Дочери богини Воды

Глава 12. Принятое решение

В кольце не было ничего примечательного, кроме прозрачного бледно- фиолетового камня. Простая оправа из червленого серебра обрамляла небольшой аметист. Каменная фиалка, как еще называют ювелиры эти самоцвет. Символ любви и верности. Обручальное кольцо, которое так ни разу и не было надето.

Гведолин задумчиво вертела его в руках, гладила холодный камень. А руки-то трясутся. Нехорошо это. Неспокойно. Хотя, когда последний раз спокойно было?

Кален умудрился снова упасть в обморок, пока она зашивала ему рану на голове. Оставив мальчишку приходить в себя в каюте капитана, Гведолин вышла подышать морским воздухом на палубу. Немного помедлив, из каюты вышел Шебко, сунул ей в руку кольцо и, ни слова не говоря, направился к трюму.

Так она и стояла — обомлевшая, растерянная, испуганная от нахлынувших, казалось бы, уже давно отболевших воспоминаний.

Надо же… Не продал, как она просила. А ведь мог выручить за кольцо небольшие, но такие нужные ему тогда, много лет назад, деньги. Почему? Толку нет спрашивать. Они с Шебко словно два сапога пара. Захочет — сам расскажет, а не захочет — разозлиться и убежит, как сейчас. И только.

Странно, что Шебко решился вернуть кольцо сейчас. Наверное, оно не одно лето пролежало у него в старом секретере, затертое среди пачек табака, географических карт, линеек и компасов, увеличительных стекол и еще кучи всяких полезных и бесполезных вещей, которыми обычно захламлялись его ящики.

Она повертела кольцо в разные стороны, словно пытаясь поймать на гладкую грань камня отблеск солнца, которого сегодня не было.

Поднесла к лицу, принюхалась. Пахнет табаком и свежим, на основе лемонграсса, одеколоном.

Чихнула.

Возле причала заходились плачем чайки, кружась над неправильно-неспокойной иссиня-черной водой Стылого озера.

Снова пошел пушистый снег, который, впрочем, тут же сметал с палубы невесть откуда взявшийся проворный юнга. Зря старается. Все равно этот снег не продержится долго. К вечеру растает.

А еще Гведолин подумала, что ни к чему дальше тянуть. Арон прав — нужно купить небольшой ткацкий станок. Глаза и пальцы ее еще не подводили, но теперь ей все чаще хотелось соткать небольшой коврик, теплый дорожный плащ или мягкую ткань для исподнего.

Тем более, на городской площади скоро собирается ежегодная большая ярмарка.

На площади сожгли двух ведьм. Похоже, прямо на ежегодной ярмарке в честь праздника Сольгрейн, надеясь придать событию наибольший размах и зрелищность.

Возвращаясь от Терри Гведолин пришлось пройти через Имперскую площадь, на которой происходили гуляния. Так короче. Возможно, она еще успеет вернуться в работный дом до начала утренней смены. Возможно, даже успеет переодеться.

Площадь рано утром, после ярмарочной суматохи, напоминала большую помойку. Кучка беспризорников и нищих, надеясь обнаружить что-нибудь стоящее или съестное, копалась в мусоре, дерясь с бродячими собаками за каждые обнаруженные объедки.

Гведолин шла быстрым шагом, почти бегом, молясь Пречистой Воде, чтобы на нее не напали и чтобы ее отсутствия ночью никто не обнаружил.

Но не смогла пройти, не бросив полный ужаса взгляд на страшные, торчащие вверх черные столбы с перекладиной посередине.

Как-то раз Терри рассказал легенду о древнем маге, распятом на кресте, но не сожженном, а медленно умиравшем в течение нескольких дней от жажды и страданий. Маг был молод, умен и хорош собой. Он странствовал по свету, неся людям просвещение, даря любовь, делясь мудростью, уча справедливости и исцеляя от болезней наложением рук. Люди тянулись к нему, как мошкара к свету, верили и воплощали в жизнь девять простых правил, которые проповедовал путник. Толпы приверженцев образовывались всюду, где бы маг ни появился. Некоторые, избранные, начали странствовать вместе с ним. И все бы хорошо, если бы у мага не появились завистники. Те, для кого свободная воля и возможность выбора не значили ничего. Те, для кого улыбки исцеленных и нищих были подобны кинжалу в сердце.

