушка, оскорбленная всеобщим неверием, чувствует себя очень несчастной. Для нее все объясняется просто и очевидно: перекрестившись перед прыжком, она предалась в руки Пресвятой Девы, умоляя спасти ее всей своей невинной душой. Небесные ангелы, Дева Мария и Иисус вняли молитве.

— Как говорит Иисус Христос в Евангелии: «Если будет у вас веры хотя бы с горчичное зерно, вы передвинете горы»![8] — подхватила Жаннетт.

Мама Тере с серьезным видом кивнула. Тихим голосом Мари-Эллен продолжила рассказ:

— И что делает пастушка? Чтобы заставить поверить тех, кто насмехался над ней и отрицал чудо, она снова поднялась на обрыв и прыгнула. Но теперь-то ей ничего не угрожало, вера ее в чудо была не так сильна. Несчастная разбилась… С тех пор гора носит имя Прыжок Пастушки.

— Бедняжка! — зевая, пробормотала Мадлен. — Эти люди были злые! Я бы сразу поверила пастушке!

Мари-Тереза Берже решила, что ей и девочке пришло время уходить. Она искренне поблагодарила Мари:

— Я провела с вами всеми прекрасный вечер, но нам пора идти! Мадлен засыпает, да и мне вставать на рассвете.

— Конечно, мама Тере! — отозвалась Мари. — Очень любезно было с вашей стороны прийти! И девочкам было очень приятно снова увидеться!

Гости попрощались с мадемуазель Берже и маленькой Мадлен, и разговоры возобновились. Жан-Батист стал перечислять Леону проблемы, с которыми они каждый год сталкивались в карьере Даниэля:

— Мои рабочие не жалеют сил, это я могу сказать точно! Но когда идет дождь или подмораживает, нужно иметь железное здоровье, чтобы работать в карьере! Вот, к примеру, Мило, тот самый, которого ваш супруг, мадам Мари, лечил не так давно. Нарадоваться не могу на его работу! Видели бы вы, как он управляется со своим молотом! Никогда не ленится! Он научился любить гранит. В карьерах — адский труд! Но у моих ребят сильный дух товарищества, и во время перекусов они разговаривают и шутят. Однако с началом снегопадов в первые дни нового года работать стало намного тяжелее. На ветру руки коченеют, ноги постоянно в грязи…

— Адриан беспокоился о Мило. Он говорил, что у него сильный бронхит, — сказала Мари.

— Ему уже лучше, — отозвался Жан-Батист. — Но все же покашливает. Как вы знаете, мадам Мари, я не из тех патронов, которые не берегут своих людей. Я сам варю для моих парней кофе и частенько даю им передышку!

Жаннетт взяла отца за руку:

— Не беспокойся, пап, это всем известно!

Теперь пришел черед Мелины зевать. Однако Нанетт, к которой вернулось хорошее настроение, потребовала еще песню.

— Про жаворонка! Мой Пьер очень ее любил, когда был маленьким!

Все были так рады снова видеть старушку улыбающейся, что сразу же запели хором:

Жаворонок, милый жаворонок!

Твои перышки я ощиплю…

Потом Амели и Мари-Эллен спели две самых модных песенки — «Говорите мне о любви» и «Песню бедного Жана». Последняя песня принесла огромный успех Эдит Пиаф, чей уникальный голос покорил сердца французов. Все жители Обазина гордились тем, что эта знаменитая певица время от времени покидала Париж, чтобы насладиться воздухом Корреза. Она останавливалась в отеле Сен-Этьен.

Потом говорили о том о сем, о разных обазинских делах. Мари услышала, как церковный колокол прозвонил одиннадцать раз. Она не заметила, как пролетело время! Она хотела было подкинуть в печь еще одно полено, но, окинув взглядом собравшихся, передумала. Нанетт клевала носом над своим вязанием, Жан-Батист выглядел усталым, Мелина терла глаза. Амели и Леон молчали с задумчивым видом и держались за руки, как и в начале вечера.

