Доченька. Возвращение

Глава 28 Мрак отчаяния

Матильда ехала быстро, намного быстрее, чем следовало. Нетерпение заставляло ее рисковать понапрасну. И никогда путь от Обазина до Брива не казался ей таким долгим. Она не могла думать ни о чем, кроме скорой встречи с Жилем. Все остальное было неважно. Она не чувствовала ни угрызений совести, ни смущения. Она уже забыла о том, что убежала из дому тайком, как воровка, и о том, что родителей, несомненно, огорчило ее прощальное письмо. Сестры, конечно же, станут спрашивать, почему ей пришлось так стремительно уехать, Нанетт пожалуется на патуа, что крошка Ману ее бросила. Матильда сделала окончательный выбор. Однако время сейчас играло против нее. Каждая минута вдали от Жиля уменьшала ее шансы вырвать его из когтей Патрика. Какая абсурдная, нелепая ситуация! Матильда снова с головой погрузилась в свой любовный бред. В то время как автомобиль послушно несся по дороге, она говорила сама с собой и не замечала этого.

«Обычно девушки борются с соперницей, которая красивее или богаче, мне же в соперники достался мужчина… И он даже не красивый!»

Истеричный визгливый смех, похожий на крик отчаяния, заметался в салоне автомобиля. Сарказм и безнадежность разрывали ей сердце. Чем ближе был Брив, тем больше она боялась. Жиль умолял ее приехать поскорее. Он хотел объясниться, извиниться перед ней… Значит, ей есть на что надеяться! И молодая женщина старалась в это верить. Жиль ее любит, ждет… Они начнут новую жизнь и забудут… Все вернется к нулевой отметке…

Молодая женщина мысленно листала свои воспоминания. Она прекрасно помнила, как Жиль в первый раз переступил порог ее салона. Он представился мужским парикмахером и засыпал ее убедительными аргументами в пользу расширения ее дела и внедрения на рынок парикмахерских услуг новинки — спаренного салона, где могли бы обслуживаться и женщины, и мужчины. Довольно интересная, с точки зрения развития бизнеса, идея была преподнесена этим соблазнительным мужчиной блестяще. В течение месяца Жиль приходил несколько раз, искусно перемежая разговоры о деле с комплиментами в адрес ее салона. Он показал себя терпеливым и решительным. Матильда быстро поддалась очарованию его пламенного взора — так в дешевых женских романах говорилось о подобных черных глазах в обрамлении густых длинных ресниц.

Потом они в первый раз оказались вместе в постели роскошного отеля. Жиль открыл Матильде ее собственное тело и его способность испытывать наслаждение, ввел в мир безграничной чувственности. До этого молодая женщина не подозревала, что удовольствие может быть таким сильным! Каждый раз, когда Матильда думала об этом, она вся дрожала от желания, едва сдерживая крик нетерпения.

«Никогда больше не знать радости, которую он мне дарил… Никто другой не сможет дать мне то, что дает он!»

Она крепко сжала руль своего «Пежо 203», который тут же занесло. Вспоминались ночи любви, волнующие картины их сплетенных потных тел и экстатические крики, лихорадка страсти… Оба были ненасытны. Их дни были отмечены любовными схватками!

«Моя беременность все испортила! Нужно было сделать аборт! Я казалась ему отвратительной с моим огромным животом! А мне хотелось заниматься любовью, как раньше… Он отказывался, и я с ума сходила из-за этого! И тогда он начал меня бить. Это все из-за Луизона! Он нас разлучил!»

Услышав эти слова, произнесенные ею, Матильда испугалась. Что заставляет ее так говорить о своем сыне? С ужасом она вспомнила, что однажды утром Луизон, проголодавшись, криком разбудил Жиля. Склонившись над младенцем, она едва удержалась, чтобы не надавать ему пощечин. Какой демон внутри нее заставлял ее вести себя подобным образом?