Те, для кого Учение о Жизни представлялось иллюзией, а сам Учитель — лжецом и самозванцем. Сговорившись, эти злые люди заколдовали ближайшего ученика мага и тот, будучи под властью чар, предал своего Учителя. Молодого мага нашли, схватили, долго пытали и допрашивали, выпытывая секрет целительских способностей и умения очаровывать толпу. Но на все расспросы он лишь измученно улыбался и неизменно отвечал, что лишь сила любви сделала его тем, кем он является. Это и есть секрет.

На что злые люди саркастично смеялись и плевали ему в лицо. А потом — распяли. Маг умер, а через шесть дней воскрес и явился своим ученикам. Ученики посчитали воскрешение добрым знаком и с тех пор стали почитать мага как Бога. По всему свету принялись строить для него храмы, похожие на храмы Пречистой Воды.

И сейчас, глядя на два опаленных столба, Гведолин словно воочию увидела крест, на котором распяли того несчастного из легенды Терри.

А в голову лезли всякие неуместные мысли, наподобие тех, почему ведьм на сей раз решили привязать таким изощренным способом? Ведь до сих пор столб ставили один, без перекладины…

Ведьм боялись до суеверного ужаса в глазах. Никто не знал пределы их возможностей. Но вот что наверняка знал каждый: там, где появлялась ведьма, начинали происходить несчастья. А еще все знали, что ведьмы частенько выдают себя за целительниц. И пусть они лечат так, что любой доктор с образованием, шесть лет отучившийся в Академии, и в подметки им не годится. Люди боятся, а страх парализовывает не только тело, но и разум, заставляя обращаться к целительницам только в случае крайней нужды, тогда, когда пойди за помощью уже больше не к кому.

Целигельница… Все в работном доме уже знали, кто она такая. И с каждым новым днем, с каждой оплавившейся свечой, а особенно после таких, наводящих ужас зрелищ, Гведолин начинала все больше бояться, что однажды ее тоже примут за ведьму. И сожгут.

Мэла она нашла в псарне.

Парень все еще возился со щенком, которому три дня назад здорово попало от самого злющего козла во дворе. Мужчинам и мальчишкам работного дома самим, порой, приходилось прятаться, почуяв козлиную вонь и услышав надсадное «меканье». Мел давно предлагал зарезать вредную скотину, но козел был прекрасным производителем, и тетка Роуз не соглашалась ни в какую.

Этот щенок оказался либо особенно глупым, либо просто не успел вовремя убраться с козлиной дороги. Буйное животное с разбегу ткнуло его рогами, один из которых угодил прямо в глаз. Тот вытек и теперь гноился, вызывая мучительное воспаление и боль. Щенок отказывался есть и пить. И жалобно надсадно скулил.

— Если заражение попадет в кровь, он не жилец, — подняв голову и слегка прищурившись, сказал Мел. Осторожно погладил щенка по голове. — Посмотришь, Гвен?

Она села на корточки возле несчастного малыша, потрогала нос и уши.

— Не жилец. Чем ты промывал?

— Все перепробовал. Начиная с отвара ромашки и заканчивая даже… даже… — тут он замялся и покраснел, — собственной мочой.

— Отличное средство, — Гведолин не стала глупо хихикать, зная от бабки Зараны, что моча действует иногда лучше самых проверенных настоек. — Но ему не помогло.

От Мела разило перегаром. Обычно аккуратный парень, с волосами цвета спелого ореха лещины, желтыми, как у кота глазами и пытливым выражением лица, выглядел сейчас изрядно помятым и истаскавшимся. В волосах застряла солома, рубашка оказалось порванной и грязной. Похоже, он хорошо погулял на ярмарке и сегодняшнюю ночь провел прямо здесь, в псарне. Если заметят, ему придется худо.

— Не помогло, — горестным эхом отозвался он. — Можешь что-нибудь сделать?

Она могла. До сегодняшней ночи. Пока не исчерпала себя досуха, пытаясь вернуть к жизни Терри.

— Мел, я бы с радостью… но не сейчас.

