Дочери богини Воды

Глава 10. Откровения приятные и не очень

Ночью выпал первый снег.

Кален точно знал, что ненадолго — растает уже к вечеру. Но сейчас казалось, будто пришла настоящая зима. Крупные сахарные хлопья запорошили все вокруг: деревья, крылечки домов, скамейки в парке. Песцовой шапкой осели на кованых, остывших к утру фонарях, скрыли трещины и ямы на мостовой. Нечастые в такую рань прохожие старались передвигаться медленно, не спеша, зная, что толстый слой снега под ногами всего лишь обман. Не успеешь опомниться, как растянешься поперек дороги, рискуя что-нибудь себе сломать.

Казалось, рыжий жеребец госпожи совершенно точно знал, в каком месте под снегом спрятался лед. И за все время путешествия не поскользнулся ни разу.

Зато серая вальяжная кобылка под Каленом споткнулась уже трижды.

Мысленно, он несколько раз успел прочитал молитву Пречистой Воде, не переставая напряженно думать, с какой стати хозяйка вдруг потащила его с собой в Мерну? Да, они жили в пригороде, да до столицы было недалеко, но зачем же верхом? Вот если бы заложить экипаж…

Правда, он тут же вспомнил, как конюх рассказывал, будто хозяйка крепко недолюбливает экипажи, предпочитая ездить верхом исключительно в мужском седле. Сама чистит и седлает рыжего Хвоща — огромного полутяжа с упрямым скверным характером. Конюх еще едко пошутил, будто госпожа лошадь по себе выбирала. А Кален в этом и не сомневался.

И сейчас он ехал по сонной, занесенной снегом столичной улице, изо всех сил стараясь не показывать, что до ужаса боится лошадей и до этой прогулки всего лишь два раза в жизни сидел верхом.

Изредка с ними здоровались. Вернее, здоровались с госпожой. Некоторые даже раскланивались, едва завидев ее черный несгибаемый силуэт.

И странно было Калену сознавать, что хозяйку знали и, похоже, уважали даже в самой столице.

В то, что к госпоже в усадьбе относились с почтением и уважение, без унизительного раболепства, он уже привык. А та в свою очередь требовала соблюдения некоторых правил, которые Калену почему-то никто не потрудился объяснить.

Приблизительно неделю назад после памятной отповеди хозяйки в день, когда Кален слег с лихорадкой, и едва оправившись от нее, он вышел во двор и направился в кухню к Огарла, с тем, чтобы приступить к работе. Но не успел он повернуть за угол дома для слуг, как здоровый коренастый мужчина поймал его за руку и принялся умолять немедленно привести хозяйку.

На прежнем месте работы Калена крепко ругали за то, что он пускал посетителей к владельцам трактира без предварительного уведомления. Поначалу, Кален долго не мог привыкнуть к причудам хозяев — нашлись, тоже, члены высокородной семьи! — но побои быстро отучили его от подобных рассуждений.

Потому, брезгливо стряхнув со своего рукава цепкие грязные пальцы мужчины, он вежливо поинтересовался, была ли ему назначена встреча у госпожи, на какое время и как его представить. Мужчина, недоумевая, почесал затылок и, обозвав Калена тупоголовой свиньей, кинулся на него с кулаками. Калену ни за что не удалось бы увернуться от мощного удара в скулу, если бы мигом раньше крепкая рука с сухими жесткими пальцами не легла ему на плечо и не оттолкнула строну. Пыл пришлого мужчины тут же умерился, едва он увидел госпожу, одетую в черное платье, облаченную в черный шерстяной плащ, с неизменным кофром в руках.

«Когда я вернусь, поговорим», — жестко бросила она Калену, и тон этот не предвещал ничего хорошего.

«На этот раз точно выгонят», — уныло подумал он и поплелся на кухню.

На следующий день Арон разбудил его ближе к рассвету. Скупо сообщил, что госпожа только что вернулась, и бросил к ногам Калена горсть окровавленных тряпок.

