Дочери богини Воды

Глава 30. Немного огня

Снежинки за окном бесновались в суматошном вихре. В сгустившейся темноте началась пурга. Но теперь день прибавился, и темнело незадолго до ужина, с которого Гведолин только что вернулась в свою комнату.

Зима перевалила за середину.

Огонь в камине трещал радостно и задорно. Отсветы его ложились на мягкий полосатый коврик — уютный, домашний, сплетенный вручную, — на котором было так удобно сидеть, греясь, и протягивая руки к пламени. Часы с мерно тикающим маятником, вплетающимся в песню огня точным ритмом метронома, не позволяли мыслям растекаться, утягивая за собой сознание в сладкую полудрему.

А спать хотелось. Особенно после жареных куропаток, которых закусывали хрустящей квашеной капустой, как обычно, приготовленных Огар-ла с особой любовью и рвением. Особенно после того, как Гведолин сегодня подняли в пять утра, умоляя подлатать стража спокойствия, которого в драке порезали ножом. Обычно, стражи не обращаются к ней за целительскими услугами, предпочитая ученых докторов, но этот, почему-то, пренебрег общепринятыми традициями. А она не привыкла отказывать никому.

Но засыпать нельзя. Плохая привычка — спать вечером. Нужно перетерпеть хотя бы пару часов.

Из ящика письменного стола Гведолин извлекла жестяную коробочку — черную, расписанную золотыми цветами и птицами. Помниться, она привезла ее из самого Лимна. Как давно это было… Тридцать восемь или даже сорок лет назад…

В коробочке хранился душистый, терпкий, неизменно ароматный табак самого высшего сорта.

Курила она редко. Обычно, в минуты душевного смятения или когда нужно было что-то серьезно обдумать. Как сейчас.

Дурацкая привычка, в самом деле. От Шебко чего только не наберешься…

Плотно набив трубку табаком, Гведолин несколько раз чихнула, потянулась за тонкой деревянной щепой для розжига. Сунула ее в камин — огонь добродушно лизнул подношение. Прикурила, затянулась.

Замерла.

И выдохнула струйку теплого дыма.

Мысли взбодрились.

Нужно, нет, просто необходимо все рассказать Калену. Про него самого. Про то, что его волчья ипостась, спящая все эти годы, неизвестно как и непонятно почему пробудилась. И теперь мир для него, ровно, как и для всех них в свое время, уже никогда не станет прежним. Бывшие друзья — из людей, скорее всего, станут врагами. Черное обернется белым, а белое — черным. И будет всегда не хватать знаний. И будут терзать сомнения и соблазны. И будет мучительно душно, до слез, и обидно, до тошноты, от ненависти к себе. От того, что ты — не такой как все. От того, что ты — другой. От того, что тебе не место в этом черством мире.

А еще будет очень страшно. Потому что в любой момент о тебе могут узнать дознаватели. Раньше ловили и казнили всех нелюдей, без разбора. Но Гведолин, наверное, повезло, она — ведьма. Помниться, аккурат после рождения Элины, ведьм перестали массово сжигать на кострах. Ведь пока в ведьме спит стихийный дар, она не опасна для общества. Выдадут письменное свидетельство, нужно будет проходить проверки. Раз в три месяца. Или чаще. Как решит поставленный над ведьмой дознаватель…

Гведолин поежилась. Подавилась и закашлялась табачным дымом. Что-то она недопустимо разнервничалась. И курение в этот раз не помогает.

Надо рассказать, надо. Но как?

Кален не поверит. Подумает, старуха из ума выжила.

Тогда лучше показать. Да, лучше показать и тогда…

Она отвлеклась. Стук шагов по лестнице. Шумное дыхание. Едкий пот, выделяющийся в период чрезвычайного волнения или опасности.

Вскочив, Гведолин в несколько шагов перепорхнула комнату, растворила дверь, нетерпеливо дожидаясь, пока Марта поднимется по лестнице.

— Госпожа Гведолин, ох, госпожа… — Марта упорно не хотела звать ее только по имени и на «ты», как делали все остальные слуги, когда не находились при посторонних.

Трубка выпала из руки. Такое причитание, несвойственное старой экономке, не предвещало ничего хорошего.

— Что случилось?

Сгорбленная Марта, которая была старше Гведолин всего лишь на десяток лет, еле переводила дух. Гведолин не нужно было щупать ей пульс, чтобы услышать — сердце бьется учащенно, с неровными по времени перерывами. После угольного рудника, на котором осужденные женщины проводили, бывало, всю жизнь, оно и не могло биться по-другому…

Хватаясь за перила, Марта добралась до последней ступеньки и тяжело на нее осела.

— Могла бы кого пошустрее прислать, — процедила Гведолин сквозь зубы, опускаясь рядом со сгорбленной женщиной, которая, по сравнению с ней, казалась настоящей старухой. Сжала ее дрожащую руку — немного поддержать своей силой, чтобы сердце и впрямь не остановилось, закупоренное кровяным сгустком. — Сальку или Ману. Зачем самой бегать? В таком-то возрасте… Или Калена, на худой конец…

— Кален, он…

Марта выговорила и запнулась.

— Что — Кален? Снова видение?

Она кивнула.

— Что ты видела? Ну же, Марта, говори!

— Мальчишку в амбаре завалило мешками с мукой.

Мешки с мукой. Их там много. Очень много. На всю зиму запаслись. Но как это возможно? Разве что… Ну, конечно! Огар-ла до сих пор не потрудился рассказать своему помощнику про хитрую систему хранения мешков, позволяющую сберечь больше места в амбаре. Мешки были уложены в высокую пирамиду — брать полагалось верхний мешок, приставив к нему широкую удобную лестницу. Видимо, Кален, по деревенской привычке, потащил нижний, разрушив тем самым все строение. Неудивительно, что мешки рухнули.