Вот как ему объяснить? Смотрит преданно, ждет. За минувшую осень все они здесь оценили ее целительские способности. А ведь не верил никто поначалу! Особенно когда они с бабкой Зараной по вечерам перешептывались. Работники недоумевали — чему может научить полоумная старуха? Но той зимой убедились. Весной — поверили. Летом — заставили работать. Своя бесплатная целительница — разве не выгодное приобретение? Вот только и от основной работы ее никто освобождать не стремился.

Гведолин вспомнила, как однажды в начале весны за ней прислала тетка Роуз. Оказалось, нынешний теткин любовник — мясник Кверд, — вторую неделю мучается от затяжного запоя. Тетка потребовала сделать все возможное и невозможное, дабы Кверд не скончался прямо здесь, в работном доме, в ее комнате.

А Гведолин целый день за работой. Скудная еда. Пальцы ноют и горят, помня только шерстяную нить, которая все тянется, и тянется, до бесконечности. Она устала. Очень устала. А лечение требовало сил. И в случае с Квердом, как оказалось, одними настойками было не обойтись.

Любовник тетки Роуз медленно сгорал. Гведолин почувствовала это сразу, как только вошла. В предсмертном состоянии у людей менялась аура. У нее еще не всегда получалось точно определять состояние людей по аурам, как учила бабка Зарана. Но когда человек почти за гранью, такое сложно не заметить.

Сначала раствор соды с солью, как можно больше, чтобы промыть желудок. Затем — контрастное обливание. Тетка Роуз сама вызвалась тащить любовника. Ругалась сквозь зубы, но тащила. Гведолин помогала. Растереть. Снова напоить — особым зеленым сортом чая с лимоном. Влить как можно больше. Растереть виски мятной мазью. Но в случае Кверда этого было недостаточно. Он почти подступил к той черте, через которую никак нельзя перешагивать. Сердце отказывало. Чуда от Гведолин не ждали. Просто ясно дали понять, что ей будет очень и очень плохо, если Кверд умрет.

Она очень старалась. Пальцы не гнулись и не слушались. А ведь так важно, чтобы пальцы слушались. Они должны быть чувствительными, как и сами руки. Но восемь свечей за прялкой и еще две в хлеву, где она собирала шерсть после стрижки овец, почти не оставляли заядлому пьянице шансов.

Однако Кверд выжил. А Гведолин слегла на неделю. Даже шевелиться было больно, не то, чтобы вставать с постели. Мел таскал еду, уговаривал, тормошил. Она была бесконечно благодарна ему за заботу. Понимала, что он ждет чего-то еще, помимо благодарности, но дать ему большего так и не смогла.

Щенку она сейчас ничем не поможет. Да еще и головокружение вернулось. Совершенно некстати. Лишь бы кровь снова носом не пошла.

Сверчком за печкой скрипнула дверь в псарню. Тонкий детский голосок плаксиво спросил:

— Он не выживет, да?

Ладе было не больше семи. Маленькая, сметливая, проворная, точно дикая кошка, девочка привязалась к Мелу, как к старшему брату, и всюду ходила за ним хвостиком.

— Не знаю, Ладушка, — успокаивающе ответил Мел. Он тоже привязался к ней, как к сестренке, помогал с работой и позволял задавать бесконечную вереницу вопросов. — Но я сделаю все, чтобы он выжил.

Она вряд ли ему поверила. Знала, что Мел просто не хочет ее огорчать. Но ведь ягнята часто умирают. Она ходит за ними — кормит, поит, выпускает пастись летом. А зимой корма мало будет. Молока у овец — тоже. Ягнят, тех, что не жильцы, обычно еще живыми скармливали собакам.

— Ты щенка проведать или к снова Мелу? — беззлобно улыбнулась девчонке Гведолин. — Смотри, не наскучь своему рыцарю расспросами, мелкая.

Лада, глазки которой разом заблестели от ласкового ответа Мела, тут же потухли.

— Тетка Роуз велела вас разыскать. Тебя, Гвен, и тебя, Мел, тоже.

— Зачем? — в один голос спросили они, но тут же осеклись.

Поняли зачем. На ежевечернем обходе их недосчитались. Заметили, все-таки.