«Госпожа велела, чтобы к обеду все было выстирано, высушено и выглажено, — заявил он, глядя на встревоженное лицо тут же проснувшегося Калена. — И еще госпожа просила передать, что если в следующий раз ты немедленно не позовешь ее к роженице, будешь лично закапывать труп в случае неблагополучных родов. А то и два трупа, — совершенно серьезно добавил Арон».

Глядя как студеная вода в реке смывает с тряпок алые следы чьих-то страданий, боли и мучений, Кален думал, что работа прачкой, конечно, значительно лучше разговора с глазу на глаз с самой госпожой. Странно, что он еще так дешево отделался. Но что-то ему подсказывало, что разговоров с хозяйкой, как и встреч, долго избегать не удастся.

На подъезде к пристани Кален задумался так крепко, что упустил момент, когда серая кобылка поскользнулась снова. На этот раз лошадь не удержалась и грохнулась на мостовую, завалившись на бок, и придавив Калена своим весом. Он успел только крепче прижать к себе сумку с письмами, доверенными госпожой. Затем голова его больно ударилась о что-то твердое, и сознание провалилось в пустоту.

Сознание возвращалось медленно, перемежаясь вспышками острой боли пополам с обрывками воспоминаний. Вроде бы Гведолин кто-то пытался растолкать. Голова раскалывалась, словно невидимый портной воткнул туда тысячу иголок, нажимал на них и одновременно поворачивал.

Глаза открыты — она даже провела по ним рукой, убеждаясь, но взгляд сфокусировать не получалось. Кожа горела, и Гведолин казалось, будто вся она стремительно сгорала в огне.

Что-то влажное и прохладное коснулось лица. Оно гладило и ласкало, перетекая на шею, грудь, руки. От этих прикосновений становилось лучше, кожа успокаивалась, иголки почти перестали колоть, картинка перед глазами начала проявляться, словно густой молочный туман вокруг постепенно рассеялся.

Взгляд ее, наконец, сосредоточился и остановился на Терри.

— Засухой клянусь, думал, ты померла. — Бледно-зеленое встревоженное лицо, с запавшими щеками, торчащими скулами и растрескавшимися до безобразия губами склонилось над ней, лежащей, как оказалось, на кровати. На кровати Терри. Серые глаза совсем недавно умиравшего парня оказались на удивление живыми; в них затухал страх, боль и недоумение. — Выглядишь ужасно.

— На себя посмотри, — у нее плохо получалось говорить, язык распух и с трудом ворочался.

— Уже смотрел. И пришел к печальному выводу — наверно, мне это никогда не расчесать. — Со вздохом он запустил пятерню в спутавшиеся колтунами волосы. — пить хочешь?

Пока он не спросил, Гведолин и не подозревала, до чего ее мучила жажда. Если она не выпьет сейчас воды, то точно умрет.

— Эх, зря предложил, — печально промолвил Терри, изучив содержимое стола. — Воды, кажется, нет.

— Есть настойка. На полу, рядом с камином.

Приоткрыв крышку кастрюльки, он недоверчиво уставился на содержимое.

— Настойка, говоришь? — проворчал Терри своим обычным поучительно-едким тоном. — Хороши же мы будем, если напьемся с утра!

— Дурак. — Попытка пошутить с его стороны была хорошая, но улыбнуться у нее почему-то не получилось. — Там травы. Я их для тебя заварила…

— Ты? — удивился Терри. — Что же, тем более любопытно.

Найдя на столе кружку, Терри проворно нацедил в нее ржаво-коричневый раствор. Гведолин при этом с удовольствием отметила, что двигается парень уже не как призрак Засухи.

Когда Терри поднес к ее губам кружку, она сжала губы и помотала головой.

— Сначала выпей сам. Тебе нужнее.

— Раньше ты не была такой упрямой, — промолвил Терри, однако без возражений залпом осушил кружку и недовольно поморщился. — Горько.

Снова наполнил кружку настойкой.

