Доченька. Возвращение

Глава 29 Жизнь продолжается

Обазин, 5 января 1953 года

Отныне для Мари жизнь четко разделилась на две части: годы до смерти Матильды и жизнь после этой утраты, от которой она так никогда полностью и не оправилась. Ей и раньше доводилось терять близких: первого ребенка — Жан-Пьера, отца — Жана Кюзенака, мужа — Пьера, Жака — мужа Нанетт, Леони — свою единственную подругу… Сколько страданий! Однако течение жизни не оставляло ей времени на сомнения, сможет ли она со всем этим справиться…

На этот раз потеря дочери погрузила Мари в хаос отчаяния и угрызений совести. Матильде исполнилось всего тридцать, и перед ней была еще целая жизнь! Смерть не должна была забирать ее так рано! Мари никак не удавалось смириться с этим новым ударом судьбы. Понимая, что судьбы вершатся не на земле, она все равно терзалась упреками, обвиняя себя в том, что оказалась недостаточно бдительной, чтобы предотвратить драму…

Похороны стали для нее еще одним испытанием. Утром того дня, когда она собиралась доверить своего ребенка Господу, бывшая сирота из «Волчьего Леса» сказала своему супругу:

— Я не была для нее хорошей матерью! Я не смогла ее понять… Это случилось по моей вине! Она, конечно же, чувствовала себя всеми покинутой… Я больше никогда не смогу смеяться. Не смогу веселиться или петь, наслаждаться миром и покоем, ведь моя дочь умерла, лишив себя всех земных радостей! Я — единственная виновница этого, Адриан, и все началось не вчера! Я никогда доверительно с ней не говорила… даже когда она рассталась с Эрве ради Жиля. Я, верная своим принципам, считала, что это ниже моего достоинства… Я не помогла собственной дочери…

Адриан, который любил Матильду, несмотря на то что она была не родной дочерью, тоже очень горевал. Он ответил жене ласково:

— Не суди себя так строго! Ману отказывалась от нашей помощи. Мы с ней были слишком разными, она это чувствовала. Тот, кто мог бы ее понять, давно умер. Твоя дочь была так похожа на своего отца, твоего первого мужа! Если бы он был жив, кто знает, может, она нашла бы другой выход. Но все это — только предположения. Ты ничего не могла сделать, так получилось. Время утишит боль. У тебя есть дети и внуки. Ради них ты должна справиться с этим горем. Им нужно снова видеть тебя улыбающейся! Однажды ты удивишься, когда услышишь свой собственный смех. Переживать потерю близкого человека очень тяжело, но мы справимся. Умоляю, Мари, не вини себя в смерти Матильды! Я виноват так же, как и ты, ведь и я подумал, что ей стало лучше… В первый день нового года я разрешил ей позвонить Жилю, потому что она попросила об этом, а он воспользовался этим звонком, чтобы уговорить ее приехать к нему в Брив. Вот кто виноват больше, чем мы с тобой! Когда я позвонил в его дверь, чтобы сообщить о смерти Матильды, он всего лишь нахмурился и вздохнул. Словно я побеспокоил его ради пустяка! Потом заявил, что она приходила, но вскоре ушла, не забрав с собой вещи. Она показалась ему нервной, говорила бессвязно. В одном он не соврал: она именно ушла, потому что машина так и осталась стоять перед парикмахерским салоном. Жиль отдал мне чемодан, который Матильда оставила в квартире наверху…

Принять смерть Матильды без объяснений было невозможно. Адриан и Мари пытались понять, что произошло в Бриве, куда с такой поспешностью уехала дочь. Однако у них не было ничего, кроме прощальной записки Матильды, начертанной впопыхах на открытке:

Мама, прости меня! Я больше не могу. Оставляю тебе Луизона. Люби его очень сильно. И никогда не забывай, что я тебя люблю.

Твоя Ману

Эти слова подтвердили предположение Мари: ее дочь покончила жизнь самоубийством! Но что заставило ее пойти на такое?

— Адриан, вспомни, она первого января казалась такой спокойной и радостной за обедом! Наверняка случилось что-то, что толкнуло ее на суицид! Жиль наверняка ее прогнал, а она не смогла этого пережить!