В Матильде не было ничего от спокойной и ласковой матери. Заботливая, понимающая и щедрая душой, та никогда бы не поступила так со своим ребенком! Но ведь Нанетт часто говорила, что Матильда очень похожа на Пьера, своего отца, о котором у нее остались весьма смутные воспоминания. Молодая женщина не знала, что у Пьера был такой же, как у нее, взрывной темперамент и неутолимая страстность. Никто не рассказывал ей, как страдал Пьер в периоды четырех беременностей жены, следовавших одна за другой, в то время как сама Мари погружалась в свое материнство и отстранялась от него. Он часто думал, что дети стали барьером между ним и женой. Только Лизон Мари рассказала правду, и та хранила этот секрет.

Матильда считала себя гадким утенком в семье, с присущими только ей пороками. Осознание своей природы заставило ее замкнуться в одиночестве, от которого она ужасно страдала. Если бы она узнала о страсти, связавшей Пьера и Леони, ей было бы проще принять свое отличие от остальных членов семьи. Но даже в этом жалком утешении ей было отказано во имя морали, ради соблюдения приличий. Многим жилось бы легче, если бы близкие люди больше общались с ними и относились к ним с терпением и пониманием…

«Брив! Слава Богу!»

Матильда на большой скорости проехала мимо первых домов. Город показался пустым и серым под черными тучами, обещавшими новые дожди. Было очень холодно. Молодая женщина припарковала автомобиль перед своим парикмахерским салоном и с тревогой посмотрела на себя в зеркало заднего вида.

«Как ужасно я выгляжу из-за этих порезов! Ну зачем я это сделала? Дура! И ничего не сказала про них Жилю! Он смотреть на меня не захочет!»

Она вспомнила ужас, пережитый в рождественский вечер, когда она посмотрела на себя в зеркало: круги под глазами, распухшие от рыданий губы… Это было лицо обманутой, сломленной женщины. Злость руководила ею в стремлении уничтожить доказательства своего позора… Изуродованная и страшная, она могла не бояться, что ей еще когда-нибудь придется любить и страдать. Но все переменилось: Жиль ждал ее, и Матильда горько сожалела о своем саморазрушительном порыве.

Матильда сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и открыла дверцу авто, бормоча про себя, как молитву: «Жиль, прошу, будь ласковым и любящим! Не отталкивай меня, умоляю!»

Последние шаги до двери квартиры показались невероятно трудными. Чем ближе она к ней подходила, тем сильнее дрожала от страха. Затаив дыхание, дважды постучала в дверь. Знакомый голос предложил войти.

Жиль стоял у окна. В халате, с мокрыми волосами, он повернулся к ней и как-то странно улыбнулся. И тогда она увидела его — «соперника», который сидел в кресле и листал журнал.

— Что он тут делает? — спросила она, бледнея.

— Развлекает меня, чтобы мне не было скучно! Но теперь Патрик может пойти пройтись, раз уж ты приехала!

Патрик не заставил себя просить дважды. Жиль направился к ней. Матильда уже приготовилась ощутить его руки на своей талии, но он прошел мимо нее и закрыл дверь… на ключ! Она сразу поняла, что любовник не настроен ее ласкать.

Чувство тревоги усилилось. Что это могло значить? Внезапно молодая женщина почувствовала себя тряпичной куклой в тщательно отрежиссированной мизансцене. Решив хотя бы сыграть спокойствие и уверенность, она направилась в свою спальню, чтобы поставить чемодан. Но от видимости покоя не осталось и следа, когда ее глазам предстала плачевная картина.

— Жиль, что на тебя нашло? Ты сумасшедший?

На полу валялись ее вещи — платья, блузки, тончайшее белье, костюмы, шубки… Она наклонилась, чтобы поднять юбку, и только тогда увидела, что все вещи чем-то измазаны, а большинство нарядов изорваны и изрезаны ножницами.

— Но… почему? — простонала она.