Гведолин пила долго. Непослушные губы не хотели смыкаться, зубы стучали о край, а за два первых глотка настойка усела пролиться на грудь. Целебный отвар оказался и вправду невыносимо горьким, но так даже лучше — от горечи окончательно прошло головокружение, а очертания комнаты и контуры предметов сделались четче и ярче.

Терри терпеливо поддерживал кружку, ждал, пока она выпьет все до дна.

Затем он огляделся, вернул кружку на стол и, словно вспомнив что-то, подошел к двери и закрыл ее на крючок. Вернулся к Гведолин, присел на кровать и неумолимо потребовал:

— A теперь — рассказывай.

Легко сказать — рассказывай. Мысли путались, а голова снова начинала болеть, как только Гведолин попыталась вспомнить, как и когда она попала сюда. Хорошо еще, не пришлось вспоминать — зачем. Предупреждала же бабка Зарана…

Недолго они просидели в молчании, потом Терри решился спросить:

— Когда ты вернулась?

— Вчера. Кажется. Ночью, вернее, в полночь.

Оказалось, что когда спрашивают, отвечать становится легче.

— Что же случилось, Гвен? Я проснулся, гляжу — ты лежишь без сознания, у тебя кровь идет носом, всю подушку залило. Я и голову тебе запрокидывал, и снега за окном зачерпнул, приложил на переносицу. Припомнил только, как ты обещала вернуться и говорила, будто тоже кое-что умеешь. — Он с хрустом потянулся. — И почему-то мне даже кажется, что от этого жуткого воспаления я уже не умру.

— Точно не умрешь, — улыбнулась Гведолин через силу.

— Вот только задница болит, — пожаловался Терри и потер то самое место. — С чего бы это, не знаешь?

На этот раз у Гведолин получилось улыбнуться. С тем, чтобы потом разом нахмуриться.

— Ничего. До свадьбы заживет.

Терри ответил совершенно бесстрастно и не задумываясь:

— Ну, тогда у меня еще прорва времени.

Прорва времени. Вот как. Она не хотела его расспрашивать. Зачем, раз он сам ей не рассказал? Но сейчас представился удобный случай, потому вопрос все-таки сорвался с языка:

— А ты разве жениться не собираешься?

— Женится? — Терри поморщился, выдрав клок волос вместе с колтуном. Нахмурился. — Постой, к чему такой вопрос?

— У тебя есть невеста. А раз есть невеста, значит, полагается на ней жениться, — буркнула Гведолин и почему-то отвела взгляд, уставившись куда-то в стену.

— Невеста… Какая невеста? — удивился Терри до того искренне, что ей показалось, будто она ослышалась или неправильно истолковала слова приходившей ночью женщины. Но не успела она обрадоваться, как Терри нехотя добавил: — Ты, наверное, имеешь ввиду… Вот Засуха! Откуда ты узнала?

— Неважно. — Льдом в голосе Гведолин можно было бы выморозить всю комнату.

— Теперь уже неважно. Мешать вам я не буду. Надо было сразу сказать. Я не знала, что у тебя есть невеста. Не надо было нам встречаться, Терри.

Вот ведь глупая. И на что она только надеялась? Поиграет и бросит, предупреждала тетка Роуз. Так и вышло.

Придвинувшись ближе, Терри бережно взял обе ее похолодевшие ладони в свои

— теплые и сухие.

— Послушай, Гвен, мне важно знать, от кого ты узнала про невесту.

— Ночь сюда приходила какая-то женщина. Похоже, твоя мать, ведь больше некому. Не замечал у нее привычки разговаривать с самой собой?

— Верно, у нее бывает, — выдохнул Терри, согревая свои дыханием ее руки. Но тут же недобро вскинулся вновь: — Мать приходила? Сюда? А как же ты?

— Не переживай. Я спряталась под кровать. Она меня не заметила. Посидела немного и ушла.

— Выходит, моя мать вслух рассуждала про мою невесту, в то время не зная, выживу ли я или нет. И что же она сказала, Гвен?