— Может, и так… Теперь мне кажется — задним умом мы все сильны, увы! — что у Матильды была затяжная депрессия. Желание уничтожить себя проснулось в ней еще до того, как она уехала в Брив. Я счел, что сначала ей нужно набраться сил, а уж потом показываться профессору, о котором я рассказывал. Теперь я так злюсь на себя за это, Мари, если бы ты знала!

Исцелятся ли они когда-нибудь от печали, которая переполняла их души в тот день? Доктору Меснье пришлось выполнить деликатное поручение, данное ему женой, — сделать так, чтобы Матильду, даже если версия самоубийства подтвердится, похоронили на кладбище, как положено, по христианскому обряду.

Поэтому Адриану пришлось навестить отца Бруса, преемника аббата Бурду, и изложить ему факты и свое мнение медика:

— Моя жена не смогла бы скрыть от вас правду о смерти дочери, но она — добрая христианка и отвергает любую ложь. Матильда бросилась в Коррез. Она не могла рассуждать здраво, не могла смириться с реальностью, которая причинила ей страдания. Я — врач и могу вас заверить, что у этой молодой женщины было нервное заболевание с тех пор, как она пережила сильный шок. Она нуждалась в лечении, но мы не успели показать ее специалисту. Ее поступок — не результат здравого размышления, но неконтролируемый импульс, продиктованный отчаянием. Прошу, отче, считайте смерть этой настрадавшейся женщины несчастным случаем.

Адриан не мог знать, что накануне поговорить со священником приходила мать Мари-де-Гонзаг. Она тоже просила за Матильду. Ее слова тронули сердце священнослужителя:

— Разве можем мы добавить страданий матери, и так жестоко испытуемой судьбой? Я утверждаю, отче, что это очень порядочная семья. Доктор Меснье — исключительно добрый и милосердный человек, прекрасный врач, всегда готовый помочь неимущим. Мари и Лизон, ее старшая дочь, — женщины, достойные всяческих похвал, очень набожные…

В Обазине многие сожалели о трагической и безвременной кончине Матильды, оставившей этот мир в тридцатилетнем возрасте. Семья Меснье была уважаема и любима многими, поэтому весь городок разделял их скорбь. С неба грозил просыпаться снег, свистел северный ветер, но гроб молодой женщины был украшен тепличными цветами. Все оплакивающие Матильду не думали о расходах, опустошая запасы цветочников в Тюле и Бриве, хотя время года для этого было неподходящим.

Перед открытым гробом, установленным в одной из просторных комнат дома, прошли, утирая слезы, подруги умершей — Амели, Мари-Эллен и Жаннетт — в сопровождении супругов. Ставни были закрыты, комнату освещали свечи, пахло ладаном.

— Какая она красивая! — повторяли люди. — Какое несчастье!

Нанетт сидела на стуле чуть поодаль, перебирала четки и молилась. Каждый посетитель подходил сказать ей несколько утешительных слов. Она отвечала слабой улыбкой и возвращалась к своим молитвам. Это была волнующая картина — слезы, не переставая, катились по ее щекам, словно из неистощимого источника.

Мать Мари-де-Гонзаг и Мари-Тереза Берже, которые часто помогали прихожанам в организации похорон, помогли в этом и Мари. Поддержка этих милосердных женщин была для нее очень ценна. Они даже пришли, чтобы бдеть у гроба Матильды вместе со своей подругой. Мари сказала им:

— Пока ее тело здесь, я держусь. Какая она красивая! На губах такая спокойная улыбка, а ведь она умерла после падения в воду… Непонятно, правда?

— Божественное милосердие бесконечно, Мари! — ответила мать-настоятельница. — У Матильды душа была мятущейся. Она при жизни не искала утешения в вере, но теперь она, наверное, обрела мир.

— Надеюсь, отец Ману Пьер встретил ее там, на небесах, — прошептала Мари. — Мне так хочется, чтобы они были вместе!

— Молитесь, моя дорогая подруга! — шепнула ей мама Тере. — Это правда, Матильда выглядит такой безмятежной! Знаете ли вы, что Хосе специально приехал, чтобы спеть «Ave Maria» в память о вашей дочери?

Мари вздохнула. Все были так добры к ней! Друзья окружили их семейство заботой и вниманием, как только о драме стало известно. В момент глубочайшего горя это имеет особенное значение. Присутствие детей и внуков тоже стало для Мари утешением. Лоре пришлось остаться на ферме, чтобы позаботиться о скотине, но она прислала своей свекрови трогательное письмо.