Ответом на ее вопль был все тот же звук — щелчок замка двери. Повернувшись, Матильда увидела, что Жиль похрустывает костяшками пальцев. Потом кулаки его сжались и он стал приближаться к ней… с циничной улыбкой на губах, которые так искусно любили ее!

Жиль подошел к ней вплотную, но не дотронулся до нее. От него несло алкоголем. Он вдруг захохотал и долго не мог остановиться. Это было невыносимо! Чтобы заставить его замолчать, молодая женщина обняла его за шею, но он оказался проворнее — резко отстранился и с размаху ударил ее по щеке. Она упала на груду лохмотьев. Испуганная, Матильда уцепилась за его ноги и взмолилась:

— Жиль, любовь моя, я сделаю все, что захочешь! Ты не увидишь больше Луизона, если это все из-за него! Я буду смирной и послушной! Ты ни в чем не сможешь меня упрекнуть! Я больше не буду заговаривать о Патрике! Пусть он даже останется здесь… если это доставляет тебе удовольствие, но только будь со мной! Мы будем жить втроем, если ты не можешь без него! Я согласна, пускай… Я готова все понять, я на все согласна, умоляю!

Прозвучал циничный смешок, от которого у нее кровь застыла в жилах. Ударом ноги в челюсть он заставил ее отпустить свои ноги. Матильда, несмотря на полубессознательное состояние, поняла, что он тянет ее за руку. На секунду, когда Жиль наклонился, чтобы ее поднять, она ощутила мускусный, «южный» запах его тела. Он швырнул ее на постель. Молодая женщина на мгновение поверила, что он хочет ее, что любит. Она стала срывать с себя одежду, призывая его своим обнаженным телом, протянула к нему руки…

Он не спешил подходить. Презрительным тоном он произнес слова, которые пронзили ее сердце:

— Хочешь секса, да? Жалкая идиотка, посмотри на себя! Ты — страшная, ты — тряпка… Да лучше сдохнуть!

Кулаки закончили работу, начатую словами. Удары сыпались вслепую на ее обнаженное тело, становясь все тяжелее. Внезапно дыхание Жиля стало прерывистым. Он возбуждался, когда бил ее, она это знала. И тогда он начал кричать:

— Хочешь, чтобы я тебя взял? На все ради этого готова? Ты хорошо сказала, потаскуха ты мерзкая! Ты знаешь, чего я хочу! Сейчас я тебе напомню!

Он перевернул ее на живот и вошел в нее так, как делал это с Патриком. Матильда закричала от боли и унижения. Жиль продолжал двигаться в ней, возбуждаемый криками и попытками молодой женщины вырваться от своего палача.

Получив удовлетворение, он плюнул ей в лицо и сказал:

— Теперь будет либо так, либо никак! И к тому же с Патриком, чтобы получать еще большее удовольствие!

***

Наступила ночь, первая ночь нового, 1953 года. Матильда бродила по улицам Брива. Было очень холодно, но она не мерзла в своем тоненьком модном бежевом плаще. Она только подняла воротник и вцепилась в его уголки пальцами. На черных волосах был берет.

Редкие прохожие видели в ней всего лишь хорошо одетую молодую женщину. Было слишком темно, чтобы кто-то из гуляющих в это позднее время мог разглядеть ее потерянный взгляд, горькую усмешку и струящиеся по щекам слезы. Ее отчаяние слилось с ночью…

Не заподозрили бы они и того, что все ее истерзанное тело болит, но этой боли было не сравниться с бесконечным страданием души.

«Я все потеряла! — думала Матильда. — На этот раз все кончено! Я никогда не осмелюсь вернуться в Обазин. Не хочу, чтобы ко мне прикасалась мама, мои сестры, кто-либо…»

Ее беспрерывно тошнило. Ей хотелось исторгнуть из себя свое тело… Все, что он заразил собой! Она не могла даже произнести его имя…

«Он — чудовище! Ненавижу! Он никогда меня не любил! Это невозможно! То, что он со мной сделал, просто ужасно!»