— К-когда? — только и смогла выговорить Гведолин.

— Этого не видела. Но через огарок на него рухнет последний куль, — проскрипела Марта, держась за сердце. — И сломает ему шею.

Ее видения всегда сбывались. Всегда. Но они никогда не приходили к ней просто так. Если старая каторжница и опытная ведунья решалась поделиться огрызками будущего, хаотично мелькающими в ее больной голове, то лишь тогда, когда еще можно было что-то исправить. Изменить.

И было время.

Марта предпочитала старый способ его измерения — огарок. Где-то пятнадцать- двадцать минут.

Целая вечность.

Гведолин вскочила и, перепрыгивая через три ступеньки, бросилась вниз.

***

Терри, перепрыгивая через три ступеньки, взлетел наверх. Когда Гведолин поднялась, он уже осматривал комнату, которую им отвели на ночь.

— Что ж, прекрасно, — удовлетворенно кивнул он, завершив осмотр. — Не королевские покои, но чего еще ждать от такой дыры?

Гведолин застыла в дверях, обреченно прислонившись к косяку.

Это был уже третий вечер и третий постоялый двор с тех пор, как он вышли из злополучного «Пита и куры». Целыми днями они шагали по весеннему солнцепеку, почти не разговаривая друг с другом. Терри торопился, сетовал и ворчал, что если бы Гведолин умела ездить верхом, то они уже были бы в Крымене. А так пешком шагать придется чуть ли не две недели.

На одном постоялом дворе она упросила Терри научить ее ездить, но не сумела даже забраться на лошадь без посторонней помощи.

Поездка по окрестностям закончилась для Гведолин падением в лужу и стертыми ягодицами. Больше про лошадь Терри не заговаривал.

Зато каждый вечер он неизменно заказывал самую лучшую комнату из тех, что имелись на постоялых дворах, в которых они останавливались на ночь. Похоже, он считал, что вправе сорить деньгами направо и налево. И, безусловно, распоряжаться ими по своему усмотрению. Потому что в ту ночь, когда Гведолин чуть не изнасиловали, в ночь, когда ее спас Ливер, Терри выиграл в шад-на-дэн. Выиграл абсолютно все, что стояло на кону, приумножив тори, выданные за спасение Бри, вчетверо.

Тогда, как только Ливер исчез, она тихонько прошмыгнула мимо все еще играющей компании, поднялась наверх, разделась и легла в постель. И тут же заснула тяжелым сном.

А под утро вернулся Терри и, разбудив ее и увидев распухшую губу, начал расспрашивать, что случилось. Непонятно отчего, но у Гведолин язык не повернулся рассказать ему о случившемся. Негодяи все равно уже наказаны, а Терри только злиться будет напрасно. А про вампира… Разве она может сказать, что ее спас вампир? Да Терри ее засмеет! Поэтому Гведолин, опустив глаза, пролепетала, что ночью, проснувшись попить, она оступилась в потемках, упала и ударилась об острый угол стула. Терри лишь покачал головой, но поверил. Или сделал вид, что поверил.

Так или иначе, но отношения их изменились. Между ними словно проросла колючая стена. Чуть придвинешься ближе — наткнешься на шипы. Гведолин привыкла расспрашивать Терри обо всем, что ей хотелось узнать, привыкла, что он отвечает терпеливо и доходчиво. Теперь же он лишь отмахивался и просил к нему не приставать. И больше молчал. Не гладил ее по волосам, не держал за руку, не целовал и не прижимал к себе, не дурачился, как обычно. А по ночам отворачивался к стене и тут же засыпал.

— Я переоденусь и в трактир, — Терри уже вытащил чистую рубаху из купленной позавчера дорожной сумки — новенькой, с широкими удобными лямками, чтобы носить на спине. — Тут рядом, за углом. Есть очень хочется. Ты пойдешь?

Гведолин вздохнула. Тяжело опустилась на низенькую кровать.

— Пойду, конечно. Только юбку сменю и туфли от грязи почищу.

— И мои почисти.

Пара заляпанных ботинок приземлилась возле ее ног.

Терри уже застегивал многочисленные пуговицы на рубахе и, обернувшись на повисшее молчание, добавил:

— Пожалуйста.

Гведолин вздохнула еще раз, сняла свои туфли и, расстелив старую желтую газету, забытую, видимо, предыдущим постояльцем на подоконнике, поставила на нее обе пары обуви. Отыскала в кармане платья носовой платок, смочила его водой из кувшина, и принялась счищать грязь. Не поднимая глаз произнесла:

— Терри… нам надо поговорить.

Наверное, она выбрала не слишком удачный момент. Что ей стоило расспросить его, когда они шагали полями от одной чахлой деревни к другой? Прятались по оврагам от проезжающих повозок — вдруг и сюда дошел слух о том, что их ищут, вдруг их кто-нибудь опознает? Терри утешал, что вряд ли, потому что прошли они уже много, в крупные города не совались, перебиваясь деревушками на окраинах.

Гведолин переживала, что Терри сорит деньгами, заказывая лучшую комнату — состоятельных путников немного, запомнят, заметят. Он же лишь фыркал в ответ, досадливо отвечая, что Гведолин ничего не понимает.

— Прямо сейчас? — он опустился на корточки рядом с ней, брезгливо нахмурив брови на грязную тряпку, в которую превратился носовой платок.

Да, сейчас. Нужно сказать ему… спросить, отчего он так изменился? Возможно, он не хочет больше брать ее с собой? И этот город — Крымень… вдруг он не найдет там работу? И вообще, ей кажется, что если бы Шебко мог оказать такую услугу… им вообще лучше уехать в другую страну. Если бы это было возможно… Но как предложить это Терри? Он рассмеется. Назовет ее глупой, скажет, что не нуждается в ее советах, попросит не лезть в дела, в которых она ничего не понимает…

И внезапно Гведолин сказала совершенно другое:

— Я вспомнила, чем меня опоили в приюте храма Воды.

