Доченька. Возвращение

Глава 19 Клевета и сомнения

— Дорогой, ты только прочти это! — пробормотала Мари, протягивая мужу сложенный вдвое листок. — Все еще хуже, чем можно было предположить. И это уже не шутки! Ирэн Дрюлиоль получила это письмо, и все торговцы в городке — тоже. И, кто знает, может, и все наши друзья, и мэр… Нужно быть готовыми ко всему! Кто-то ненавидит нас и хочет нас уничтожить!

Адриан стиснул зубы, сжал кулаки. Мари умоляюще смотрела на мужа, словно надеясь, что он совершит чудо. Ее испуганный взгляд приводил Адриана в отчаяние, ведь он не знал, что сказать ей в утешение. Он ощущал свою беспомощность, не представляя, что можно предпринять в этой ситуации. И самое худшее — было непонятно, какую цель преследует их недруг. У доктора никогда не было явных врагов, у его супруги — тоже. Их жизнь текла спокойно, не создавая вокруг себя волн. А раз так, то к чему все это? Кому выгодно чернить их имя?

Мари упала в кресло. Силы оставили ее.

— А что, если люди станут оскорблять Мелину? — с дрожью в голосе предположила она. — Это невыносимо! Представляешь, какие будут последствия? Я знаю в Обазине не одну кумушку, которая с удовольствием в глаза назовет девочку безотцовщиной!

— Мари, прошу, возьми себя в руки! Я понимаю, ты взволнована, но сейчас самое важное — все как следует обдумать. Мы должны каким-то образом найти виновного. Я уверен, мы знаем этого человека! Прятаться с нашей стороны было бы грубой ошибкой; тогда люди станут вовсю трепать языками и придут к выводу, что нам есть чего стыдиться. Нет, мы должны вести себя как обычно и ходить с гордо поднятой головой. Нам не в чем себя упрекнуть! Я как раз собирался сходить в кафе «Сюдри» и я пойду, посмотрю, как меня там встретят. Знаешь, эта история напомнила мне «дело анонимщика»!

— Какого анонимщика? — переспросила удивленная Мари.

— Это было в Тюле, в 1921-ом. Целый год в городе только и говорили, что об этих письмах. Семья начальника одной конторы стала получать анонимные письма. Оказалось, что их автор — молодая особа, без ума влюбленная в своего шефа. Но тот не подозревал об этом, он был влюблен в другую девушку, тоже свою коллегу. Гнев, ревность, желание мстить… В общем, в голове тридцатилетней Анжель Лаваль родилась идея посылать такие вот письма. Но скоро дело получило совсем другой размах. В августе 1921-го на двери муниципального театра в Тюле появился листок, на котором были поименно перечислены все пары, состоявшие во внебрачных отношениях. Разразился скандал, и полиция пришла к выводу, что это — тоже дело рук Анжель Лаваль. Неужели ты никогда об этом не слышала?

Мари передернула плечами:

— В 1921-ом был еще жив мой отец и мы все жили в «Бори». Может, до нас и долетели какие-то отголоски, но я не припоминаю. Возможно, я слышала, но потом забыла… И чем закончилось это дело?

— Громким процессом в 1922 году. В Тюль приехало много парижских журналистов. Анонимщицу признали виновной, но суд при вынесении приговора учел «смягчающие обстоятельства». — Адриан невесело вздохнул. — Тот, кто пишет эти письма, наверняка бывал в Обазине, иначе откуда бы ему знать адреса местных торговцев? И все же кто может до такой степени нас ненавидеть? Кто?

Несколько минут оба молчали. Адриан вспоминал своих соратников по Сопротивлению, потом перебирал в памяти имена многочисленных пациентов. На Мари, которая тоже вспоминала всех своих знакомых, вдруг снизошло озарение:

— Элоди, это дело рук Элоди! Она ненавидит меня, я это знаю! Вспомни, на своей свадьбе она назвала тебя убийцей!