Что подумают? Ярмарка, праздник и счастливая ночь в объятиях друг друга. В работном доме не нужны отношения. Люди здесь — разменная монета, залог и гарантия стабильного производства. Считалось, что отношения с противоположным полом развитию производства никак не способствовали. Девушки начинают думать и мечтать. А если забеременеют да ребенка решат оставить? Какие из них тогда работницы…

Терри объявился через неделю. Бледный, худой и злой.

Лада, пришедшая за Гведолин, заговорщически поведала, что тетка Роуз не больно-то хотела отпускать ее, ругалась, ходила кругами по комнате, нервно двигала стулья. Не удивительно, особенно после последнего скандала. Но, судя по тому, что прогуляться ей все же разрешили, Терри надзирательницу убедил. Он умеет убеждать. А свиной окорок или звонкая монета действовали на Роуз лучше всяких уговоров.

Дешевый трактир, на вывеске которого красовалась полустертая надпись:

«Блэк Рейвн». И столик на двоих. Темный уголок зала, возле самой стены, но все равно не спрячешься. Люди снуют туда-сюда: торговцы, наемники, простые горожане, ремесленники, шлюхи. Длинноволосый менестрель облюбовал себе стул возле камина и что-то тихонько тренькал на расстроенном банджо.

— Как ты?

Терри заказал ее любимую мясную солянку с грибами в брусничном соусе и сидел, отрешенно ковыряя вилкой охряную жижу и, похоже, даже не собирался ее попробовать.

Злится. На кого? Лишь бы не на нее, потому что в последнее время у нее не осталось сил бороться еще и с этим.

— Хорошо.

Больше ничего добавить. Солянка в ее тарелке сейчас такая же, как у Терри — без вкуса и запаха. Но Гведолин упрямо подносит ложку ко рту, прожевывает и медленно глотает.

— Врешь, — Терри вдруг стукнул кулаком по столу так, что соляночный соус брызнул на солонку и перечницу, заляпал жирными каплями стол. — Ненавижу, когда врут. Ты не врала мне раньше. Что случилось, Гвен?

Много всего случилось, а рассказывать тяжело. Тем более ему — Терри вспыльчивый, отходит долго. С другой стороны, если не расскажет, какой она после этого друг?

Молоденькая разносчица, колыхая задом и бедрами, сновала мимо столиков, обслуживая клиентов, но больше норовя выторговать хорошие чаевые. Ей давали, покупаясь на белоснежную улыбку, обтягивающую юбку зловеще-алого цвета с рюшами по подолу, и вызывающее декольте. Не поймешь, то ли разносчица, то ли шлюха. А скорее всего и то, и другое.

Когда девушка в очередной раз проплывала мимо их угла, Терри поймал ее за кружевной передник. Дернул, притягивая к себе так, что еще чуть-чуть и оторвал бы. Но передник выдержал. Заигрывающе улыбнувшись, разносчица очень постаралась склониться над столиком так, чтобы ее прелести предстали в наиболее выгодном ракурсе.

— Что-то еще, господин Терриус? — томно проворковала она, позволив себе, словно невзначай, коснуться бедром Терриной руки.

Гведолин отвела глаза в сторону. Хотя… какое ей дело?

— Бутылку вина. Амарильское белое, двухлетней выдержки, пожалуй. Имеется?

— Для вас — найдется, — она еще раз вульгарно скользнула по нему взглядом и уплыла дальше.

— Ты ее знаешь? — как можно более равнодушно спросила Гведолин.

— Я с ней спал, — припечатал Терри. — И не один раз. Заметила, как она глазки мне строит?

— Сложно не заметить, — выговорила в ответ Гведолин заплетающимся от такой новости языком. Подумала про себя, что теперь нужно постараться и не подавать виду, будто ей это интересно. Потому что ей это совсем, совсем неинтересно.

Разносчица вернулась быстро. Принесла два высоких и не слишком чистых бокала. И уже потянулась, чтобы открыть бутылку — ведь если заказывали целую, да еще, похоже, дорогого вина, то открывать ее полагалось непосредственно перед клиентом, — но Терри остановил.

— Спасибо, Эмма. Дальше я сам, — отрезал он довольно холодным, для бывшего любовника, тоном.