Терри недоверчиво заломил бровь.

— Чем же?

— Мне давали настойку из корня мандрагоры.

В ответ — пустота. И скрип песка, который она уже не оттирает, а втирает в туфли грязной тканью.

Терри хмыкнул. И расхохотался.

— Ох, Гвен, ты так серьезно это произнесла, что я чуть не поверил, — он смахнул слезу, выступившую от смеха в уголке глаза. — Ты что, на солнце перегрелась?

— Но это правда! — Гведолин очень захотелось запустить в него туфлей. — Я слышала, доктор говорил той женщине, что за мной ухаживала. А недавно вспомнила, что читала об этом корне в книжке, которую мы нашли на чердаке. А еще в книжке было про цветы папоротника…

— Точно, перегрелась, — констатировал Терри. — Что за чушь ты несешь? Мандрагора! Таких растений не бывает, не то, что корней. А уж цветов у папоротника… бабушкины сказки! Так, все, — отрезал он, забирая у Гведолин свои ботинки. — Я вниз, переговорю с хозяйкой. Догоняй.

***

Небо успело умыться дождем, тучи обиженно ушли и не мешали. Звезды рассыпались во тьме неба сверкающими бусинами, а пышнотелая луна казалась особенно довольной и умиротворенной.

Гведолин толкнула плечом тяжелую дверь. Дверная ручка ее невесть зачем была обмотана засаленной тряпкой и прикасаться к ней не хотелось.

Трактир оказался большой. Больше всех, в которых им приходилось останавливаться ранее. Посетителей было много, все столики оказались заняты. В воздухе стоял густой запах солянки и свинины, предварительно вымоченной в яблочном уксусе с луком и поджаренной на вертеле.

Как в такой толпе отыскать Терри? Деньги у него, хотя Гведолин не собиралась ничего заказывать. Усталость взяла верх над голодом, аппетит пропал. Последний раз она ела утром — завтрак, который им подали в комнату. А дальше была дорога. Поле. Лес. Мошкара и солнце. Остановка у ручья, вода и сухари. И больше ничего. К вечеру она должна была страшно проголодаться. Но аппетита не было, хуже того — стало подташнивать.

Она прислонилась к стене, чтобы не мешать разносчицам ловко сновать между столами. Немного кружилась голова. Хотелось выйти из душного помещения на свежий воздух. В тишину.

— А, вот ты где спряталась, — Терри схватил ее за руку, — пойдем.

Он протащил ее через весь зал к столику, за которым уже сидело два человека: мужчина с седой бородой и женщина с алым шарфиком на шее, завязанным кокетливым бантом.

— Только так, — поморщился он, усаживаясь на скамью напротив. — Больше свободных мест нет. Я заказал нам ужин. Тебе взял солянку, ты же ее любишь.

Надо же, какая забота. Помнит. А ведь она и вправду любит солянку, особенно мясную, с обжигающей подливой… Но только не сегодня.

Когда блюда принесли, Терри, за обе щеки уплетающий свою порцию жареного мяса, недоуменно смотрел, как Гведолин ковыряет ложкой в тарелке, изредка решаясь поднести ко рту скупой кусок.

— Ты заболела? — осведомился он, наконец.

Гведолин утопила ложку в густом соусе. Потрогала лоб, облизала губы.

— Нет. Не думаю. Просто… устала, наверное.

— Выпей.

Терри подвинул стакан.

Что там? Вино? Вина не хотелось.

В стакане оказался морс. Клюква с черникой. Из сухих ягод, собранных прошлым летом. В меру кислый, прохладный. Она тоже умела делать такой.

Выпив багряно-темную жидкость, Гведолин с наслаждением катала кислую ягодку между зубами.

Тошнота и головокружение понемногу отступали. Хорошо бы еще вернулся аппетит, ведь если она не поест, не будет сил на завтрашнюю дорогу.

— Пойдешь обратно? — Терри участливо ее разглядывал. — Проводить тебя?

— Нет, мне уже лучше. — Возвращаться одной в пустую комнату не хотелось. — Посижу еще немного. И все доем, не волнуйся. Я не привыкла оставлять еду.

В работном доме на каждый недоеденный кусок жадно поглядывали десятки голодных ртов…

Терри, пожав плечами, приступил к поглощению манного пудинга с киселем.

Меж тем, в зале трактира началось всеобщее воодушевление. Столы, стоявшие посередине, принялись оттаскивать и совмещать со столами, стоявшими возле стены. Посетители слабо роптали, но пересаживались без крика или скандала. К столу, где они сидели вместе мужчиной и женщиной, присоединили еще два — справа и слева, получив, таким образом, один общий длинный стол. Некоторые гости, закончив трапезу, заняли нишу возле входа, сгрудились около стойки с напитками, не собираясь расходиться.

— Что они делают? — поинтересовалась Гведолин. Ягоды были вкусные, разваренные, и уходить, медленно с наслаждением не сжевав их все, не хотелось.

— Освобождают проход, — вместо Терри ответил мужчина, сидящий справа и деликатно пытающийся вытрясти из бороды хлебные крошки. — Ножи будут метать. Обычное дело, устраивают, как правило, пару раз в неделю. Мы с супругой, — он кивнул на даму с байтом, сидящую напротив, частенько ужинаем здесь, когда возвращаемся от родителей из деревни. Любопытное зрелище, стоит остаться, взглянуть. Не пожалеете.

Гведолин обменялась с Терри взглядами. Тот, доедая густой вишневый кисель, снова молча пожал плечами — мол, оставайся, если хочешь, я не против.

Среди зрителей то и дело раздавались жидкие хлопки. Спустя некоторое время, хлопки перешли в бурные аплодисменты.