— Говоришь, Элоди… Но этого просто быть не может! Ты сама рассказывала, что она едва умеет писать. А в этих письмах нет ни единой орфографической ошибки, да и стиль не тот, каким могла бы изъясняться такая женщина, как Элоди… Нет, это не может быть она. И потом, Элоди никуда не выезжает из Прессиньяка. Лизон и Венсан нам не раз об этом говорили. Она ни за что бы не оставила свой наблюдательный пост возле «Бори»! Нет, человек, который ополчился против нас, — это кто-то поумнее, чем Элоди, и живет он где-то поблизости. Иначе как ты объяснишь намек на Мелину? Только жители Обазина знают, что мы удочерили девочку!

— Да, ты прав! У Элоди злой язык и она завистливая, но чтобы провернуть это дело с письмами… Для этого она недостаточно хитра. Но то, что говорится в письме о Мелине, — это просто ужасно! Теперь люди будут думать, что она — моя родная дочь, которую я сначала бросила, а потом забрала! Прощай моя репутация преподавателя!

— Никто не поверит в эти бредни, дорогая!

Мари вдруг вскочила на ноги, подбежала к двери и прижалась к ней ухом. Обернувшись, она прошептала:

— Тише! Девочки спускаются по лестнице! Сходи в «Сюдри», если считаешь, что это стоит сделать. Я же найду занятие для своих рук и головы, иначе совсем расклеюсь. Я и так не знаю, на каком я свете…

Адриан ласково обнял жену. Ему хотелось бы утешить ее, уверить, что все уладится само собой, но… он в этом сомневался. Этот поклеп мог серьезно попортить им жизнь. Он нежно поцеловал Мари и шепнул ей на ушко:

— Будь сильной, моя любовь! Мы не одиноки, помни об этом! К счастью, у нас есть друзья, настоящие друзья!

Мари смахнула набежавшие слезы и тихо сказала:

— Возвращайся поскорее! Я так нуждаюсь в тебе! Я люблю тебя…

***

Адриан вернулся через час и сразу же поднялся в спальню, где Мари как раз меняла простыни. Она, взглянув на мужа, спросила с беспокойством:

— Ну что?

— Что… Я разочарован, если не сказать больше! Сначала люди не решались со мной заговорить, рассказать открыто о том, чем были заняты их головы. На меня смотрели искоса, морщились, перешептывались… А я все это терпеть не могу, ты меня знаешь!

Мари подбежала к Адриану и обняла его.

— Но ведь там были Жан-Батист Канар и мсье Лажуани, верно? — шепотом спросила она. — Что они говорят?

— Разумеется, они на нашей стороне! Они рассказали мне о полученных письмах и посоветовали не забивать себе этим голову, не обращать на писульки внимания. А я, который собирался во всеуслышание заявить, что все это — подлая клевета, я… не осмелился это сказать. Словно побоялся нарушить некий обет молчания… Меня избегали, и это напомнило мне о войне. Мари, как эти люди, которых я столько лет лечу и которые нас хорошо знают, могут сомневаться в нашей порядочности?

— Они не сомневаются, дорогой! Они смущены и, конечно, обеспокоены! Представляю, что ты почувствовал! Сегодня утром, когда я ходила за покупками, я ощутила себя чужой в этом городке!

Они обнялись и оба закрыли глаза, словно пытаясь укрыться от всех в своей любви. Мари так хотелось вдруг проснуться и осознать, что вся эта история с письмами — лишь дурной сон…

— Дорогая, послушай меня! — сказал Адриан. — Мы должны продолжать жить как обычно. Давай насладимся этим днем отдыха! Камилла приезжает домой только на выходные, поэтому не будем портить ей и себе настроение! Я сегодня не работаю, и, надеюсь, срочных вызовов не будет. А если тебе понадобится выйти из дому по делам — веди себя как всегда! И смотри людям в глаза. Помни: нам не в чем себя упрекнуть. Ты ведь сама понимаешь: подобные анонимные письма имеют целью посеять сомнения, вызвать подозрительность. Нам нужно быть сильными!

— Обещаю, я буду сильной, Адриан! Я уже знаю, что Дрюлиоли так же шокированы, как и мы, на них можно положиться. Если понадобится, они замолвят за нас словечко…

Мари подарила супругу легкий и нежный поцелуй. Она понимала, что он глубоко уязвлен клеветой, которая в это самое время с быстротой молнии распространяется по Обазину.