На что девушка, пренебрежительно поджав губки, горделиво удалилась с видом оскорбленной добродетели.

Бутылку украшала запыленная соломенная оплетка. Похоже, вино и впрямь провалялось в погребе не один год и успело состариться. Узкое горлышко оказалось закупорено воском с оттиском винодельни, взрастившей виноград.

Терри с видом знатока колдовал над бутылкой. Специальным ножиком, оставленным разносчицей, вскрыл печать, поддел и медленно вытащил пробку, разлил по вино по бокалам.

— Твое здоровье, Гвен! — отсалютовал Терри бокалом. — Хорошее успокоительное и в сон после него не тянет. Твои шарики тоже, конечно, хороши. Но спать после них хочется — жуть! Я на утро голову от подушки не могу оторвать.

Гведолин, редко употреблявшая спиртное, осторожно попробовала. Багряная опалесцирующая жидкость оказалась одновременно и сладкой, и терпкой. С легкой горчинкой, оставляющей грустное послевкусие.

— Амарильский сорт винограда очень хлопотлив в уходе, — Терри сделал два глотка и отставил бокал, — поэтому такое вино всегда в цене. Знаешь, почему этот сорт так назвали? Нет? Слушай. Этот виноград растет в горах. А у горцев, как водится, много красивых поверий, но вот одно из них. Жила-была княжна по имени Мирра. И была она богата, умна и пригожа, но очень требовательна в выборе мужа. Претендентов на роль ее суженого было как зерен в мешке, но и среди них отыскался тот самый, единственный, милый ее душе и сердцу. И юноша, которого звали Амариль, отвечал ей взаимностью. Но княжна оказалась очень ревнива. Вбив себе в голову, что однажды Амариль непременно изменит ей, она начала пристально следить за каждым его шагом. Наняла шайку соглядатаев, шпионивших за юношей днем, и несколько наемных головорезов, карауливших юношу ночью. И так уморила она своего возлюбленного ограничением свободы, что тот начал усыхать, чахнуть и увядать в прямом смысле слова. И вот, в один прекрасный солнечный день не дошел Амариль несколько шагов до дома, упал на землю и умер. А через трое суток на том самом месте, где упал юноша, выросла виноградная лоза. Но такая скупая на плоды, что собирать урожай оказалось сущее мучение. Зато вино обладало неповторимым вкусом и ароматом. Оно и сладкое, как нерастраченная любовь Амариль, и терпкое, как необоснованная ревность Мирры.

Гведолин заслушалась. А заслушавшись не заметила, как выпила свой бокал.

Зря она. Ей хватило, чтобы опьянеть. Терри умел уговаривать. Или зубы заговаривать, как любили повторять бабки. И словно что-то лопнуло у нее внутри, порвалось, как перетянутая струна. И она принялась сбивчиво рассказывать…

О том, как умер щенок. Они лечили, как могли, но он все равно умер. И Лада узнала, но виду не подала. А Гведолин нашла ее плачущей в чулане под лестницей. Девочка рыдала, хлюпая носом и что-то лепеча о смерти. Все умирают — щенки, ягнята, козлята. И они тоже умрут. Возможно, этой зимой. Тетка Роуз ее пугает, говорит, если Лада не будет слушаться, зимой ее заберет к себе Эпидемия. И она боится теперь этой Эпидемии, потому что от нее не умирают быстро. А она хочет непременно, чтобы быстро, чтобы не мучиться…

О площади, на которой сожгли ведьм. Ее выворачивает от ужаса при мысли о том, что она может стать ведьмой. Бабка Зарана предупреждала — одна из тридцати знахарок становится ведьмой… при определенных условиях. А что за условия такие, не рассказала. Почему? Ведь если бы Гведолин знала, ей было бы легче, она могла бы избежать подобной участи. Или хотя бы попытаться. Она расспрашивала, но старая знахарка только твердила, что не к чему девушке такие знания. И что все у нее будет хорошо. Все будет хорошо, уверяла она…