— Думаю, нам пора прощаться! — мягко сказала Мари. — Камилла и Мелина обычно в это время уже спят. Огромное спасибо вам всем, что пришли! И мне очень жаль, что Нанетт вдруг стало плохо. Она нас так напугала, правда?

Гости закивали, причем некоторые из них — с улыбкой. Потом, выразив хозяйке дома благодарность за прекрасный вечер, стали прощаться.

— Нам было очень весело, мадам Мари! — заверила ее Жаннетт. — Хотите, я помогу вам помыть посуду?

— Не беспокойся об этом! Посуда подождет до утра. Я успею здесь прибрать до мессы.

Нанетт и девочки ушли спать, как только закрылась дверь за последним гостем. Вскоре дом погрузился в тишину. Мари погасила керосиновую лампу и, напоследок еще раз осмотрев кухню, в которой прошел этот неспокойный вечер, вышла.

Как обычно по вечерам, Мари поочередно зашла в комнаты дочерей, чтобы поцеловать их перед сном. Уже стало обычаем, что сначала она заходила к Камилле. Девочка ждала ее, лежа в постели и натянув простыню до подбородка.

— Доброй ночи, дорогая! — сказала Мари ласково. — Тебе понравились наши посиделки? По-моему, все прошло хорошо. А ты как думаешь?

— Я тоже так думаю, мам! — отозвалась девочка. — Больше всего мне понравилось, как мы пели все вместе. Но когда бабушка стала задыхаться, я испугалась. И я еще что-то хочу тебе сказать…

Мари внимательнее посмотрела на дочь. На освещенном розовым светом прикроватной лампы личике Камиллы отразилось беспокойство.

— Что-то случилось, дорогая?

— Будет лучше, если я расскажу тебе не откладывая! Это касается Мелины. Когда я поднялась наверх, чтобы позвать их с Мадлен, я услышала чей-то громкий голос. Когда я вошла в комнату, то увидела, что Мадлен готова расплакаться, а у Мелины… У нее был такой странный вид, словно я застала ее за чем-то нехорошим… Но она ничего не захотела мне рассказать.

Первой реакцией Мари было удивление, потом она на несколько секунд задумалась. В памяти всплыли слова матери-настоятельницы. Наверняка пожилая монахиня знала, о чем говорила, обращая внимание Мари на сложный характер девочки.

Мари вздохнула, взяла Камиллу за руку и сказала серьезно:

— У Мелины нелегкий характер, дорогая. Мать Мари-де-Гонзаг меня предупреждала. Ты не знаешь, как это больно — расти, не имея семьи. Лишения по-разному сказываются на характере. Удочеряя Мелину, я понимала, что мне придется учить ее терпению, доброте… Только времени под силу залечить тайные раны! Ты хорошо сделала, что рассказала мне об этом, Камилла! И не вздумай ни в чем себя упрекать. А теперь спи спокойно…

Камилла закуталась в одеяло, поправила под головой подушку. Мари нежно ее поцеловала и вышла.

Перед дверью комнаты Мелины она остановилась, но через пару секунд решилась и вошла. В комнате царил мягкий полумрак, который едва рассеивал свет ночника. Мари купила его в скобяной лавке два дня назад, потому что Мелина с трудом засыпала в темноте. На кровати угадывалась детская фигурка.

— Ты спишь? — спросила она.

— Нет! — раздался голос из-под атласного одеяла.

— Я пришла пожелать тебе доброй ночи, моя крошка! — сказала Мари, подходя к кровати.

Она присела на кровать и отвернула край одеяла, чтобы поцеловать девочку. Она очень удивилась, обнаружив, что лицо у Мелины мокрое от слез.

— Мелина, что с тобой? Дорогая, почему ты плачешь?

— Мне страшно, мама Мари! Скажи, это правда, что волк-оборотень может войти в дом?