Камилла и Мелина взяли на себя заботу о Луизоне. Они играли с ним, готовили ему еду, укладывали спать в кроватку, и это помогало не думать о том, что в доме покоится тело Матильды. Этот нежданный траур внушал им страх и озадачивал. Обе сестры одновременно открыли для себя реальность смерти, которая гасит радость и жизнь. Эта трагедия сблизила их, и, хотя ни та ни другая не заговаривала об этом, обеим было стыдно, что они ссорились в тот момент, когда родители узнали страшную новость.

В аббатскую церковь волнами вливались молчаливые прихожане. Бледная, вся в черном, Мари смотрела на установленный перед алтарем гроб. Она знала, что все их друзья собрались здесь.

Жан-Батист Канар с детьми — Жаннетт, Леоном и юным Даниэлем, который учился в семинарии в Тюле, так как хотел стать священником, заняли свои места на скамье недалеко от членов семейства Меснье.

Марк Лажуани приглаживал свои седые усы, а другой рукой держал за руку Амели, которая глубоко сожалела о смерти своей подруги детства. Рядом с ними сидели Дрюлиоли. Глава семейства, мясник, обеспечивал Мари и ее близких мясом во время последней войны.

Неожиданно для всех приехала Лора. Ее короткие волосы покрывал черный платок. Она бросилась на шею Мари со словами:

— Мамочка, дорогая! Я не могла не быть с вами рядом в такой день! Малышку я оставила с матерью, она передает вам свои соболезнования. Папа пообещал присмотреть за фермой.

Лора горько плакала, розовощекая и рыжеволосая, такая нежная и ласковая… Мари прижала ее к сердцу. Поль, потрясенный до глубины души смертью сестры, растрогался при виде жены. Не в силах больше сдерживаться, он расплакался у нее на плече. Лизон была единственной, кто держался стойко. Она понимала, что кому-то нужно сохранять выдержку, чтобы присматривать за семейством.

Именно она, Лизон, утешала Нанетт, отгородившуюся от всех молчанием. Сжавшись в комок, старушка бесконечно бормотала молитвы на патуа, словно заклинание, которое отгоняло злые силы. Старушка отказывалась от пищи, не вставала и чуть что — сразу сердилась. Первый раз в жизни она была без чепца на людях, он так и остался лежать на комоде.

С присущим ей терпением Лизон заставила ее немного поесть и успела даже уделить немного внимания матери. Она долго расчесывала красивые волосы Мари, в которых все больше становилось седины. Самые взрослые из детей, Жан и Бертий, очень расстроились, ведь в доме было непривычно тихо и грустно. Лизон пыталась, как могла, их утешить, спрашивая себя иногда, откуда у нее берутся на все это силы.

Почти все жители Обазина и окрестных деревушек собрались в церкви. Приехала даже семья Денни, проживавшая на мельнице в Сапинье. Коммерсанты держались ближе к центру, где сидели рабочие карьера и их супруги. Большинство собравшихся не знали Матильду, но уважали доктора Меснье и пришли, чтобы его поддержать. Учителя государственной школы возложили великолепный букет из роз, как и мадам Барре, вторая учительница частной школы.

Во время отпевания Мари стояла, высоко подняв голову. Она пела вместе с сиротами и молилась за душу своей дочери. Если печаль становилась невыносимой, она смотрела на круглые щечки Луизона, сидевшего на коленях у Мелины, и самообладание возвращалось к ней. Она говорила себе: «Матильда доверила мне это невинное дитя! Спасибо, Господи, что его отец даже не вспомнил о нем. Адриан хочет, чтобы мы получили официальное право опеки. Я не успокоюсь, пока мы этого не добьемся. Пока я жива, Жиль не подойдет к Луизону! Я сама воспитаю этого малыша, и он будет счастливым, будет радоваться жизни! Он никогда не будет испытывать недостатка в любви! Слышишь, Ману, я клянусь тебе в этом! Твой сын станет хорошим человеком, которым ты могла бы гордиться!»

Путь на кладбище стал для всех новым испытанием. Приглушенные рыдания и горестный шепот сопровождали кортеж.