— Подбадривают, — бородатый вольготно откинулся на спинку лавки. — Сейчас начнется.

И впрямь началось. В центр зала вышел невысокий господин в черном приталенном сюртуке, отделанным золотым позументом. Театральным жестом лихо огладил маленькие усы, изящно выбритые над тонкими губами. Ему навстречу выпорхнула молоденькая девушка, похоже, ровесница Гведолин. Ее стан был обтянут черной кофтой с золотым воротником под стать мужчине, вместо юбки — черные штаны прямого покроя. Бродячие артистки частенько надевали штаны ради исполнения трюков, и этим разномастную публику было уже не удивить. Волосы девушки были крепко скручены в пучок на затылке, а лицо выделялось неестественной яркостью, подкрашенное красками для грима.

— Ах, Жаном, какой мужчина! — жена бородача нежно потрепала алый шарфик-бант, поднесла пальцы к губам, замерла, словно не решаясь подарить артисту воздушный поцелуй.

— Приветствую, отважные господа, — мужчина в черном поклонился в одну сторону, — а так же, прекрасные леди, — поклонился в другую. — Сегодня ваш скромный слуга Жаном, — тут он поклонился еще раз, — вместе с очаровательной Эль продемонстрируют чудеса ловкости, меткости и поразительного бесстрашия! Убедительная просьба — как можно скорее доесть свой ужин, ибо вы имеете все шансы подавиться от волнения!

В зале засмеялись.

— Итак, мы начинаем.

Гведолин только сейчас обратила внимание, что деревянная стена трактира, к которой повернулся усатый артист, была сплошь усеяна зарубинами. Видимо, еженедельное представление приносило неплохой доход и стену не жалели.

Молниеносным движением Жаном сбросил сюртук, оставшись в тонкой кофте, облегающей рельефную мускулатуру. К тому же он оказался тесно опоясан кожаными ножнами с вложенными ножами различного размера. Гведолин начала считать — пятнадцать, кажется. Но со счета сбилась.

Среди женской половины зала пронеслись восхищенные шепотки.

Жаном метал ножи уверенно. Легко. И даже небрежно, словно выполнял привычную рутинную работу. Вот он плавным кошачьим движением выудил нож, грациозно замахнулся, замер, прислушиваясь к восторженным вздохам женщин и завистливым хмыканьям мужчин. Сделал едва заметное движение вперед — мгновение и очередной нож воткнулся в стену.

Избавившись от всех ножей на поясе, артист вдруг резко наклонился, перекувыркнулся, тут же достал узкий клинок из голенища сапога и, не целясь, выбросил в стену. Тоже самое он проделал с голенищем второго сапога, отправляя в полет второй клинок.

Все это время хорошенькая Эль стояла в стороне, но когда у Жанома закончились ножи, и он принялся ощупывать себя, притворно схватившись за пуговицы у ворота на рубашке, словно намереваясь снять и ее, чем вызвал волну восхищенных вздохов у женщин, помощница, обратившись к зрителям, приложила пальчик к напомаженным губам:

— Тсс… Тихо! — Публика затихла. — Уважаемые гости этого чудесного трактира, обратите внимание на стену. Вы видите на ней все ножи, что были у Жанома?

— Все!

Эль обвела рукой зал — зрители замолчали. Спросила:

— Жаном ни разу ни промахнулся?

— Ни разу!

Кажется, жена бородача, сидевшая рядом, кричала громче всех.

Помощница спросила снова:

— Вам кажется, будто ножи расположены на стене как попало?

— Да!

— Нет!

— Не знаем!

Эль улыбнулась.

— Тогда предлагаю убедиться в обратном.

С улыбкой, не сходящей с лица, она подошла к стене, вытащила из кармана черный уголек и быстро начала рисовать прямые линии — от клинка до клинка. Там, где было высоко, вставала на табуретку. Зрители подбадривали Эль хлопками, редким свистом и меньше, чем через огарок, на стене образовался… тюльпан.

Да, определенно, это был тюльпан. С остроконечными зубчиками и нахохлившимся листом.

— В прошлый раз была роза, — доверительно сказала Гведолин жена бородача. — Какая все-таки прелесть этот Жаном! Ах, не смотри на меня так, Рамис, — своего мужа она одарила слегка нахмуренным взглядом, — всего лишь восхищение талантом, не более.

Зрители, недоуменно восклицая, снова разразились аплодисментами и последующим репликами:

— Как он это сделал?

— Нужно долго тренироваться…

— С рождения при ножах, не иначе!

Эль, жестом фокусника — словно из ниоткуда, достала шляпу с длинным рыжим пером и принялась обходить столы, любезно протягивая головной убор зрителям.

Гведолин видела, как в шляпу сыпалась монеты, в основном, медяки, но несколько раз перепадали и золотые тори.

Обойдя полный круг, помощница водрузила шляпу на стойку трактирщика. Тем временем Жаном успел вытащить из стены все ножи. Теперь на дереве красовался лишь вычерченный углем тюльпан.

— А сейчас, многоуважаемая публика, душераздирающий номер! Внимание! Повторять трюк запрещено с риском для жизни!

Медленно, плавно, торжественно, Эль подошла к стене. Встала, прислонившись спиной к стеблю тюльпана. Раскинула руки и ноги в стороны.

Первый кинжал Жаном выбросил стремительно, публика и опомниться не успела. Нож воткнулся ровнехонько между ног Эль.

Шепотки и волнительный ропот разом стихли, как только артист занес следующий кинжал. Стало тихо. Настолько, что в очаге было слышно треск сжираемых пламенем поленьев.

Следующий кинжал воткнулся возле одного бедра помощницы. Другой — возле второго.

Когда Жаном выпростал одновременно обе руки с зажатыми в них кинжалами, кто-то взмолился:

— Хватит, вы ее пораните! Или убьете, чего доброго!