— Что твоя невеста расстроится, — грустно промолвила Гведолин, все еще не отводя взгляда от стены. — Да, так и сказала.

— Ясно. — Терри придвинулся к ней еще ближе. — Гвен, посмотри на меня, пожалуйста, — попросил он мягким, вкрадчивым голосом. Охватил тонкими жесткими пальцами ее скулы, заставляя поднять голову. — Я не собираюсь жениться. Потом когда-нибудь возможно, но не сейчас. И уж точно не на девушке, которую выбрала для меня моя мать.

Ей очень хотелось ему верить. Доверять, как прежде. Безмятежно радоваться, что дружит с таким, как он, но…

— Понимаешь, — продолжал он, ласково заправив прядь волос за ухо Гведолин, — моя мать уже спланировала мою женитьбу и разыграла как по нотам. Понять не могу, что на нее нашло. Пробовал поговорить — бесполезно. Убеждения для нее — пустой звук. Говорит, моя невеста — порядочная девушка из хорошей, и что немаловажно, состоятельной семьи. Засуха! — хрипло выкрикнул он вдруг. — Перед тем, как я заболел, мать два дня возле меня вилась, заставляя немедленно пойти и объявить о помолвке! Даже кольцо мне отдала — фамильную драгоценность, доставшуюся ей от прабабки. Красивое, — успокаиваясь, выдохнул Терри. — Аметист в серебряной оправе. Я бы подарил… девушке, которую я действительно люблю. — Он ненадолго замолчал, обдумывая что-то. — В тот же вечер отец за меня взялся. Принялся отчитывать, убеждать, что пора бы мне уже остепениться и продолжить семейное дело. To есть, заправлять мясной лавкой вместе с женой. Представляешь? Нет, учиться родители не запрещают, но и смысла в этом особого не видят. Только мясо. Только лавка. Только деньги. Только семья и дети. А у меня совсем, совсем другие планы на жизнь…

Терри отстранился, поставил локти на колени, обхватил руками голову, ладонями сдавил виски. Плохо ему? Наверное, не лучше чем Гведолин.

— Ложись, я встану.

Встать ей не позволили. Лишь подвинули к стенке. Бесцеремонно вытянувшись рядом, касаясь ее бедра своим, Терри продолжил с нескрываемой горечью в голосе:

— Сначала отец со своим продолжением семейного дела. Теперь вот мать со своим продолжением рода. — Гведолин ощутила, как рука прикорнувшего рядом парня нагло обнимает ее за плечи, прижимает к себе. И как это понимать? — Достали, сил больше нет. Они ничем мне пока не угрожают, но я знаю своего отца… А мать жалко, будет за меня вступаться. Поэтому, пока болел, дал себе обещание: если выкарабкаюсь — сбегу из дома. Всем так будет легче. Не хочу и не собираюсь делать то, к чему меня принуждают силой.

Сбежит. А Гведолин снова останется одна. Она попыталась сбросить его руку, подняться. Но рука прижала ее еще сильнее. И откуда у него только силы взялись? Ведь казался таким слабым, беспомощным. Костлявое плечо напоминало об этом как нельзя лучше.

— А как же учеба?

— Ерунда, — отмахнулся Терри. — Уже в начале весны я сдам экзамены и получу диплом.

— Получишь диплом? — изумилась Гведолин, все же пытаясь отодвинуться от него подальше. Но дальше была только стена. — Но, ты говорил, в академии учатся

четыре…

— Года. Так и есть. Но я очень люблю учиться. Очень-очень, — хитро прищурился он, наблюдая за попытками Гведолин отстраниться. — И успел изучить все программу своего курса. На год вперед. Мой куратор разрешил мне попробовать сдать экзамены. Я не сомневаюсь в собственных силах — точно сдам.

В изумлении Гведолин замерла, позволяя Терри накрутить тугую вороную прядь ее волос на его палец. Раскрутить. И накрутить снова.