Плачущая Камилла мельком увидела, что поодаль стоит какой-то мужчина, но ведет себя так, словно не хочет, чтобы его заметили. Присмотревшись к нему, она вдруг почувствовала, как быстро забилось ее сердце, — силуэт показался ей знакомым… Она не верила своим глазам! Это был Гийом, высокий и худощавый, в черном габардиновом костюме и серой фетровой шляпе, наполовину скрывавшей его лицо. Никто не обращал на него внимания, и тем более Мари. Она не сводила глаз с гроба дочери, на который все по очереди бросали горсти земли.

Несмотря на боль утраты, Камилла испытала робкую радость. Она, стараясь не привлекать внимания, выбралась из толпы. Когда Гийом увидел ее, он улыбнулся, но выглядел встревоженным.

— Камилла!

— Гийом… Вы приехали! Это так мило…

— В Прессиньяке мне рассказали, что случилось. Не волнуйтесь, клянусь, это была не Элоди. С тех пор, как она получила письмо от вашей матери, в котором та пообещала при случае подать на нее жалобу за анонимные письма, я не общаюсь с Варандо.

— Но как вы узнали, что мама ей писала? — тихо спросила Камилла.

— Фирмен, ее муж, остается клиентом нашего банка. Я не могу запретить ему приезжать в мое отделение в Лиможе. Он упрекнул меня в том, что я их выдал, но это меньше всего меня заботит. Сегодня я хотел выразить вам сочувствие, я понимаю, как это больно…

Камилла внимательно посмотрела на молодого человека. Он все еще носил тонкие усики, его светлые глаза были грустны.

— Камилла, я недавно потерял мать. Это — единственная причина моего молчания после ваших последних писем. У нее было больное сердце. Теперь я остался совсем один. Мои старшие брат и сестра приезжали на похороны, но они оба живут очень далеко отсюда…

В порыве нежности Камилла взяла Гийома за руку. Они оба переживали страшное горе — потерю родного человека…

— Мне очень жаль, что ваша мать умерла… В жизни бывают такие тяжелые моменты! Моей сестре было всего тридцать. Признаться, мы с ней не были очень близки. Пожалуй, она даже пугала меня своей страстностью, порывистостью… Она много лет жила в Бриве. Думаю, она наложила на себя руки, но официально объявлено, что произошел несчастный случай. Мои родители ни за что не скажут мне правду! Они до сих пор считают меня ребенком! Как бы то ни было, мама старается держать нас, своих младших дочерей, подальше от реальной жизни. Она хочет, чтобы мы жили в утопическом мире, где нет порока, смерти и ненависти… Я устала так жить! Это бессмысленно, понимаете? Гийом, все, что я писала вам в своих письмах, — истинная правда!

Камилла разволновалась, изливая Гийому свою печаль. Внимательный и терпеливый, он слушал, любуясь ее милым лицом — щеки девушки порозовели, глаза заблестели… Он заметил маленькую родинку у нее на щеке, которую время от времени скрывала порхающая на ветру прядь. У обоих было тяжело на сердце, но рядом с девушкой он ощущал удивительное спокойствие, даже безмятежность.

— Моя дорогая Камилла, я очень рад, что увидел вас! Это странно, но мне кажется, что мы знакомы всю жизнь. Наверное, все дело в нашей продолжительной переписке…

— Я чувствую то же самое! — шепнула она, краем глаза поглядывая на родителей.

Гийом понял, чего она опасается. Он тоже чувствовал себя не слишком уверенно на кладбище, ведь доктор Меснье или его жена могли его узнать. Он сказал тихо:

— Я не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности. Но пообещайте мне, Камилла, что в этом году мы еще увидимся!

— Конечно! Это мое самое большое желание! Давайте отойдем в сторону!

Она увлекла его за собой на другую аллею. Оттуда им был виден первый ряд окруживших могилу людей.

— Видите, Гийом, пожилую женщину в черном с чепцом на голове? Это моя бабушка, пусть и не родная, Нанетт! Раньше она жила в «Бори». Красивая молодая женщина в сером костюме — это моя сестра Лизон, она учительница в Прессиньяке. Поля вы знаете…

— Очень мало, — признался Гийом. — Я встречался с ним в банке и на ферме. Он, безусловно, хороший человек, и мне стыдно, что я терзал его с этой ссудой. Послушайте, Камилла, я совершил много ошибок… Однажды я вам все расскажу. И все-таки знайте, я искренне восхищаюсь вашей семьей! Вы такие дружные, такие благородные… Я даже не сержусь на вашего отца за то, что он меня ударил в тот вечер, четырнадцатого июля, в Бриве. Он вас защищал! На его месте я поступил бы так же, это несомненно!