На возмущенный вопль шикнули — не нравится, мол, уходи, не мешай. А за зрелище заплачено.

Жадный народ нынче до зрелищ.

Оба ножа воткнулись в дерево под раскинутыми ладонями Эль. Другие — над ними. Третья пара — возле ушей, последний клинок вошел в податливую древесину аккурат над макушкой девушки.

Зрители забыли, как хлопать и как дышать.

Как ни в чем не бывало, Эль отстранилась от стены и, под громкое молчание посетителей трактира, еще раз обошла публику с протянутой шляпой. Зрители, растерявшиеся, пребывая в недоумении от пережитого волнения, рассеянно бросали в шляпу монетки. Гведолин отметила, что золотых на сей раз сыпалось гораздо больше.

Когда юная помощница артиста застыла перед Терри, с поклоном протягивая шляпу, тот, усмехнувшись, бросил в нее три золотых.

Три!

Гведолин возмущенно взглянула на него, но Терри и не посмотрел в ее сторону. Мило улыбался Эль, которая от такой щедрости не поскупилась на благодарности и воздушные поцелуи.

Разумеется, номер с кинжалами не мог не вызвать восхищения, но такая необдуманная трата денег… Помниться, Гведолин с детства мечтала сходить в цирк, который неизменно раскидывал полосатый шатер на каждой большой ярмарке. Билет в цирк стоил десять медяков. Всего лишь десять…

Жаном, поигрывая мышцами, снова собрал клинки со стены, обернулся, нашел взглядом свою помощницу.

— Не кажется ли тебе, моя прекрасная Эль, что нам следует усложнить задачу?

Эль, улыбнувшись, засунула руку в карман, вытащила синий легкий платок.

Подошла к Жаному, завязала глаза.

В зале запаниковали.

— Не может быть!

— Ей, это не шутки, хватит…

— Слушайте, пойдем отсюда, не хочу быть свидетелем убийства!

— Да ладно, останемся, это всего лишь трюк.

Не обращая внимания на роптания, вопли ужаса и восхищения, Эль развернула артиста лицом к нарисованному тюльпану. Подошла, встала на прежнее место у стены. Замерла.

Но на этот раз не улыбалась.

Жаном долго не решался сделать бросок. Заводил руку с зажатым ножом, примеривался, опускал.

Напряжение росло.

Наконец, клинок рассек воздух. И засел в древесине в добрых двух шагах от Эль.

Зрители облегченно выдохнули.

Следующий клинок лишь коснулся острого зубчика тюльпана высоко над головой помощницы, мазнул по стене и с громким стуком упал на пол, едва не задев девушку по макушке.

Жаном досадливо фыркнул.

Примерился, бросил снова.

Третий нож врезался в стену далеко от Эль, зато рядом с полноватым хозяином трактира, не сдержавшим испуганного крика, а девчонки-разносчицы, окружавшие его, пискнув, поспешили укрыться за деревянной стойкой.

Четвертый раз испытывать судьбу артист не решился. Сдернул с себя платок, утер им пот со лба. Пригладил черные усики. Повернулся лицом к столам и гостям, поклонился.

— Почтеннейшая публика, наш номер завешен! Надеюсь, мы смогли развлечь вас этим слякотным весенним вечером.

Зрители, отмерев, зааплодировали.

— Но не спешите расходиться, почтеннейшая публика, — произнес артист, перекрикивая шум хлопков. — У нас в запасе имеется еще один сюрприз. Возможно, среди вас найдутся ловкачи, умеющие метать ножи? Предлагаю состязание: ставлю на кон, для начала, два золотых тори. Кто попадет, скажем, в средний зубец тюльпана, получит деньги. Как вам такое предложение? Найдут смельчаки?

— Найдутся! — загудели в зале.

Если и найдутся — изрядно выпившие и осоловевшие от переизбытка еды.

Гведолин глянула в свою остывшую солянку — тошнота прошла, от волнения за Эль, кажется, разыгрался аппетит. Попробовать?

Солянка оказалась вкусная даже холодная. Быстро-быстро, не успевая насладится вкусом, Гведолин затолкала ее в себя. Терри лишь покачал головой и подлил ягодного морса в стакан.

К Жаному уже приблизились двое парней, как и предположила Гведолин, слегка пошатывающиеся от выпитого за ужином вина или пива.

Первый не смог попасть даже в стену. Все ножи с пояса Жанома усеяли пол возле нарисованного тюльпана.

Второму повезло больше. Два клинка воткнулись в стебель, один едва не пронзил потолочную балку. Остальные, увы, снова упали на пол.

— Слабаки, — презрительно выплюнул Терри, катая между пальцами хлебный мякиш.

— А вы сумеете лучше? — жена бородача скептически воззрарипась на Терри.

— Смогу, — твердо ответил он. — Да и деньги лишними не будут.

Он встал и решительно направился в центр залы трактира, где Жаном, под смешки публики, пытался спровадить на место подвыпивших парней.

Гведолин не успела его остановить…

— А вот и еще один смельчак пожаловал, — обрадовался артист, получив возможность поскорее избавиться от предыдущих пытателей удачи. — Надеюсь, вы окажетесь более метким, господин.

Три ножа перекочевали Терри в ладонь.

— Слишком близко, — констатировал тот, прищурившись и оценивая расстояние до тюльпана. — Увеличим?

— Здесь десять шагов, господин, — насмешливо ответил Жаном. — Достаточно.

Терри пожал плечами.

Не споря размахнулся — ножи один за другим улетели в стену.

В зале присвистнули.

Жаном протер глаза кулаком, кажется, не поверив, что зрение его не обманывает.

Три клинка украшали три зубчика тюльпана. Каждый завершал наивысшую точку лепестка.

— Ну что же… что же, — Жаном прочистил горло, подбирая слова, — поаплодируем меткому юноше, заработавшему два золотых!