Неспокойные воды Корреза привлекли ее внимание. Матильда сама не заметила, как ноги привели ее на мост Кардинала. Речка, раздутая декабрьскими дождями, ворчала, словно огромное животное, которое торопливо бежало мимо берегов. Молодая женщина погрузилась в созерцание серого потока, уносящего с собой белесые ветки деревьев, похожие на чьи-то кости.

— Я больше так не могу! — со стоном выкрикнула она.

Внезапно живот скрутило от боли. Матильда согнулась пополам, ухватившись рукой за край парапета. Она будто наяву снова пережила ту жуткую сцену… тот кошмар!

Матильда резко повернулась — ей показалось, что чей-то голос прошептал ей на ухо отвратительные угрозы. Но ее окружали только ночь и тишина — вокруг не было ни души.

Только сейчас молодая женщина поняла то, что отказывалась принять с того самого дня, когда застала Жиля с любовником. Вся ее история любви — это иллюзия! Она полюбила порочного мужчину, а он ее не любил. Их страсть была прекрасной, но это была только плотская сторона любви. Жиль позволил ей расцвести, показал неизведанные ранее грани удовольствия. Потребности тела привязали ее к любовнику, возникла иллюзия любви, но на самом деле речь шла только о сексе. Рабыня своего тела, Матильда знала, что не сможет вернуться к «правильной и приличной» жизни. И что ей оставалось делать? Бросить сына и согласиться жить втроем, стать рабыней, исполняющей любой каприз извращенца?

Она была не из тех женщин, которые имеют нескольких мужчин одновременно, и уж точно не из тех, кто будет с кем-то делить любимого мужчину. Она опустилась на самое дно. Матильда не могла даже представить, что ее так унизят… Она чувствовала себя оскверненной тем, что он с ней сделал, но еще противнее было открывать в себе собственную темную сторону. Она унижалась свыше всякой меры… Жить с этим было выше ее сил. Никто не должен узнать об этом, особенно ее семья! Довольно горя она принесла близким, чтобы взвалить на них еще и это! Проснувшееся чувство собственного достоинства придало ей сил, которых ей долгое время недоставало. Она порылась в сумочке и нашла маленький конвертик с не подписанной еще открыткой. Начертала на открытке короткое послание, вложила ее в конверт и крупными буквами написала на нем адрес родителей. Конверт Матильда сунула обратно в свою сумочку и положила ее возле парапета.

Мимо на низкой скорости проехал автомобиль и свернул на соседнюю улицу. Город, казалось, уснул, утонув во тьме зимней ночи, хотя уличные фонари исправно горели. Матильда подождала немного, желая удостовериться, что других машин поблизости нет. Отчаявшаяся и полная решимости, она вскочила на парапет и встала над разбушевавшимся Коррезом, на мгновение закрыла глаза и произнесла последнюю молитву:

«Я больше не могу жить… Мама, прости меня, но я не могу так… Ни один ангел не придет мне на помощь! Я стóю не больше, чем проститутки! Я сама ввергла себя в этот ужас, я просила любви у этого чудовища, я унижалась до последнего… Я недостойна вас… Мой маленький Луизон заслуживает лучшей матери! Господи, помоги мне!»

Внезапно она вспомнила себя маленькой девочкой в церкви, в Обазине. Лизон и Поль держали ее за руки и уговаривали вести себя смирно… Ману — так тогда ее все звали — вспомнила, что в тот день на ней было новое платье с кружевным воротничком, и Мари в то утро завила ей волосы. Пьер, их отец, погиб накануне в автомобильной аварии.

— Папа!

Мощные ледяные воды сомкнулись, поглотив этот отчаянный крик. Маленькая девочка, которая так и не сумела стать взрослой, наконец воссоединилась с тем единственным человеком, который мог бы понять ее и простить.