— Ты молодец, — осторожно похвалила она, думая, что после того, как Терри получит диплом, уже ничто и никто не удержит его в родительском доме.

— Спасибо. Кстати, — словно невзначай лениво бросил парень, — я не говорил, что собираюсь прихватить тебя с собой?

А вот это что-то новое. Терри хочет сбежать вместе с ней? От такого заявления сделалось легко, и радостно, и страшно.

— Молчишь? Правильно, прежде обдумай все хорошенько. Только хорошо подумай, Гвен, подумай о том, что ждет тебя в будущем, если останешься там, где сейчас.

— Я думала… об этом, — наконец, разлепила сухие губы Гведолин. — Ты и так уже обрисовал все мои пере… преспекто…

— Перспективы. И еще раз обрисую, если понадобится. Надо что-то менять.

Жизнь одна и разменивать ее на то, чтобы стирать пальцы, горбить спину и утруждать глаза, прядя шерсть, глупо и абсолютно неразумно.

Светало. Уже можно было различить робкие снежинки, кружившиеся за окном и печально оседавшие на голые ветви яблони.

Шагов они не услышали. Дверь дернулась, но не открылась — держал крючок.

— Терри! Терриус! — женский голос, который Гведолин слышала под кроватью, раздался по ту сторону двери. — Почему дверь заперта?! Барри, дверь заперта! Гера! Да где же вы все…

Дверь дернули еще пару раз, потом мать Терри, торопливо — судя по скрипу ступеней — принялась спускаться вниз, крикнув еще пару раз на лестнице: «Барри! Гера, негодница, ко мне!»

— Это ненадолго, — печально констатировал Терри. — Сейчас она весь дом подымет. Тебе надо уходить.

Гведолин и сама прекрасно это поняла.

От резкого подъема с кровати перед глазами запрыгали желтые фосфоресцирующие точки.

Терри уже запихивал в ее сумку кульки со смесями трав, мазь в пузатой банке, тряпки, которыми она сбивала жар. Схватив кастрюльку с бурой настойкой, с которой не так давно началось их утро, парень судорожно пытался сообразить, что с ней делать.

— Не суетись, — негнущимися пальцами Гведолин завязывала шнурки на башмаках. — Настойку, что у тебя в руках — под кровать. Там целебные травы, будешь принимать три раза в день по полстакана. Мазь прячь под подушку. Ею будешь растирать на ночь грудь. Но потом не забудь укутаться чем-нибудь теплым.

Лучше бы шарфом из собачьей шерсти. Шарф Гведолин бы для него связала.

Если бы пряжу можно было украсть. Только в работном доме строго следили за этим. Она помнила, как девчонку, попытавшуюся продать на сторону небольшой моток, высекли розгами. Неделю бедняжка даже встать не могла.

— Вода Пречистая, а это что такое? — Гведолин все еще возилась со шнурками, но по изумлению в его голосе догадалась, что Терри наткнулся на шприц. Довольно тяжелый, с прохладной стеклянной колбочкой, железным поршнем и железной же острой иглой. — Доктор забыл?

— Нет. — Гведолин встала, сделала шаг. Голова уже не кружится. Почти. Не так уж все и плохо. — Это ш-приц. Он мой.

— Ш… Ш-што? — с плохо скрываемым удивлением выговорил Терри.

— Потом объясню.

Время таяло оплавленным воском. Шприц Гведолин отобрала, сунула в сумку. Собрала со стола раскатившиеся белые шарики, чем-то похожие на лакомство, которое ей однажды удалось попробовать — клюкву в сахаре. Отсчитала пять штук, протянула их Терри на раскрытой ладони.

— По одному на ночь перед сном.

— Похоже на отраву, — в его голосе разливался ядовитый скептицизм.

— Это сильное успокоительное, — устало ответила она. — Спать лучше будешь.

Шарики он взял. Ссыпал в жестянку из-под печенья, стоявшую на полке. Резко развернулся к Гведолин, постоял, разглядывая ее в упор

— Почему-то мне кажется, что я многое про тебя не знаю, Гвен. Кто ты?