И еще у нее нет сил. И ей плохо. И каждый день кажется, будто она неизлечимо больна. Вставать с кровати тяжело — все болит. Еле отрабатывает смену. Да, она чувствует себе так, с тех пор, как вылечила Терри. Нет, он не виноват, конечно. Она очень хотела ему помочь. Просто она не знала… Вернее, знала, но смогла вовремя остановиться. А теперь ей кажется, что она умирает, высыхает медленно, но верно. Как Амариль, наверное. Только вот вряд ли она в лозу превратиться. Скорее уж в ковыль — серую, невзрачную и никому не нужную траву-сорняк…

А Мел… он очень хороший. Добрый, отзывчивый. И все бы ничего, но ей теперь кажется, будто бы он не дает ей проходу. Ждет, что Гведолин ответит на его ухаживания. Хотя какие ухаживания? Случайные прикосновения, двусмысленные взгляды украдкой, приглашения прогуляться с ним в редкий выходной. И да, он ведь не слепой, знает, что Гведолин встречается с Терри. Они, конечно, не встречаются, вернее, встречаются, но не в этом смысле… Она так Мелу и сказала — с Терри мы, мол, не любовники. Тогда он стал приставать еще больше. А давеча — просто ужас! — краснея и заикаясь, предложил ей… предложил… в общем, замуж за него предложил выйти. А она? Она отказала, как же иначе. Мел ей нравится, но муж — это ведь нечто особенное, а что особенное, Гведолин и сама не знает…

И тетка Роуз… Когда-нибудь, наверное, Гведолин ее убьет. Нельзя так думать, но по-другому не получается. Она не оставляет ей выбора. Как будто нарочно подозревает ее во всем. Отчитывает. Оскорбляет. Унижает и наказывает. А недавно… Рассказывать? Да все равно уже начала. Она их высекла. Вернее, не так. Заставила Гведолин высечь Мела. А после Мел высек ее. Не хотел, но куда деваться — правила. Не хочешь — отправляйся на улицу. Обычное, в общем-то, наказание для тех, кто… хотя, ничего не было, конечно, ведь Гведолин была у Терри. А спина теперь ноет и болиг. Мел ей спину мазал, у нее мазь есть замечательная, от ран. А Гведолин мазала ему. Но это все Терри, наверное, не интересно, да и просто хватит…

— Хватит! — Казалось, еще немного, и фужер лопнет в руке Терри, а стенки его врежутся осколками в теплую мягкую плоть. — Это просто невыносимо! А этот Мел… я сам с ним поговорю. А не отстанет — убью. Вместе с этой вашей госпожой… с теткой Роуз, чтоб ее Засуха прибрала!

Он залпом осушил свой бокал. Налил еще, до краев. Выпил. Снова потянулся к бутылке.

Не надо было его так злить. Но сам же хотел, чтобы Гведолин рассказала. Она бы никогда не решилась так откровенничать, это все вино виновато. Которое, кстати, начало уже выветриваться. В голове прояснялось, а на душе становилось легче от того, что она поделилась с Терри своими страхами, обидами и переживаниями.

— Напьешься так! — Гведолин успела отобрать у него из рук бокал, правда жидкости в бутылке осталось уже на донышке. — И что мне с тобой с пьяным делать?

— Он не ответил, только икнул. А она добавила расстроенно: — Что мне вообще делать, Терри?

— Бежать. — Он с легкостью уступил бокал, по-простому приложившись к горлышку бутылки. — Но раньше весны не получится.

Менестрель решил, что на хлеб, а вернее, на пиво с закуской, пора зарабатывать, и перешел от унылого перебирания струн к решительным действиям. Первая баллада, про то, как война разлучила девушку со своим возлюбленным, сорвала шквал аплодисментов. Посетигели кричали и свистели, требуя спеть про рояль и свирель. Похоже, певца, а также его репертуар, хорошо знали в этой таверне.

Если нынче не мил вам никто,

А на сердце тоска и печаль,

Вы послушайте песню про то, Как влюбились свирель и рояль.

— Почему?

В том, что бежать вообще следует, Гведолин крепко сомневалась. Весь ее мир до сих пор состоял из работного дома, двух соседних кварталов и краешка леса, протянувшегося до той самой разлапистой липы. Сбережений нет. Читать едва-едва выучилась. На что они будут жить? И где?

Менестрель раздухарился. Подпевали ему уже хором.