— Сегодня я напеку блинчиков, и мы все вместе будем слушать радио! Мелина спустится к нам, а чтобы ей было теплее, мы посадим ее в кресло. Я не желаю впускать несчастье в наш дом!

Адриан улыбнулся, но на сердце у него по-прежнему было тяжело. Он не мог забыть об угрозах анонима. Подойдя к окну, он посмотрел на городскую площадь. Вспоминался тот мрачный период, когда коллаборационистов расстреливали без суда и следствия; ему даже показалось, что он слышит ружейные залпы, крики ненависти… Потом он вспомнил, каково это — быть маки… Много дней они прятались по лесам, опасаясь доноса, появления немецкого патруля… Сердце его сжалось, когда он вспомнил о молодых партизанах, которые погибли во время внезапной вражеской атаки.

Мари уже почти закончила перестилать постель, когда обратила внимание на то, что Адриан довольно долго стоит у окна. Она встревожилась.

— Адриан, может, спустишься в гостиную и почитаешь немного у теплой печки…

— Да, ты права, — пробормотал он. — Ничто так не помогает забыть о том, сколько ненависти таится в иных людях, которые просто не могут жить спокойно, как хорошая книга. Мари, как ты думаешь, можно ли где-нибудь обрести покой?

***

Шли дни, кошмар продолжался. С вечерней почтой в понедельник в дом семьи Меснье принесли еще одно письмо, следующее — в среду. Расстроенная Мари-Эллен пришла сказать, что и ее родители получили еще одно письмо с теми же обвинениями.

Камилла вернулась в пансион, не подозревая, о чем гудит городок. Мелина сильно кашляла и, на этот раз, к большому облегчению Мари, снова не пошла в школу. Не встречаясь со своими школьными подружками, девочка еще на какое-то время будет оставаться в неведении. Злословие отравляет жизнь не меньше, чем худшая из болезней…

Нанетт, будучи в курсе событий, проявляла чудеса сдержанности! Эта история с письмами еще больше сблизила их с Мари. Старушка престала ворчать и жаловаться и старалась всячески подбодрить «свою курочку». Она расточала Мари такие ласки, словно та вдруг снова стала маленькой девочкой, нуждающейся в защите и утешении.

Одно удивляло Мари: складывалось впечатление, что слухи, спровоцированные «обличительными» посланиями, не проникли за стены аббатства. Мама Тере и мать Мари-де-Гонзаг вели себя как обычно. Однажды Мари выпалила Адриану:

— Я уверена, они знают! Просто не осмеливаются заговорить со мной об этом, вот и все! И я, идиотка, тоже молчу!

— Ты ошибаешься, дорогая! — отозвался он и обнял ее. — Признаюсь тебе, большинство моих пациентов делают вид, что ничего не знают об этой истории с письмами. За исключением двух-трех кумушек, которые пару раз намекали, что им кое-что известно.

В пятницу Нанетт с нетерпением ожидала возвращения Мари из школы. Стоило той переступить порог, как она протянула ей четвертое письмо.

— Держи, моя курочка! Еще одна мерзость! Мой тебе совет: просто возьми и брось его в огонь! Я специально надела очки и проверила почтовый штамп. Оно опять пришло из Лиможа.

— Я не хочу его открывать. — Мари вздохнула. — Хватит с меня этих писем! И этот бесконечный дождь… Как будто без него мало огорчений!

Обе женщины посмотрели в окно. Небо было сплошь затянуто свинцово-серыми тучами, и казалось, что наступила ночь. Шел сильный дождь. В печной трубе завывал ветер, и под его порывами капли воды попадали даже на плитку кухонного пола. Сад выглядел унылым и грязным. Мари запомнила эту неделю на всю жизнь.

— Я не могу так больше, моя Нан! Сколько еще это будет продолжаться? Адриан совсем извелся, ты и сама это знаешь. Ты заметила, что в его волосах добавилось седины? Бедный, он так нервничает…

— И есть отчего! А я вот что тебе скажу: на вас навели порчу! Если бы моя бедная подружка Маргарита была жива, она бы вам пособила. Она хорошо разбиралась во всяких наговорах и колдовстве! Ты предупредила Лизон?