Гийом все еще держал руку девушки в своей руке. Их пальцы переплелись, словно сами собой, и потом их руки так сильно сжались, что Камилла покраснела от смущения. И она предложила неожиданно даже для себя самой:

— Я подумала… Что, если вы подойдете, чтобы выразить маме свои соболезнования? Ей будет очень приятно…

— Даже не думайте об этом, Камилла! Это совсем неподходящий момент! Ваша мать и так слишком огорчена. Я не хочу ее расстраивать еще больше. А ваш отец, конечно же, разозлится!

— Тогда напишите ей! — предложила она. — Мне бы так хотелось переписываться с вами и встречаться открыто, ни от кого не прячась! Гийом, вы сделаете это? Ради меня!

Он посмотрел на девушку, а она смотрела на него. Она ждала, и надежда светилась в ее прекрасных глазах. Ему вдруг так захотелось обнять ее, успокоить! Да, он сделает все, лишь бы снова с ней встретиться! Осознание этого пришло к нему внезапно. В его исстрадавшемся сердце дружба уступила место более сильному, глубокому, волнующему чувству.

— Обещаю, Камилла! Я еще раз попрошу у вашей матери прощения.

Толпа двинулась к выходу из кладбища. Гийом быстро поднес пальчики Камиллы к губам и нежно их поцеловал.

— Я ухожу. До скорой встречи!

Она стояла и смотрела, как он удаляется широким шагом. Камилле казалось, что она спустилась с небес на землю. Ей вдруг стало очень одиноко. Она вздохнула, из глаз брызнули слезы. Ее сестра умерла, а тот, кого она любила, ушел из-за давних счетов между их родителями…

Лизон, обнаружив младшую сестренку рыдающей, обняла ее за плечи и попыталась утешить:

— Камилла, крошка моя! Это ужасная трагедия! Будь сильной, дорогая! Душа нашей Матильды обрела покой, я в этом уверена!

Камилла молча кивнула, ей было немного стыдно — она не сказала сестре о настоящей причине своих слез. Но ведь она оплакивала и смерть Матильды тоже! Девушка прижалась к Лизон, ища немного ласки, и спросила с беспокойством:

— Как мама?

— Она держится из последних сил. Адриан отведет ее домой. Идем скорее, ей нужно, чтобы мы были рядом, мы поможем ей справиться с этим испытанием! Счастье, что у нас остался Луизон! Этот ангелочек — благословение всем нам…

Обазин, 15 января 1953 года

Решение было принято. Мари переводила взгляд с Мари-Терезы Берже на Адриана и обратно. Она сидела, сложив руки на коленях, пальцы ее нервно сжимались и разжимались.

— Мама Тере, с вашей стороны очень любезно, что вы согласились зайти! Я хочу сообщить вам важную новость, но сначала хочу поблагодарить вас за маленький отпуск, который вы мне дали на время траура. Теперь о главном: я хорошо подумала и решила, что больше не буду работать учительницей в частной школе в аббатстве. Я не могу больше отдавать себя работе, которая отнимает слишком много времени и энергии. Знаю, я еще не достигла пенсионного возраста, но это неважно.

— Ваше решение окончательно, Мари? — мягко спросила мама Тере.

— Да! Мне нужно воспитывать внука. И для меня это — священный долг! Супруг предложил мне нанять для него нянечку, которая станет жить в нашем доме, но меня такой вариант не устраивает. Еще у меня есть Нанетт… Ах, мама Тере, после смерти Матильды она угасает с каждым днем! Скоро мы ее потеряем, я это чувствую… Поймите, у меня нет больше сил.

Мари заплакала. Это случалось с ней каждый раз, когда она вспоминала о дочери или ласкала Луизона. Однако она продолжила, всхлипывая:

— Дорогая мама Тере, простите, что создаю вам трудности… Думаю, мадам Барре вряд ли сможет взять мой класс. Но для меня пришло время посвятить себя семье. Время протекло слишком быстро, и я уделяла так мало внимания важным вещам… Да и моей ранимой Матильде тоже. С самого ее рождения я жаловалась на ее бесконечный плач, на ее капризы… Я слишком часто ее наказывала и ругала, не понимая, что она просто нуждалась во мне, как и мои остальные дети… И я ее потеряла!