Хороший вопрос. Кто бы ей самой на него ответил. Сирота, по воле случая оказавшаяся в работном доме. Нищенка, потому что денег у нее нет и заработать не предвидится. И еще, наверное, все-таки дура, раз позволила себе привязаться к человеку, которому, как ей показалось, она не безразлична. Но разве это интересно Терри? Он ждет от нее совсем другого ответа.

— Целительница.

Он сжал и разжал руку, в липком налете от лекарственных шариков.

— И почему я узнаю об этом только сейчас?

— Ты не спрашивал.

Когда они встречались, Терри всегда много говорил и рассказывал. Но больше — о себе. О том, что ему хочется в жизни. О том, чего он достиг и уже имеет. Он не хвастался, просто не умел, а вернее, не хотел менять эту манеру разговора. Диалог с человеком в его случае, больше походил на монолог. Но Гведолин привыкла. Она и так была довольно замкнута, поэтому ей даже нравилось, что Терри ни о чем ее не расспрашивает.

На лестнице снова послышались шаги. Они приближались. И, судя по топоту, принадлежали не только хозяйке дома. Похоже, наверх следовала целая процессия во главе с отцом семейства, явно намереваясь уже не достучатся, а просто выломать дверь.

— Досадная оплошность с моей стороны. — Терри накинул ей на плечи плащ, завязал бантом тесемки. — Значит, это не доктор. Ты меня вылечила, верно?

Она коротко кивнула, не осмеливаясь поднять на него глаза.

— Ни о чем тебя не расспрашивал… вот как. Но ничего, это мы исправим. Жди меня. Я приду, как только смогу.

— Выздоровей сначала. — Гведолин открыла окно, и колючий ветер ворвался в теплую комнату, бросая на подоконник тут же таявшие хрупкие снежинки.

— Теперь обязательно.

Он улыбнулся, и от этой улыбки что-то щелкнуло в душе, как бывает, когда зимой дотрагиваешься до шерстяной пряжи и внезапно получаешь искрой по пальцу.

— И еще кое-что, — жилистые руки Терри притянули, прижали ее к груди.

Гведолин услышала, как сильно и часто бьется его сердце. Так не должно быть — сказывались последствия перенесенной болезни. Остается надеяться, что белые шарики с успокоительным помогут. — Спасибо тебе.

Вот ведь бестолочь. Навязался на ее голову. Хотя, кто кому навязался — спорный вопрос.

Там, где он очнулся, было душно; резко и противно пахло табаком. А еще казалось, будто кровать раскачивается, и от этого его начинало противно подташнивать.

— Новенький, что ли? — послышался мужской хриплый голос. — Где ты только подбираешь таких невезучих?

Кален слегка, совсем чуть-чуть, приоткрыл глаза, чтобы в щелочку между ресниц подглядеть за находившимися в комнате.

Коротко стриженный полуседой мужчина с продубленным лицом облокотился на стол. Фигуру в черном, стоявшую к нему спиной и что-то сосредоточенно перебирающую в жестяном шкафу, полускрытом в нише комнаты, Кален узнал бы из тысячи.

— Баль подобрал, я оставила. Что мне оставалось? Ты же знаешь, я не держу у себя кого попало. А у мальчишки странная аура, но что с ней не так никак в толк не возьму. — Бутылки мелодично звякнули друг о друга и недовольный голос хозяйки произнес: — Слушай, Шебко, у тебя «Драконьи слезы» есть? Не могу найти.

— Двадцать ящиков.

— Мне и полбутылки достаточно. Надо же продезинфицировать рану этого… недоразумения.

Мужчина скрылся из узкой области обзора между ресниц, но вернулся быстро, грохнул бутылкой о стол.

— Держи. От сердца отрываю.

Подавать вид, что он в сознании, Калену не хотелось. Он поспешно сомкнул глаза, а через несколько мгновений и закусил губу, когда пальцы хозяйки — а в том, что это именно ее пальцы, сомнений не оставалось — начали прощупывать затылок.