Мари отрицательно помотала головой. Она решительно отвергла идею рассказать о том, что происходит, своим старшим детям. Как однажды сказал ей Поль, «у каждого свои проблемы».

— Да и зачем? Они не смогут нам помочь. Матильда только посмеется, Лизон и Поль станут волноваться. Нет, давай пока не будем этого делать.

— А я еще раз тебе скажу: когда такое случается, нужно друг дружку поддерживать! — пробурчала Нанетт. — На то и семья, моя крошка!

Мари поцеловала старушку, и они приготовили себе по чашке напитка из цикория.

Нанетт даже не подозревала, каковы масштабы этой истории с письмами. Языки в городке молотили безостановочно, и когда доктор Меснье проезжал по улицам на своем «ситроене» или просто шел по тротуару, с ним здоровались куда менее уважительно, чем раньше. Приходя в тот или иной магазин за покупками, Мари то и дело наталкивалась на вежливые, но холодные улыбки или потупленные от смущения взоры. Радостные приветствия, веселая болтовня, обмен новостями — всего этого как и не бывало.

Городок постепенно разделился на два лагеря. В первом оказались те, кто защищал чету Меснье и опровергал изложенные в письмах обвинения. Второй составляли сомневающиеся и злобствующие. Находились даже те, кто говорил: «На самом деле у этого доктора денег больше, чем он мог заработать! И кто может подтвердить, что в войну он и правда был в маки?» Это было еще не все. «А его жена? Где она жила, прежде чем переехала в Обазин? Никто не знает! И говорят, она слишком строга с ученицами!»

Мари «держала руку на пульсе» благодаря Ирэн и Мари-Эллен. Милая Жаннетт никому не позволяла при ней злословить о семье своих друзей. Амели, узнав о том, что происходит, от отца, была возмущена до глубины души. Она предложила даже, хотя для этого ей пришлось бы на день расстаться со своим красавцем Леоном, собрать на площади митинг, чтобы на нем пристыдить хулителей доктора и его супруги.

— Ну, вынимай это проклятое письмо! — воскликнула Нанетт, допив свой цикорный кофе.

Мари колебалась. Текст письма не менялся — это была одна из особенностей этих клеветнических посланий. Адриан сказал даже, что это свидетельствует о недостатке фантазии у их тайного недруга.

— О Нан, я тогда расстроюсь еще сильнее! — воскликнула она.

Однако старушка не сдавалась. Мари вскрыла конверт и вынула сложенный вдвое листок. Развернув его, она прочла текст, который отличался от текста предыдущего письма. Для нее это стало последней каплей.

— Ты белая как мел! Что там еще такое? — спросила Нанетт.

— Мне нужно выйти! Не беспокойся, это ненадолго. Я поднимусь к Мелине и предупрежу ее. Прошу, приготовь суп на ужин!

Не вдаваясь в объяснения, Мари встала и, открыв дверцу печи, швырнула письмо в огонь, а потом побежала к лестнице, ведущей на второй этаж.

Вынужденное безделье в конце концов приобщило Мелину к радостям чтения. Стоило ей перевернуть последнюю страницу одного романа, как она тут же принималась за другой. Это была настоящая книжная булимия! Даже в этом проявилась свойственная дочери Леони склонность к крайностям. Когда Мари стремительно вошла в комнату, девочка подняла глаза от книги.

— Мама, ты не сразу зашла ко мне после школы, — с упреком сказала она. — Я слышала, как ты вернулась и пошла в кухню!

— Прости меня, мое сердечко! Мне нужно выйти по срочному делу, но обещаю: я быстро вернусь. Знала бы ты, как я рада видеть тебя в теплой постели! На улице ужасная погода — дождь, на небе черные тучи, всюду лужи…

Мелина с видом послушного ребенка позволила себя обнять. Мысли Мари были заняты другим, поэтому она не замечала, что девочка последние дни ведет себя уж слишком примерно. А ведь для ребенка с таким, как у Мелины, характером это было весьма подозрительно.