Обазин, 2 января 1953 года

Церковный колокол прозвонил десять раз. Адриан, недовольный тем, что не успел выехать в Брив раньше, терзал галстук, который никак не желал завязываться. Однако кто мог предусмотреть, что рано утром ему придется бежать накладывать гипс на сломанную руку?

Мари положила руки на плечи супругу и заставила его повернуться к себе лицом. Она нежно улыбнулась ему, хотя сердце снедало беспокойство, и, пока колокол отбивал свои удары, завязала галстук красивым узлом.

Вместе они спустились по лестнице, и, прежде чем попрощаться, Мари в последний раз повторила все свои наставления, хотя уже успела утомить ими мужа за завтраком:

— Постарайся ее убедить, умоляю! Ты должен уговорить ее вернуться с тобой! Адриан, а что, если ты не найдешь нашу Ману? Прошу, отыщи ее и привези домой! Нанетт что-то подозревает! Со вчерашнего вечера меня расспрашивает! Я чуть ли не обрадовалась, что у нее разболелась нога, — теперь она не встанет с постели раньше полудня!

Все еще в пижаме и с собранными на затылке в пучок волосами, Камилла сбежала по лестнице. Она собиралась завтракать. Увидев в вестибюле родителей, она подошла их поцеловать и спросила удивленно:

— Куда ты, пап?

— В Брив!

— Почему ты вчера не сказал? Мне нужны новые туфли, и я могла бы поехать с тобой!

— Я еду не для того, чтобы ходить по магазинам, Камилла! — резко произнес Адриан, лоб которого пересекла морщина озабоченности. — Мне нужно заняться вещами Матильды. Думаю, не стоит это от тебя скрывать: она уходит от Жиля! Вчера ты меня чуть с ума не свела своими расспросами!

Спустилась Мелина с Луизоном на руках.

— Какой он тяжеленький, наш малыш! — воскликнула она.

В этот момент зазвонил телефон.

— Господи, мне сегодня не дадут уехать! — пробормотал Адриан. — Кто-нибудь ответьте, пока я обуваюсь!

Мелина, которой было в удовольствие исполнить подобную просьбу, передала Луизона Камилле и побежала в кабинет.

— Папа Адриан, это тебя! Но я не знаю, кто это…

Рассерженный Адриан направился в свой кабинет, на ходу бормоча проклятия.

— Хм, папа сегодня не в настроении! — прокомментировала Мелина.

— Неудивительно после того, что случилось! — отозвалась Мари. — Матильда уехала без предупреждения, вы ведь уже это знаете? Я обзвонила все отели в Бриве, но она нигде не сняла номер. Ваш отец едет в ее салон. Мне не хочется расстраивать вас этой историей, мои дорогие, но…

Мари в тревоге ломала руки. Этот телефонный звонок был абсолютно некстати. Она, кусая губы, ждала возвращения Адриана. Ее материнское сердце сжималось от дурного предчувствия. Она подумала, что это могла быть Матильда: «Возможно, она звонит сказать, что возвращается в Обазин. Господи, сделай так, чтобы это была она!»

Но Адриан все не возвращался. Явно случилось что-то непредвиденное… Мари больше не могла ждать, а потому торопливым шагом направилась в кабинет. Камилла и Мелина с озадаченным видом переглянулись.

— Мне кажется, Матильда ведет себя скверно! — сказала Камилла. — Так бегать за мужчиной, который не хочет на ней жениться…. У нее что, нет никакой гордости?

Мелина расхохоталась и произнесла насмешливо:

— Кто бы говорил! Ты сама преследуешь Гийома своими письмами! Бедняжка, он получает по одному каждую неделю! Готова поспорить, если он не возьмет тебя замуж, ты уйдешь в монастырь! Погоди-ка, я как раз вспомнила про Мадлен! Для нее нет в жизни большего счастья, чем жить в аббатстве! Она говорит, что это ее родной дом! Еще одна, кто кончит монашкой… Вам будет нескучно вместе! Я вас так и вижу сидящими над вышивкой и бормочущими молитвы!