Выудив из шляпы честно заработанные монеты, Эль преподнесла их Терри.

— Усложним задачу? — надменно вопросил он.

— Эм… Пятнадцать шагов? — осведомился Жаном.

— Двадцать. И восемь золотых.

— Шесть, — не растерялась Эль, хватая Жанома за руку: — Пусть попробует, Жан, все равно ведь промажет. И у тебя с двадцати не всегда выходит.

— Семь золотых, — не сдавался Терри.

Гведолин понимала, что в чем в чем, а уж в торге сын мясника знал толк как никто другой. Да и считал отлично.

— Пусть попробует, — завопили из зала.

— Да не получится у него!

— А вдруг добросит?

— Брешет! Не выйдет!

Жаном, наклонившись к Эль, что-то зашептал ей на ухо.

Помощница, нервно передернув плечами, подошла к тюльпану, вытащила уголек и несколькими росчерками дорисовала еще один цветок рядом с первым — только поменьше.

— Попасть нужно в лист, стебель и бутон, — проговорил Жаном, подавая Терри ножи. Пять ножей, пять попыток. С двадцати шагов. По рукам?

Терри взвесил ножи в руке.

— По рукам.

Из пяти лишь один нож не удержался в стене и упал на пол. Четыре других исправно торчали в цветке, ощерившемся ими, как еж иголками. И да, Терри попал. В лист, стебель и бутон.

— Заключим пари? — надменно вопросил Терри вконец опешившего артиста, только что расставшегося с семью золотыми. — Два ножа — две попытки.

— Мы больше не играем на нашу выручку, — отрезал Жаном. — Так и вовсе без нее остаться можно. И вообще — представление окончено. Всего хорошего, господин.

— Я предлагаю лишь отыграть назад ваши деньги, — Терри жестом остановил собирающихся уходить артистов. — Десять золотых остаются у меня, если я попаду в цель. Если нет — получите их обратно. По рукам?

Жаном заколебался, несмотря на то, что Эль настойчиво тянула его по направлению к стойке трактирщика.

— А какая мишень? — все-таки поинтересовался артист.

— Живая, — непринужденно улыбнувшись, бросил Терри.

— Да вы с ума сошли, господин! — Эль выпустила руку своего напарника, развернувшись к Терри всем корпусом. — Мы этот номер годами репетировали, я не встану под ножи неизвестно откуда заплутавшего гостя, пусть даже и такого меткого.

— Я и не собирался вас просить, — почти зло выговорил Терри. — У меня есть человек, который мне доверяет.

— Прямо здесь? В этом зале? — опешила Эль.

— Здесь, — Терри кивнул. — Так вы согласны?

— Да Засуха с тобой! — повелся Жаном. — С двадцати шагов в яблоко над головой твоего человека. Идет?

— Согласен.

Они обменялись рукопожатиями.

Народ в зале ликовал, удваивая заказы выпивки и закусок, предвкушая очередное незабываемое зрелище.

Эль тихо шипела в стороне.

Подойдя к столу, где сидела Гведолин, Терри любезно подал ей руку.

— Пойдем. Поможешь мне?

Возможно, зрители нечетко расслышали то, о чем договаривались Терри, артист и его помощница. Но не Гведолин. Она, обладающая ведьминским слухом, слышала каждое слово.

Слышала, но отказывалась верить.

— Помочь в чем?

Терри нетерпеливо схватил ее за руку.

— У стеночки постоять. Ничего сложного.

Постоять. В качестве мишени. Вернее, мишень — яблоко, которое она будет держать, но тем не менее.

— Нет, Терри, — она попробовала вытянуть руку, но не получалось — держали крепко, — я не хочу. Здесь столько народу, все смотреть будут.

Приблизившись вплотную, Терри заглянул ей в глаза. У него глаза прозрачно¬серые, как камешки в воде, у нее — шоколад, который она видела на витрине магазина, но никогда не пробовала.

Светлое и темное…

— Ну же, Гвен, прошу тебя — пойдем. Разве ты мне не доверяешь?

После всего, что с ними было, он сомневается?

Сомневается. И смотрит отстраненно-холодно.

Она сморгнула.

— Доверяю.

— Тогда докажи!

Она дала себя увести. От такого надежного стола, от мужа с женой, недоуменно наблюдавших эту сцену, но не посмевших советовать и возражать. Подвести к стене с тюльпаном, мягко подтолкнуть, развернуть. В руки ей сунули чудом сохранившееся до весны яблоко — большое, белое, со сморщенной кожей. Гведолин повертела его в пальцах, задумалась: в хорошем погребе без сырости и плесени яблоко вполне может пролежать так долго. Не такое сочное, но есть можно…

Ей что-то сказали. Что?

Положить яблоко на голову. Стоять не шелохнувшись. Почему бы и нет? Действительно, ничего сложного…

— Совершенно ничего сложного, — поморщился Терри. — Так не годится. Нужно завязать глаза. Есть у вас платок?

Жаном, как сомнамбула, протянул белый платок, но Терри, коснувшись его, лишь поморщился: платок пропитался потом артиста, когда он оттирал им лоб после номера.

— Прекрасные леди, кто-нибудь в этом зале одолжит мне платок?

— Я!

— И я!

— Мой, возьмите мой!

Проворнее всех оказалась жена бородача — стянув с шеи алый бант, она протянула его Терри.

Жаном лично завязал ему глаза.

Эль демонстративно отвернулась к противоположной стене.

— Слушайте, да он сумасшедший! — выкрикнул кто-то из гостей.

Зрители, хоть и осоловевшие от сытного ужина и выпивки, только теперь похоже, поняли окончательно, что Терри не шутит. Со всех сторон послышалось:

— Пойдем отсюда!