— Я скоро, дорогая!

С этими словами Мари вышла, быстро спустилась по лестнице, надела пальто и шагнула в темноту и слякоть.

***

Путь Мари не был долгим, и все же эти несколько десятков метров показались ей дорогой на Голгофу. Однако решимость ее была такова, что ничто не могло ей помешать — ни ледяной ветер, ни потоки дождя. Мари поняла наконец, что должна была сразу пойти в аббатство, где непременно найдет утешение и прибежище. Это обиталище веры и христианского милосердия казалось ей в тот вечер единственным бастионом, куда не могла проникнуть ненависть и злоба… Подставляя лицо дождю, с промокшими ногами, продрогшая, бывшая сирота из «Волчьего Леса» шла к тем, кто никогда не отвергал ее и не презирал. Она шла к обазинским монахиням. Мари нуждалась в их добрых улыбках, полных сострадания взглядах, утешающих жестах… Встреча с ними обещала умиротворение и радость, которые ей были так необходимы.

Переступая порог церкви, Мари прошептала:

— Умоляю, Господи, помоги мне! На кого мне еще надеяться?

Мари шла по центральному проходу с чувством, которое испытывает капитан корабля, прибывшего в свой порт, где его не могут поджидать опасности. Тишина, мерцающий свет свечей и аромат благовоний встретили ее, являя резкий контраст с тьмой и непогодой за стенами церкви. Ее нервозность пошла на убыль, стиснувшие грудь тиски разжались. Мари вновь обрела способность нормально дышать и спокойно мыслить.

«Рай после ада!» — подумала она, направляясь к усыпальнице святого Этьена.

Мари остановилась, поддавшись внезапному искушению помолиться святому, попросить его прийти на помощь ее семье.

«Здесь я разговаривала в первый раз с Мелиной, когда нашла ее плачущей…» — растроганно подумала она.

Пару минут Мари смотрела на каменное надгробие. Она успокоилась, вера придала ей сил. Тысячи людей излечились, молясь святому Этьену, и истории, свидетельствующие об этом, передавались из уст в уста. Совсем недавно одна жительница Обазина просила святого спасти жизнь своему мужу, который был тяжело ранен в гранитном карьере, и небо даровало ей это чудо.

«Господи, прошу, сделай так, чтобы этот кошмар закончился! — взмолилась Мари про себя. — А теперь смелее, делай то, что решила!»

Мари прошла мимо старинного шкафа с одеяниями для литургии, которым всегда так восхищались туристы, и стала подниматься по каменной лестнице, ведущей к помещениям приюта. Она выросла в этих стенах и прекрасно знала расположение комнат, так что выбирала кратчайший путь.

Она прошла по одному коридору, свернула в другой. Звук собственных шагов, пусть и очень тихих, вернул Мари на много лет назад, в те времена, когда для нее, еще маленькой, приют был домом. Навстречу ей вышла сестра Юлианна. Монахиня была очень удивлена, увидев посетительницу в столь неурочный час.

— Сестра, не подскажете ли мне, где найти мать Мари-де-Гонзаг?

— Конечно подскажу, дорогая Мари! Они с мадемуазель Берже в маленьком кабинете занимаются бухгалтерией. Нелегкий труд!

Мари поблагодарила монахиню и пошла дальше. Из кухни доносился аромат супа и свежеиспеченного хлеба, в коридоре слышались смех и голоса девочек. Несмотря на внушительные размеры здания, здесь царила атмосфера безмятежного покоя и простых радостей.

«Возможно, было бы лучше, если бы я никогда не покидала аббатство! — подумала она, когда волна ностальгии затопила душу. — Жить вдали от мира, молиться, шить, петь и заботиться о детях, как мама Тере…»

Еще минута — и Мари оказалась у двери маленького кабинета. Она постучала. Услышав звонкое «входите!», она открыла дверь в скромно обставленную комнату, где мать Мари-де-Гонзаг и Мари-Тереза Берже сидели, склонившись над тетрадью, листы которой были сплошь исписаны черными рядами цифр.

— Мари, дорогая! — воскликнула мадемуазель Берже. — Что привело вас к нам так поздно? Прошу, присаживайтесь!