Камилла сжала губы, чтобы не отвечать на колкие выпады. Ей не хотелось пугать племянника, который весело лепетал у нее на руках. И все же она сквозь зубы произнесла угрожающим тоном:

— По крайней мере, я выйду замуж девственницей, в отличие от некоторых… Как подумаю, что ты спала с Морисом… Ты — потаскушка и лгунья! Думаешь, я не вижу твоих маневров с папой? Ты притворяешься послушной дочкой, чтобы он позволил тебе поступить в консерваторию! Если бы он знал правду…

— Только расскажи ему про Мориса, и я расскажу, что ты переписываешься с Гийомом, кретинка ты несчастная!

Камилла и Мелина обе переводили дух, чтобы обменяться еще парой «любезностей», как вдруг осознали, что в доме стало странно тихо. Заинтригованные, девушки моментально забыли про ссору и обменялись встревоженными взглядами. Адриан очень торопился уехать до этого телефонного звонка, но надолго задержался в кабинете. Единственная дверь, которая вела на улицу, находилась здесь, в вестибюле. Значит, он должен был пройти мимо них, причем уже несколько минут назад. С другой стороны, если бы родители разговаривали, они бы слышали их голоса. Что же тогда означает эта тишина?

— Пойду посмотрю, что они там делают! — сказала Камилла. — Надеюсь, они нас не слышали!

Мелина побледнела. Больше всего она опасалась, что однажды маска спадет с ее лица. Она постоянно внутренне раздваивалась, скрывая свою демоническую личину за ликом светлого ангела.

Камилла передала Луизона Мелине и неуверенным шагом направилась к кабинету. Еще до того, как постучать, она уже знала: что-то пошло не так в это январское утро… Раздражительность и спешка отца, телефонный разговор, грозивший затянуться до бесконечности… Возникло предчувствие, что произошло нечто серьезное. Ей показалось, что кто-то всхлипывает. Да, кто-то плачет! Это была мать. С ватными ногами и сбившимся от тревоги дыханием, Камилла решилась постучать.

— Входи! — мрачно отозвался отец.

Девушка открыла дверь. Адриан сидел в своем кресле, обхватив голову руками. Мари примостилась на банкетке, использовавшейся при осмотре пациентов. Она дышала тяжело, лицо было мокрым от слез.

— Мамочка! Папа! Что случилось?

Ответ мог быть только один. Камилла его уже угадала, но боялась услышать. И хотя прежде ей не доводилось с этим сталкиваться, она интуитивно поняла, что в дом вошла смерть. Она ощущала ее невидимое присутствие, ее беспощадную тяжесть, грозившую их раздавить… одного за другим.

— Твоя сестра умерла! — пробормотала Мари. — Наша дорогая крошка Ману… О Боже, Боже…

Мари раскачивалась взад и вперед, бормоча молитву. Адриан наконец поднял голову. Лицо его выглядело безмерно усталым, глаза покраснели от слез, оставивших следы на щеках. Он с трудом заговорил:

— Камилла, это ужасно… Матильду нашли на берегу Корреза. Она умерла от гиперемии в холодной воде. Пока еще не ясно, как это случилось. Мне нужно туда поехать. Твоя мать останется дома, с вами. Позаботьтесь о ней, ты и Мелина. И ни слова Нанетт! Я сам ей расскажу, когда вернусь.

— Хорошо, — произнесла безжизненным голосом Камилла.

Адриан встал с таким трудом, словно страшная новость превратила его в дряхлого старика. Дрожащей рукой он взял свою шляпу и добавил перед тем, как уйти:

— Я уже позвонил Полю. Мы с ним и Лизон встретимся в Бриве. Какой это для них шок! Бедные…

— Папа, а ты сможешь вести машину? — с беспокойством спросила Камилла.