— Останемся, это же часть номера! Парень знает, что творит. Он — подсадная утка, свой человек из зала!

— Точно! И девка с ними. У-у, одна шайка! Глядите, она ведь ни капли не боится. А что, если парнишка промажет? Убьет ведь, как пить дать!

— Прирежет!

Не боится… Зря они. Она боится. Очень-очень боится. Боится такого Терри — его серьезного тона с металлическими нотками в голосе, когда он просил ее помочь — словно не просьба, а приказ. Боится, что он не попадет в стену. Терри меткий, она видела, как он бросал ножи в дерево. Но ведь с завязанными глазами сложно не попасть в живого человека.

А ведь сейчас он может убить ее. Гведолин вдруг осознала это настолько отчетливо, что ее охватил даже не страх — ужас.

Терри не отступит, он не привык отступать.

А умирать не хотелось.

Ужас свел живот осколками льда, пробежался по позвоночнику, остановился в кончиках пальцев.

Свечи в зале дрогнули. Вспыхнули. Пламя поднялось выше, воск угрожающе зашипел.

Люди заметили. Забеспокоились.

А Терри все стоял, поглаживая рукоятку кинжала. Что же он медлит? Не может решиться?

Нужно успокоиться. Расслабится. Вдохнуть. И выдохнуть. Ведь если Гведолин не сделает этого, огонь вырвется из-под контроля. А она не умеет, не знает, что делать и как с ним совладать… Будет пожар.

Нет, нельзя допустить подобного!

Гведолин судорожно перевела дыхание. Сжала и разжала кулаки. Поморгала. Облизал губы. Оттерла о юбку влажные ладони.

Пламя свечей немного утихло, перестало метаться, словно на ветру.

Уже хорошо.

Медленно, словно во сне, когда кажется, что ты уже должен сделать десять шагов, но делаешь только один, Терри отвел руку с клинком назад. Размахнулся.

Нож сорвался в полет.

Но в то же самое время Гведолин дернули за руку, утаскивая в сторону. Яблоко упало, покатившись по полу.

Нож вонзился в стену. В середину стебля тюльпана. Гведолин отрешенно смотрела на цветок, вскользь подумав, что ее голова была выше. Примерно, на целый шаг.

Зрители взорвались воплями ужаса и восторга.

Терри в бешенстве сорвал повязку, уставился на голую стену с торчащим ножом.

А Гведолин, обернувшись, наткнулась на застывший лед в выцветших глазах Лиера.

— Совсем сдурела, что ли? — зашипел вампир, продолжая выкручивать ей руку и оттаскивая к стойке трактирщика. — Ладно, Фейт — он сейчас не слишком хорошо соображает, но ты, ведьма, с тобой-то что? У тебя голова на плечах есть?

Гведолин кивнула, почувствовав, как вспыхнули уши — кому понравится, когда его отчитывают, словно ребенка?

Лиер положил руки ей на плечи, развернул к себе.

— Это сейчас есть. Еще немного — и не было бы больше. Куда ты полезла? Зачем согласилась?

Прижатая к стойке трактирщика под напором Лиера, Гведолин видела, как Терри раздраженно возвращает Жаному монеты, озирается по сторонам, выискивая кого-то среди поднявшихся и начавших расходиться зрителей.

И правда, зачем она пошла к стене, согласившись стать живой мишенью? Казалось, что разум ее застилала пелена, которая теперь лопнула, словно мыльный пузырь, словно…

— Погоди, Лиер, — она стряхнула руки вампира со своих плечей. — Ты сказал, что Терри сейчас не слишком хорошо соображает. О чем ты?

Лиер свел руки в замок, костяшки тонких пальцев побелели.

— Я… решил кое-что попробовать, произвел некое воздействие, которое спровоцировало… ну, переборщил немного, с кем не бывает? — Лиер весело ей подмигнул — на совершенном лице не появилось ни морщинки. — А вот ты, ведьма, удивила — сама пошла на заклание. Неужели так ему доверяешь? Видела? Он же промахнулся!

Промахнулся. И убил бы ее, если бы не Лиер. Наверное, надо сказать ему «спасибо», но все же что-то здесь не так…

— Какое воздействие, Лиер? Говори нормально, что за манера — увиливать, как нитка от веретена? Что ты с ним сделал?

Вампир слегка тряхнул головой, отчего белокурые волосы рассыпались по плечам. Улыбнулся — на щеках появились ямочки.

— Я-то? Ничего такого, о чем нужно беспокоиться. К тому же, ведь ничего не случилось, правда? Ой, смотри, Гвен, кажется, он идет сюда!

Гведолин посмотрела. Терри, расталкивая людей, пошатываясь, словно пьяный, действительно направлялся к ней.

Повернув голову, она увидела, что вампира и след простыл. Как это у него получается? Только что стоял тут, а теперь — нет! И она снова, как в прошлый раз, поймалась на его уловку.

Терри выглядел растерянным. Бледным. Под глазами залегли синие тени, которых не было за ужином. На висках крупными бисеринами блестел пот.

— Гвен, — голос у него глухой, дрожащий, — что-то мне не по себе. Странно, я и не пил ничего… Пойдем в комнату, а?

***

Гведолин обрушилась на комнатку в доме для слуг, как ураган на тихую деревню.

— Все, — она сглотнула, переводя дух, — живо за мной!

Баль, Салька, Ману и Огар-ла тут же побросали кости, в которые играли, похоже, с самого ужина.

— Куда? — повар, схватив ее за плечи, заглянул в глаза.

— В амбар!

Огар-ла исчез в тот же миг.

Когда остальные добежали к названному месту, вампир уже открыл дверь и стоял, недоуменно взирая на мешки, полностью перегородившие проход.

— Мешки попадали, — развел он руками. — И только?

— Там… Кален, — выговорила Гведолин, отталкивая остальных и прорываясь вперед.