И пускай был разбитым рояль,

И фальшиво играла свирель,

— Не горюй, милый друг, — он шептал нежно ей, Будем вместе с тобой, только верь.

— Что тут непонятного? — Терри снова приложился к бутылке, и когда оттуда ничего не полилось, сощурил один глаз и напряженно всмотрелся в узкое горлышко. — Сейчас самое благоприятное время. Начнутся холода, а вместе с ними — болезни, эпцдемии. Голод. Закрытые дороги из-за снежных заносов. Рабочих нанимают редко. Люди не стремятся покинуть насиженное место, пусть даже и хозяин их не

устраивает, и платят мало. Пережцдают зиму. А весной…

Шквал аплодисментов, сорванных певцом, заглушил доводы Терри.

Но она уже сама догадалась, что он хотел сказать. Весной все по-другому. Оживает и меняется природа и инстинктивно хочется изменить что-то и в своей жизни. Тянет к переменам — места жительства, работы, обстановки. Да и путешествовать куда приятнее вместе с ранним весенним солнышком, чем со стылой зимней пургой.

— Знаешь, на твоем месте я бы еще не один раз подумала. У тебя дом, любящие родители… Такие прекрасные пер-спек-тивы…

— Знаешь, — передразнил Терри, — хорошо, что ты не на моем месте. — Больше всего на свете я хочу свободы. А когда мне что-то не дают, предпочитаю взять это сам.

— И куда мы пойдем?

Терри ответил мечтательной полуулыбкой.

— У меня есть один приятель, мой ровесник. Мы познакомились еще мальчишками, здесь, в Мерне, на пристани. С тех пор дружим. Он — юнга на огромном фрегате, объездил полмира. Такого порассказать может — рот от удивления забудешь закрыть. В столице бывает примерно два раза в год. Но мы часто переписываемся. Как раз пред моей болезнью он прислал письмо, в котором сказал, что приедет в крупный южный город Крымень к середине весны и останется там до начала лета. И если я решусь, наконец, выкинуть — да, именно так он и выразился, — то, что давно уже собирался, он будет ждать меня там все это время. Написал, по какому адресу его можно будет разыскать. Обещал помочь найти работу.

— Он говорил про побег? Так ты и впрямь давно планируешь сбежать?

Возле камина снова послышались крики, толпа вокруг менестреля сгустилась.

Кто-то уже совал певцу кружку пива, чтобы промочить горло. И немаленькую, надо сказать, кружку. От трагических историй надобно было переходить к песням залихватским или совсем пошлым. И менестрель перешел. Тем паче, что после крепкого напитка такие песни исполнялись и веселей, и задорней.

— А ты все еще сомневаешься в моих намерениях? — изумленно спросил Терри, вертя в руках бутылку. — Приятель зовет меня каждый год именно в это время, когда фрегат, на котором он служит, несколько месяцев стоит в Крымене. И на этот раз я намерен принять его предложение. У меня ведь, — кисло продолжил он, — тоже ничего хорошего за последнюю неделю не случилось.

Могла бы и поинтересоваться. Гведолин стало ужасно стыдно, что не спросила. Сидела, изливала собственное горе, жаловалась на жизнь.

— Расскажешь?

Он иронично хмыкнул — менестрель пропел, как герольд обнаружил в кустах вместо прекрасной девушки, прекрасного переодетого юношу. Отставил пустую бутылку и принялся рассказывать.