— Мне придется, дорогая! Надо сделать так, чтобы тело Матильды привезли в Обазин. Кому-то нужно уладить формальности. Твоя мать не сможет…

Мари встала — бледная, задыхающаяся. Она почти крикнула:

— Ты заблуждаешься, Адриан! Я все сделаю ради Матильды! Ее похоронят здесь, в Обазине, и погребальная церемония пройдет в нашей церкви! Камилла, выйди! Я хочу поговорить с твоим отцом!

Как только они остались одни, Мари сказала приглушенным голосом:

— Если это самоубийство, никто не должен об этом узнать! Умоляю, сделай все, что можно! Ты — врач, так что у тебя может получиться! Ты меня прекрасно понял! Если об этом станет известно, мою дочь похоронят не на кладбище и не отпоют. И я тогда тоже умру!

Адриан пообещал, что постарается скрыть подробности этого дела, и вышел. Мари долго стояла, прижавшись носом к стеклу. Второй раз за свою жизнь она потеряла ребенка. Первый, Жан-Пьер, прожил всего несколько часов. С тех пор страх потерять еще кого-то жил в ней, жил все эти годы. А теперь Матильда — своевольная, дерзкая, ранимая маленькая Ману, которая обожгла крылья о пламя жизни и не вынесла этой боли. Мари вдруг возненавидела эту жизнь, забравшую у нее дочь, но все еще теплившуюся в ней самой. Она все бы отдала, чтобы оказаться на месте Ману. Зачем ей теперь жить? Мари хотелось умереть… Но ведь у нее были еще малыш Луизон, Мелина, Камилла, Адриан и Нанетт! Разве могла она их оставить?

«Я должна выдержать этот удар! — сказала она себе. — Я буду оплакивать свою дочь потом, когда ее тело предадут земле. Боюсь, у Нан не выдержит сердце, когда она узнает. Я же не могу оставить Луизона. Бедный малыш, у него больше нет мамы… В записке Матильда просила меня о нем позаботиться. А Камилла? У меня не нашлось даже двух-трех утешительных слов для нее! Господи! Это так мучительно!»

И снова Мари разрыдалась. Еще вчера Матильда была здесь, под крышей этого дома, в своей уютной постели. Читала журналы и пробовала кушанья, которые Камилла и Мелина по очереди приносили ей в комнату. Мари отрицала жестокую реальность. Ей хотелось призывать смерть, кричать, выть, как воют волки в зимнем лесу! Кричать от боли, терзавшей ее материнское сердце! Кричать от отчаяния и чувства вины! Да, она упрекала себя в том, что не спасла дочь, когда это еще было возможно.

«Ману, девочка моя! Почему ты убежала? Если бы только я поднялась к тебе, а не развлекалась с гостями… Я думала, ты поправилась, одумалась! Ты же собиралась жить с нами! Господи, как же мне плохо!»

Легкий шорох вырвал ее из пучины горя, в которой она чуть не утонула. Мари обернулась и увидела в дверях Мелину и Камиллу. Обе были в слезах, перепуганные.

— Мамочка, ты кричала… Так громко…

Мари смотрела на них недоуменно, словно не понимала обращенных к ней слов. Кричала? Она сама себя не слышала. Неужели она до такой степени потеряла голову? Внезапно кровь заледенела у нее в жилах: внук! Ведь за ним должны были присмотреть девочки!

— Где Луизон? Вы же не оставили его сидеть на детском стульчике одного? Он — единственное, что осталось у меня от Матильды! Что, если он упадет, разобьет себе голову…

Мари, испуганная, выбежала в коридор. Ворвавшись в кухню, она схватила мальчика и, плача, стала покрывать его поцелуями.

— Мой дорогой, мой маленький! Любовь моя! Бабушка с тобой! Она никогда тебя не оставит!

Камилла бросилась к матери. Она плакала навзрыд.