Мари хотела было что-то добавить, но не смогла. Жестом извинившись перед мамой Тере, она вышла из комнаты. Адриан, который полностью одобрял решение супруги, сказал:

— Мари наверняка пошла к Нанетт. Как вы понимаете, я присматриваю за своей супругой… Она очень плохо себя чувствует. Мы много говорили о трагедии, и я могу вас заверить, что решение отказаться от должности учительницы — результат здравого размышления.

— Я знаю, что нашей Мари сейчас очень плохо, мсье Меснье. Мы все много молимся, чтобы она обрела душевный покой. Передайте ей, чтобы не беспокоилась о своих ученицах, и хорошенько заботьтесь о ней! Я сама пока заменю ее, и у меня есть на примете человек, который сможет взять ее класс. Молодая женщина, очень способная…

— Огромное спасибо, мадемуазель Берже! Как дела у вашей Мадлен? Она уже должна была поправиться после ангины!

— Мадлен чувствует себя прекрасно, спасибо!

Адриан, проводив гостью, закрыл входную дверь и вздохнул. Он не был уверен в том, что его жена сделала правильный выбор, решив закончить учительскую карьеру. Что до него самого, то он еще даже не думал отходить от дел! Обязанности доктора, всегда хлопотные, помогали ему пережить утрату. Мари долго не могла справиться с горем. Много слез она пролила бессонными ночами, терзаясь все теми же угрызениями совести и задавая себе вопросы, на которые не было ответов. Потом пришел день, когда боль, оставаясь весьма ощутимой, стала выносимой… Возможно, именно Луизону удалось вытащить бабушку из бездны отчаяния. Мари пришлось снова вернуться к жизни — разве ей можно отчаиваться, когда нужно растить маленького внука? Она поклялась Ману, что позаботится о нем.

Мари действительно убежала в комнату Нанетт. Старушка вот уже неделю не вставала с постели. Приемную дочь она встретила жалобным:

— А, это ты, моя курочка! А где наш малыш?

— Он спит, моя Нан! Луизон — спокойный, как ангелочек! Я принесу его тебе, когда он проснется.

— Конечно принеси! Знай, Мари, я не увижу, как это дитя будет расти! И мне очень жаль…

— Нан, дорогая, ты так говоришь, потому что устала, вот и все! Но ты попьешь укрепляющие средства, будешь хорошо кушать и скоро поправишься!

Нанетт отрицательно помотала головой. Мари с испугом отметила, что ее кожа стала прозрачной, «пергаментной», а под ней теперь была заметна синеватая сеточка вен. Она сильно похудела, черты лица заострились.

— Нан, дорогая, побудь с нами хоть немного! Не уходи так рано! Ты должна увидеть, как вырастет твой правнук Луизон! Ты нужна ему! И мне ты тоже нужна! Умоляю, поживи еще!

— Нет, Мари, думаю, мое время пришло! Знаешь, доченька, когда умерла Ману, я второй раз потеряла своего сына! В нашей Матильде я видела своего Пьера, в них много общего… Она так была на него похожа! Даже будучи совсем крошкой! И поэтому я была с ней строга. Уж можешь мне поверить! Моего Пьера мне приходилось колотить, и не раз, чтобы наставить на путь истинный!

Старушка теперь все чаще вспоминала прошлое. Да, когда-то у нее хватало сил догнать мальчишку в коротких штанишках и отшлепать его.

— Я была крепкая, моя курочка, в молодые-то годы! Помнишь, как я месила тесто на хлеб? Там нужна сила, чтобы дать ему побольше воздуха… И сено умела сгребать! Помогала своему Жаку в поле, а вечером варила суп и мыла посуду. И я была счастливой, Мари! Послушай…

Мари вытерла слезы и склонилась к ее изголовью.

— Я слушаю тебя, моя Нан!

— Скажу тебе одно: когда я умру, не убивайся по мне так сильно! Поплачь, моя доченька, без этого нельзя. Но в мои годы уже пора встретиться с добрым Боженькой! Я уже рассыпаюсь на ходу, моя курочка! Там, на небесах, я увижу моего Пьера и Ману! И оттягаю их за уши, уж поверь мне, за то, что они столько горя тебе причинили! Помнишь, я ругала тебя, когда ты собралась замуж за Адриана? Но теперь я не жалею, что так вышло, этот человек — святой! А мой Пьер был удалец только за юбками бегать, выпить лишнего да кричать с вечера до утра. И все-таки он тебя любил, Мари, можешь не сомневаться! И наша Матильда, она тоже крепко тебя любила…

Совсем обессилев, Нанетт умолкла и закрыла глаза. Испугавшись, Мари схватила ее за руку и взмолилась:

— Нанетт! Моя милая Нан!