Мари погладила девочку по щеке. Ей следовало бы догадаться, что россказни Нанетт напугают девочку, которая и так боялась темноты. Мелина казалась как никогда маленькой. Ей с трудом можно было дать девять лет, не то что двенадцать.

— Конечно нет, мое сердечко! Нанетт пугает нас своими историями, но ты ей не верь! Здесь ты в полной безопасности. И потом, ты взрослая девочка, тебе ведь уже двенадцать. Ты должна научиться держать себя в руках!

Мелина схватила руку приемной матери и крепко ее сжала. Задыхаясь, вздрагивая от нервного плача, она призналась жалким голоском:

— Я еще хочу сказать тебе, мама Мари… Я сегодня была не очень послушной… И мне стыдно!

— Это правда так важно, Мелина?

— Да! Может, ты не захочешь, чтобы я была твоей дочкой…

При виде такого отчаяния сердце у Мари сжалось. Девочка не разыгрывала перед ней комедию. Она обняла Мелину и прошептала ей на ухо:

— Тебе станет легче, если ты все мне расскажешь! А потом мы об этом поговорим.

— Сначала я не послушалась тебя, когда бегала в скобяную лавку утром. Я не надела ни пальто, ни шарфик.

— А потом?

— Я побежала к фонтану и перед окнами приюта показала им всем язык. Я знаю, что это плохо, но я была так рада, что больше там не живу… Мне хотелось отомстить!

Мари покачала головой. Буйный темперамент Мелины совсем не соответствовал ее внешности. Неужели за ангельским личиком скрывается дьяволенок?

— Отомстить? Но за что, дорогая? Если бы не монахини и приют, кто знает, что бы с тобой стало? Ты права, это плохие поступки. И я тобой недовольна.

Мелина снова заплакала, прижавшись к Мари, которая продолжала ее гладить, вопреки своим строгим словам.

— А потом я была злой с Мадлен! — продолжала, рыдая, девочка. — Я говорила ей разные плохие вещи… Что у нее нет папы, что мама Тере не по-настоящему ее удочерила…

— Откуда тебе это известно? — спросила озадаченная Мари.

— Я слышала, как ты говорила об этом с доктором вчера… Я слушала под дверью…

Мари легонько отстранила девочку и заглянула ей в лицо. Мелина умоляюще смотрела на нее, глаза ее расширились от ужаса.

— Мама Мари, прошу, прости меня, я не знаю, почему я такая плохая! Я не могу себя сдержать! Мадлен — она очень хорошая! И ты, и Камилла… А у меня так не получается. Скажи, ты ведь меня не отдашь обратно?

— Успокойся, — тихо сказала Мари. — Я не сержусь и не собираюсь выставлять тебя за дверь. Не забывай, ты теперь моя дочь! Мелина, удочерение ребенка — это не игра и не каприз. Отныне ты никогда не будешь одна, и я буду о тебе заботиться, пока ты не станешь взрослой. Ты страдаешь от своей злости, завидуешь Камилле и Мадлен, но ведь их воспитывали по-другому, чем тебя! Я помогу тебе, дорогая! Я не хочу, чтобы ты боялась. Подожди, я через минуту вернусь!

Мари вышла, прошла в свою спальню и порылась в ящике комода. Ей нужно было найти то, что помогло бы успокоить девочку. Идея пришла к ней внезапно, простая и великолепная. Она вернулась в комнату Мелины с улыбкой на лице. Девочка ждала ее, дрожа от волнения.

— Посмотри, я принесла тебе то, что всегда будет тебя оберегать, — и от волка-оборотня, и от печали! — сказала она. — Первый подарок — фотография, которую мне самой подарила мать-настоятельница Мари-Ансельм, она управляла приютом до матери Мари-де-Гонзаг. Мне тогда было тринадцать. Ты наверняка узнаёшь эту Мадонну! Это статуя Богородицы с Младенцем, та самая, что стоит в приемной. Теперь эта фотография твоя. Ее место будет на столике у твоего изголовья. Когда почувствуешь, что тебе хочется быть злой, скорее попроси Мадонну прийти тебе на помощь. И вот увидишь — ты не осмелишься ослушаться или насмехаться над подружками… Эта фотография много для меня значит. Надеюсь, она станет дорога и тебе…

— А второй подарок? — спросила Мелина, грызя край простыни.