— Вот ведь, Засуха… зашивать придется. Мне нужны нитки с иголкой, что там у тебя еще есть…

— Ножницы, — подсказал хриплый голос.

— Да, ножницы. И сумку с письмами захвати. Кажется, кровью он ее все-таки не успел заляпать. Отнеси в рубку, так надежнее. Там еще пояс, как ты просил. Три моих лучших волкодава отдали шерсть ради него.

— Сколько?

— Не надо, Шебко. Это подарок. Кто знает, когда мы еще свидимся… И свидимся ли вообще.

Мужчина помолчал, потом спросил настороженно:

— Гвен, ты… все еще ждешь его?

— Всегда.

— А внуки?

— Что внуки… Ты, наверно, слышал…

— Не вернулись?

— Вернуться они, как же. Упрямые.

— Все в него, особенно внучка. Да и в тебя тоже, — он хмыкнул. — Я поспрашиваю о них в южных землях. Может, что и разузнаю.

Хлопнула дверь. Мужчина, видимо, вышел, и Кален подумал, не пора ли ему, наконец, перестать притворяться.

— Думаешь, я не знаю, что ты давно очнулся?

Прикидываться дальше не имело смысла и Кален, щурясь, повернул голову, открыл глаза, почувствовав при этом волну такой обжигающей дурноты, что побоялся, как бы его не вывернуло прямо на колени хозяйки, обтянутые черной велюровой юбкой.

— Простите, госпожа.

— Пользы от твоего "простите"… Ты верхом вообще ездил когда-нибудь?

— Ездил. Целых два раза.

— Идиот. Дважды. За то, что не сказал и за то, что ноги из стремян вытащить не додумался. И как только тебя лошадь по мостовой не размазала? Удивительно!

— Госпожа…

— Спрашивай уже.

— Зачем вы меня с собой взяли? Ведь… как бы… не сумку же везти.

— Сумку! Тоже мне, мул нашелся. А вернее сказать, осел. — Она полила прозрачной, как горный хрусталь, жидкостью тряпку, от которой тут же пошел резкий неприятный запах. — Жжет его пойло немилосердно, так что держись.

Кален, кажется, прокусил губу, чтоб не взвыть, пока хозяйка с совершенно непроницаемым лицом промокала тряпочкой рану на его голове.

— Мы на бриге. А у Шебко, — женщина кивнула в сторону ушедшего мужчины, — коку в пьяной драке сломали обе руки. Вот так, перед самым отплытием. А отправляться им вот уже два часа как надо было. Спросил меня, есть ли кто на примете. Ты же готовить любишь?

— Люблю, но…

— Опять «но»?

Кален вытер рукавом выступившие слезы — рану жгло огнем.

— У меня эта… как бы… морская болезнь.

— Ну, кто бы сомневался! — Госпожа отложила окровавленную тряпку. — Да и не возьмет он тебя теперь.

— А почему?

— Почему, почему! — сварливо передразнила его хозяйка. — Из-за твоей непроходимой глупости. И исключительного невезения. Парень первый раз в рейс и, надо же, на подходе голову проломил! И как? На ровном месте. С лошади на шагу упал!

— Она поскользнулась…

— Не перебивай. Шебко человек умный, но до отвращения суеверный. Как и все, кто ходит в море. Так что ты для них теперь — плохая примета и недобрый знак. Ладно, зашью тебя, и поедем обратно.

Осмелев, а может быть, обнаглев от пережитого, Кален спросил то, что давно не решался спросить:

— А вам так хотелось бы от меня избавиться?

— Это уже не важно. Я не разбрасываюсь своими людьми. И силой никого не держу. Не нравиться — уходи.

Выдохнул, Кален пробормотал:

— Мне… как бы… нравится. Я останусь. Можно?

Она только махнула рукой, обернувшись на скрипнувшую дверь. В нее бочком протиснулся Шебко с обещанными нитками, иголкой и ножницами в руках.