— Я еще тут, моя курочка! Сил у меня уже нет, но я не уйду, не сказав тебе последнее «прощай»! Ты научила меня хорошим манерам, верно? Моя милая барышня из «Бори», моя крошка… Счастье, что ты досталась мне в дочки. Ну, иди теперь к Луизону! Не хватало еще, чтобы он плакал! А потом, когда у тебя будет минутка, свари мне цикорного кофе.

— Хорошо, Нан, дорогая! Я скоро вернусь!

***

Нанетт угасла через десять дней, получив последнее причастие. Бывшая сирота была рядом со своей приемной матерью до самого конца. Старушка прижимала руку «своей курочки» к сердцу до того самого момента, пока оно не перестало биться и она, наконец, не отправилась в мир иной, где ее дожидался сын, которого она собиралась как следует отчитать! Когда с уст старушки слетел последний выдох, Мари навсегда закрыла ее светлые глаза, которые столько раз сверкали лукавством или гневом…

Семья собралась снова, чтобы пережить еще одни похороны. Сердца, все еще кровоточащие после смерти Матильды, теперь страдали еще и от потери той, которую все так любили. Нанетт была, можно сказать, краеугольным камнем в доме, голосом рассудка и сердца, обличителем и одновременно сокровищем любви в чистейшем виде! Жизнь без нее утратила свой вкус и свой рельеф. Стул у печки стоял пустым, и только кошечка Мелины Опаль время от времени вспрыгивала на него в поисках той, которая так любила ее гладить и разговаривать с ней на патуа… Отношения между старушкой и детьми Мари от двух браков и дочерью Леони были очень разные, и все же Нанетт для каждого из них была бабушкой, а для Мари — настоящей матерью.

Похоронили Нанетт через три недели после того, как проводили в последний путь Матильду. Такое же множество людей провожало и старушку, ставшую местной достопримечательностью, к месту ее последнего упокоения. Похоронили ее рядом с внучкой.

Мари постепенно подготовила себя к уходу своей Нан, с которой в последние дни подолгу разговаривала, и все же сердце ее обливалось кровавыми слезами. Временами ей казалось, что оно уже никогда не перестанет болеть. Чаще, чем когда-либо, она смотрела на улыбающегося Луизона, играла с ним в детские игры, прислушивалась к первым невнятным словам… Это юное, послушное и такое ласковое существо вернуло ее к жизни.

Через два дня после похорон Нанетт Мари получила письмо из Лиможа. Она удивилась, прочитав имя отправителя: Гийом Герен. Первое, что ей захотелось сделать, — это выбросить письмо, но после некоторых колебаний она вскрыла его и прочла:

Дорогая мадам,

хочу выразить Вам свои искренние соболезнования по случаю двух утрат, которые обрушились на Вас одна за другой. Я тоже потерял мать, за неделю до последнего Рождества, и, уверяю Вас, я понимаю Ваше горе и всем сердцем Вам сочувствую. Я причинил Вам много зла, я это знаю, и снова искренне прошу у Вас за это прощения. Бывают ошибки, о которых мы сожалеем потом всю жизнь. Мои — из их числа.

С глубочайшим уважением,

Гийом Герен

Мари сложила листок и беззвучно заплакала. Как понятны ей были страдания сына Макария! Теперь она знала, насколько тяжел груз осознанных ошибок. Совесть никогда не даст ей забыть, как она виновата перед Матильдой. Мари горько сожалела о том, что относилась так плохо к молодому человеку, у которого хватило духу признать свои ошибки и попросить прощения. Он заслужил сострадание!

Прошлого не изменить, но будущее всегда дает человеку шанс сгладить последствия своих плохих поступков. Самое трудное — это признать свою вину, честно и объективно. У кого вымаливать прощение за то, что она столько недодала собственной дочери?

К сожалению, Камиллы рядом не оказалось, иначе она услышала бы, как мать прошептала:

— Я прощаю вас, Гийом!

Эти несколько слов пролились бы целебным бальзамом на истерзанное сердце юной влюбленной, наконец давая ей надежду…