— В амбаре? — Огар-ла витиевато выругался. — Какую Засуху его туда понесло?

— Скажешь, не посылал мальчишку за мукой?

— С ума сошла? Я запретил ему к амбару даже приближаться! Разве я доверю такую ценность, как мука какому-то помощнику? А если рассыплет по дороге? Лучше уж самому. Или Баля попрошу в крайнем случае.

Баль в косматом тулупе поверх рубашки — только его накинуть успел, выдвинулся вперед, засучивая рукава.

— А ну-ка подвинься, Оги. Что толку от твоей скорости? Мешок-то ты еле-еле поднимаешь!

— Зато я ловкий, а у тебя дня не проходит, чтобы вещь нужную не уронить. Руки, как полено!

Ну, начинается! Только не сейчас. Гведолин и так сыта по горло их извечными спорам, кто лучше.

— Хватит! — прорычала она. — Оги — в сторону, Баль — раскидывай мешки.

Баль с легкостью, словно мешки были не с мукой, а с собачьей шерстью, успел вытащить наружу штук пять или шесть, когда позади двора показалась сгорбленная фигурка.

— Не трогайте… — сипло и тихо произнесла она, когда была еще далеко от столпившейся возле амбара группы. — Нельзя трогать мешки.

Но Гведолин услышала.

— Баль, стой! — голос зазвенел железной выдержкой. — Не трогай мешки!

Баль застыл, где стоял. Чего-чего, а слушаться они умели. Хорошо же она их выдрессировала.

Вид у Марты, доковылявшей, наконец, к пестрому сборищу, был донельзя печальный. Лицо раскраснелось, платок с головы сбился на плечи.

— Почему нельзя трогать мешки? — спросила Гведолин, хватая старую каторжницу за руку, чтобы та вовсе не лишилась чувств.

— Мальчишка в дальнем углу амбара… завален мешками… — сбивчиво зачастила Марта. — Один мешок зацепился за железный крюк на потолке. Аккурат над головой Калена. Может сорваться… в любой миг. Высоко висит, упадет неудачно. Время… рассчитать не могу.

Зарий подошел к Марте, взял ее за другую руку, погладил.

— И чаво нам делать-то надобно? Стоять, ждать, пока сорвется куль этот проклятый?

— Все же я бы раскидал мешки, — пробасил Баль, почесывая рыжую седеющую бороду.

— Нет. Я видела — начнете раскидывать — мешок с крючка упадет быстрее.

— Если бы в мешке была дырка, — худой Салька зябко поежился — он не успел накинуть на себя ничего теплее тонкого плаща, — мука бы высыпалась.

Ману хлопнул его по плечу.

— Дело говорит! Гвен, можешь прожечь дырку в мешке?

Прожечь дырку, маленькую такую дырочку. Мука постепенно будет высыпаться и ничего не произойдет. Марта живет в усадьбе давно, потому Гведолин прекрасно знает, что будущее, которое видит ведунья, почти всегда можно изменить.

Вот только… разжечь огонь без огня — сложно. Раньше, когда она была молода, она часто проделывала подобные фокусы, но сейчас возраст, равно как и постоянные проверки дознавателем, брали свое. Нет, на физической силе проверки почти не отражались — отлежаться несколько дней и все, но вот силу магическую, ведьминскую, высасывали, словно паук муху.

Шире отворив дверь в амбар, Гведолин просунула туда голову и, прищурившись, попыталась разглядеть мешок.

Рядом очутился Огар-ла, который тут же воскликнул:

— Вон же он висит! Попробуй, Гвен, у тебя должно получиться! Нужно лишь немного огня.

Огар-ла, как и она сама, прекрасно видел в темноте.

Мешок висел под потолком, слегка раскачиваясь на крючке, поскрипывая даже.

Слуги, которых Гведолин считала за друзей, понятливо притихли сзади.

Немного огня…

Сосредоточиться. Закрыть глаза. Представить, как зарождается маленькая рыжая искра. Вот она прожигает ткань, разгорается, все больше, все сильнее…

Запахло паленым.

Стоп. Главное, не дать пламени разгореться — ведь ей нужна дыра, небольшая дыра в мешковине…

Кажется, на улице пошел снег. Острые колючие снежинки ложились на непокрытый лоб, подали за шиворот.

— Получается! — воодушевленно воскликнул вампир. — Клянусь Пречистой Водой, получается! Так, Гвен, а теперь осторожно, аккуратно, еще чуть-чуть… и хватит. Достаточно. Туши!

Гведолин распахнула глаза. Из дыры в мешке, словно причудливый снежный вихрь, медленно высыпалась мука.

Нужно всего лишь несколько минут, чтобы мешок опустел.

Она покачнулась, почувствовав острую нехватку воздуха. Спасибо Огар-ла — поддержал, усадил на лежавший на земле пухлый мешок.

— Столько муки — коту под хвост, — плюнул вампир в сторону, — и все из-за этого мальчишки! Какая нелегкая его туда понесла?

— Вот и спросишь, если мы его достанем, — устало откликнулась Гведолин.

— Когда мы его достанем, — поправил Салька, присаживаясь возле нее на корточки. — Марта говорит, будущее изменилось. Еще немного и можно разгребать амбар.

Старая каторжница, также сидевшая на одном из мешков, сипло закашлялась.

— Уведи ее в дом, Салька, нечего ей теперь тут делать. Да и тебе тоже — трясешься весь.

Как только мешок опустел, повиснув на крючке, как охотничий трофей, Баль добрался до Калена меньше, чем за пягь минут.

Мальчишка был без сознания, но живой. Видимо, знатно по голове мешком приложило.

Гведолин вдохнула — придется лечить двоих, а сама на ногах еле держится.

Оставив Баля дальше возиться в амбаре, она, поддерживаемая Огар-ла, медленно направилась в лабораторию.