— После твоего лечения мне стало лучше. Кстати, мать долго пытала меня, зачем я закрыл дверь на крючок. Ответил, что пребывал в горячечном бреду и ничего не помню. Поверила. А лучше мне стало настолько, что к вечеру того же дня, когда ты ушла рано утром, я, опираясь на перила, но все же самостоятельно, смог спуститься в гостиную. Мать возблагодарила Богиню. Папаша сухо промолчал. Родители вызвали доктора, который меня лечил, принялись пенять ему на то, что сильно напугал их, предвещая мою скорую кончину. Доктор, увидев мое состояние, и сам перепугался едва ли не до смерти. Чуть консилиум не собрал от удивления. Принялся осматривать, слушать, щупать, проверять пульс. Вырвал немало волос из жидкой бороденки, изрек, что случилось чудо, и торжественно удалился. — Терри придвинулся и наклонился ближе — пьяные наемники снова рукоплескали менестрелю, и гвалг из соседнего конца трактира сделался невыносим. — На радостях мамаша возьми и объяви, что свадьбу откладывать не стоит. И что мои родители, родители невесты и сама невеста, согласны. И что помолвка уже состоялась. Спрашиваешь, когда? Вот и я спросил. А еще спросил, почему они забыли спросить меня. Знаешь, что мне ответили? Оказывается, когда человек при смерти, возможно все: хоть свадьбу играй, хоть проводи обряд очищения от Засухи. А то, что я был почти без сознания, и свое согласие на эту помолвку подтвердить не мог, так это такие мелочи. Все и так знают: мы с невестой безумно любим друг друга. Представляешь? Да и семейный священник, брат Лин, подтвердил, будто помолвка состоялась по всем правилам…

В воцарившей перед следующей песней тишине Гведолин робко спросила:

— И когда свадьба?

Не нужно ей было спрашивать. Она заметила, как побелели костяшки пальцев Терриной руки, сжатой в кулак. Скрипнули плотно сжатые зубы.

— Никогда! — Бутылка с соседнего стола полетела в стену и разносчица, проходившая мимо, привычно увернулась. — Эмма!

— Что угодно, господин? — со спокойной обворожительной улыбкой откликнулась девушка, будто бы не ей только что летела в висок увесистая бутылка.

Терри покопался в кармане, пренебрежительным жестом сунул ей в руки монету. — Пойдем отсюда, Гвен.

Бриг готовился к отплытию.

Проверяли трюмы, еще раз пересчитывали и осматривали груз.

Шебко перевозил разносортные мелкие товары; особенно любил галантерею, пряности, специи, дорогие ткани и изысканные украшения. Гведолин подозревала, что в особых случаях даже контрабандой не брезговал.

На корме показался еще один юнга, который, не в пример первому, все еще пытающемуся побороть стихию и убрать снег, уныло сплюнул за борт. Этот совсем еще мальчишка. И на корабль, похоже, пошел потому, что деваться некуда. Судя по его угрюмому лицу можно было предположить, что бороздить морские просторы вовсе не мечта всей его жизни.

Гведолин облокотилась на борт. А может, в воду кольцо? И концы — в воду. Стылое озеро плескалось, ласково терлось об остов корабля. Из озера вытекала лишь одна полноводная судоходная река Сыть, поившая и кормившая несчетное количество городов и деревень, раскинувшихся по ее берегам. А дальше Сыть впадала в Лучезарное море. Шебко рассказывал — на рассвете кажется, будто поверхность моря покрыта слоем драгоценных камней… А переплывешь море — и вот ты уже на юге…

Подумала… и надела кольцо на безымянный палец левой руки.

Капитан сбежал не попрощавшись. Гведолин знала, что он ненавидит прощания.

А кто их любит? Благо, предлог сыскался более чем подходящий — запоздалый клиент готов заплатить круглую сумму за то, чтобы его груз взяли на борт в последний момент. Сейчас капитан с клиентом стояли на причале, яростно споря о размере фрахта.

Когда хлопнула дверь каюты, Гведолин даже не обернулась.

— Я готов, госпожа, — прогнусавил за ее спиной Кален.

— Ну, наконец-то. — Она отлипла от борта и направилась к трапу, мимоходом бросив взгляд на мальчишку — вид у него был понурый и бледный. Но через пару шагов остановилась, строго отрезала не оборачиваясь: — С завтрашнего дня будешь брать уроки верховой езды.

Зачем помощнику повара уроки верховой езды Кален понимал смутно. С тоской покосился на коновязь у причала — рыжий Хвощ и серая Мелисса дожидались седоков. Жеребец — клацая зубами в сторону всех прохожих, кобылка — замерев на месте, с умиротворением созерцая шумный портовый мир.

А Гведолин, спускаясь, подумала, что Шебко, наверное, прав: свидятся они еще очень и очень нескоро. Если вообще свидятся… В морях нынче неспокойно.

Она еще раз оглянулась на бриг — как знать, может и его не увидит больше?

Под бушпритом по-прежнему красовалась надпись: "Ненасытная".