— Прости, мамочка! Я не должна была его бросать, но я так испугалась за тебя! Прошу, не плачь! Или мы все тут сойдем с ума…

Мелина, которая была очень бледна, тоже прижалась к Мари и обняла ее, бормоча:

— Прости нас за Луизона! Мама Мари, я так тебя люблю! И мне так жалко Матильду!

Так они и стояли какое-то время, обнявшись, а малыш, оказавшийся в кольце трех пар рук, таращил свои огромные удивленные глазенки.

— Что это за крики в доме? — вдруг раздался у них за спиной раскатистый хрипловатый голос. — Кто-то из девочек должен был принести мне мой цикорный кофе! Я ждала, ждала…

Опираясь рукой на дверную ручку, Нанетт сердито уставилась на них. Старушка вытянула свою сухонькую шею, ее желтоватые седые волосы были гладко зачесаны назад. Луизон, который никогда не видел Нанетт без чепца, испуганно вскрикнул.

— Глупый он у вас, этот мальчишка! Это твоя бабушка, которую оставили умирать от жажды в постели!

То, чего не должно было произойти, все-таки случилось. Мари вздохнула. Она не сможет… Это слишком!

— Не говори так, Нан! Умоляю!

Нанетт присмотрелась к ней повнимательнее. Обмануть ее было непросто.

— Почему вы все плачете? Прямо как кающиеся Магдалины, право слово! Да еще и в три ручья! Что, немцы снова вернулись? Началась война?

Мари снова вздохнула, быстро вытерла глаза и, взяв старушку под руку, попыталась увести ее в комнату.

— Идем, моя Нан! Я помогу тебе одеться. А потом я подам тебе обед.

— Есть раньше остальных? Я просила мой кофе! Ты же знаешь, я либо ем вместе со всеми, либо вообще не ем! Что еще случилось? Ты видела себя в зеркале? Сама на себя не похожа, словно все несчастья мира на тебя свалились!

Нанетт бодрилась, как обычно. Мари это знала, но она ощущала, как дрожит ее тело от прилагаемых усилий. Адриан беспокоился из-за того, что в последнее время Нанетт сильно похудела.

— Нан, пожалуйста, делай как я прошу! Я заболела, понимаешь, и мне тоже надо пойти прилечь! Девочки принесут тебе твой цикорный кофе и присмотрят сегодня за Луизоном.

Но старушка заупрямилась. Она не позволит себя провести! Болит нога или нет, она не вернется в постель, пока ей не скажут, что случилось в этом доме! Тоном, не допускающим возражений, Нанетт потребовала:

— Посмотри мне в глаза, Мари! Ты вовсе не больна! Ты сама не своя из-за Матильды! Ну, говори! За все то время, что я живу в этом доме, и даже еще раньше, в «Бори», я всегда знала, когда ты что-то от меня скрываешь!

Взгляд светлых глаз приемной матери пронзил Мари. Решимость ее поколебалась — она была не в состоянии долго сопротивляться этому безмолвному приказу. У нее просто не осталось сил… Опершись рукой о спинку стула, она начала тихо:

— Моя Нан…

— Говори! Наша Ману?.. Боже всемогущий!

Нанетт больше ничего не нужно было спрашивать. Она повернулась и сама доковыляла до своей комнаты, придерживаясь руками за стены. Сгорбившись, она села в свое кресло у окна. Мари последовала за ней и опустилась на колени у ее ног.

— Бедная моя Нан! Матильда нас покинула. Несчастный случай… в Бриве. Адриан поехал туда. Я потеряла мою девочку, Нан! Господи, ну почему она умерла? Я до сих пор не могу поверить… Не могу… И не смогу никогда!

В комнате повисла гнетущая тишина. Мари положила голову Нанетт на колени и утонула в жесточайшем отчаянии. Нанетт что-то невнятно бормотала на патуа, ее тонкие губы дрожали, по морщинистым щекам текли слезы. Пораженная горем в самое сердце, она крестилась и, качая головой, повторяла:

— Quau malur! Quau malur!