Мать Мари-де-Гонзаг ласково посмотрела на гостью, словно приглашая ее к доверительной беседе. Мари пребывала в смятении, она не знала, с чего начать. Наконец она сделала глубокий вдох и заговорила:

— Мне нужен совет! Не знаю, матушка, известно ли вам о том, что происходит… А может, вам, мама Тере? Ведь вы чаще бываете в городе… Мы с мужем не находим себе места от беспокойства. Дело в том, что…

И Мари подробно рассказала о том, какую тяжелую неделю им пришлось пережить, об анонимных письмах, о слухах, о подозрительности горожан… и о невыносимом страхе, от которого она не могла избавиться.

— Я решилась прийти из-за сегодняшнего письма. Там были ужасные угрозы, ужасные… Автор письма заявлял, что скоро всей нашей семье придется уехать из Обазина, поскольку мы позорим город. А меня он называл… называл… О, я не могу это повторить! И обещал доказать всем, что Мелина — мой внебрачный ребенок, рожденный от связи с… немцем! Матушка, вы, которая во время войны прятала девочек-евреек и защищала их, вы ведь знаете, что мой муж скорее умер бы, чем предал бы Францию и вас! Теперь я все вам рассказала. Я заметила, что одна моя ученица, болтушка каких мало, хихикает у меня за спиной. Она шептала что-то на ухо своей соседке по парте. Я боюсь худшего! Что, если родители потребуют моего увольнения? Я люблю свою работу, и…

Мари не смогла закончить фразу, она просто разрыдалась перед двумя исполненными сочувствия женщинами. Мама Тере подошла и ласково обняла ее за плечи.

— Честно говоря, Мари, я слышала про эту грязную историю, но я ждала, чтобы вы сделали первый шаг. Мне не хотелось ставить вас в затруднительное положение. Это — единственная причина, почему до сегодняшнего дня я молчала.

— Мадемуазель Берже в нескольких словах рассказала мне об этих письмах, — призналась мать Мари-де-Гонзаг. — Моя дорогая Мари, это прискорбная история, и я хочу, чтобы вы знали: мы всем сердцем с вами. И вам нечего бояться! Мы никогда не сомневались ни в вас, ни в вашем супруге!

За этими серьезными и искренними словами последовало недолгое молчание. Мари, которой стало легче после своей импровизированной исповеди, тихо плакала, вытирая глаза уголком своего носового платка. Она заговорила первой.

— Матушка, прошу, посоветуйте, что мне делать? — дрожащим голосом спросила она. — Особенно я беспокоюсь о Мелине. Если она услышит эти гнусные измышления о своем происхождении… Я этого не перенесу! Как объяснить невинному ребенку, что некоторым людям нравится вредить другим любыми возможными способами? И ситуация усугубляется день ото дня. Вчера Адриан зашел к одному своему пациенту, а этот господин закрыл дверь у него перед носом, заявив, что отныне предпочитает доверять свое здоровье доктору из Брива. Если эти письма будут и дальше источать свой яд, сомнения и подозрительность только усилятся. И может дойти до того, что мы будем вынуждены уехать из Обазина. О, это разбило бы мне сердце! Я боюсь наихудшего! Помогите мне, умоляю!

Мать Мари-де-Гонзаг, предвидя новый поток слез, помогла Мари встать. Она обняла ее, а потом посмотрела ей в глаза:

— Дорогая моя девочка, вы должны верить в высшую справедливость! Но мы попросили Господа нашего как можно скорее обелить ваше имя. И я знаю, кто согласится нам в этом помочь. Идемте к нему немедленно!

— Но к кому мы должны идти? — спросила озадаченная Мари.

— К аббату Бурду, конечно!

У супруги доктора Меснье не было сил спорить. Мама Тере осталась в кабинете.

— Я должна закончить мои подсчеты. Не тревожьтесь, Мари, все уладится. По-другому быть просто не может, я это твердо знаю!

Успокоенная, Мари последовала за матерью-настоятельницей. Она послушно шла за монахиней, как ребенок, вверивший свою судьбу взрослому, которому он всецело доверял.