— Это — портрет твоей мамы. Помнишь, я рассказывала тебе о ней в тот день, когда привела тебя домой? Она была моей подругой, названной сестрой. Думаю, если мы поставим ее фотографию возле твоей кровати, с тобой никогда не случится ничего плохого!

Фотография матери! Мелина приподнялась, опираясь на локоть, и, нахмурившись, стала рассматривать лицо своей настоящей матери. Мари видела, что девочка задрожала, что ее губы приоткрылись, когда она впилась глазами в лицо Леони.

— На этой фотографии ей двадцать лет. Мы тогда еще жили в «Бори», в Шаранте. Скоро мы с тобой там побываем. Это фото сделал один фотограф из Шабанэ. По такому случаю Леони распустила волосы и надела новое платье.

— Какая она была красивая! — пробормотала Мелина. — Значит, это — моя мама… Настоящая…

Своим маленьким пальчиком девочка обвела лицо на фотографии. Это был трогательный и в то же время очень печальный жест. На лице Мелины играла задумчивая улыбка.

— Да, твоя настоящая мама! — сказала Мари, которая едва сдерживала слезы. — Мелина, я уверена, Леони хотелось бы, чтобы ты была славным ребенком, послушным и неленивым. Были времена, когда она помогала мне с моими детьми, по-моему, даже кормила Камиллу из бутылочки.

Мелина попробовала представить эту красивую молодую женщину с фотографии живой и разговаривающей с Мари. И с ребенком на руках…

Улыбка ее мгновенно исчезла, с искривившихся губ сорвался горестный вздох. Вот если бы она была тем ребенком, которого сейчас представила! Девочке страстно захотелось войти в фотографию, чтобы встретиться с матерью прежде, чем она исчезнет. Все могло бы быть по-другому: ей бы не пришлось расти в приюте и никогда бы она не мечтала о другой матери! Это было так несправедливо…

— Почему она умерла? — спросила она.

Девочке не стоило знать эту часть истории. Мари поцеловала ее в мягкую, слегка влажную щеку и ответила ласково:

— Она была очень больна. Леони больше не с нами, но я уверена, она оберегает тебя, будучи на небесах, потому что ты — ее ребенок. А теперь спи! И пообещай мне одно: если когда-нибудь тебе захочется сделать глупость или стать злой, беги скорее ко мне и скажи об этом. Договорились?

— Обещаю, мама Мари! Ты такая добрая! Я очень тебя люблю.

Мелина вздохнула, и ее маленькое тело, до этого момента свернувшееся калачиком, выпрямилось и расслабилось. Она повернулась на бок, положила руки на колени Мари и, зевая, улыбнулась. У нее закрывались глаза. Мари некоторое время сидела с ней рядом, растроганная и задумчивая. Ей придется нелегко, в этом мать Мари-де-Гонзаг оказалась права. Этой девочке понадобится помощь, чтобы обуздать неосознанное желание мстить. Но супруга доктора Меснье была убеждена, что в глубине души дочери Леони прячутся сокровища доброты.

Время поможет ей превозмочь свои слабости, но жизнь в семье между Мелиной, наделенной таким сложным характером, Нанетт с ее «настроениями», Камиллой, растущей и задающейся все большим количеством вопросов, и Адрианом, который все еще сохранял дистанцию по отношению к новому ребенку в доме, обещала быть непростой. Когда дыхание девочки стало ровным, Мари на цыпочках вышла из комнаты.

Наконец и она ляжет… Уставшая, она все же нашла в себе силы прошептать: «Моя Леони, я обещаю тебе оберегать твою дочь и любить ее, как люблю своих собственных детей, до конца моих дней…»