Дочери богини Воды

Глава 26. Перепутье

— Сегодня я хочу обменять старое на новое, — загадочно бросила хозяйка, когда они подъезжали к Имперской площади.

Большая ярмарка уже свернулась, но рыночные ряды, бойко ведущие торговлю, существовали здесь испокон веков, окружив площадь полукольцом.

Кален привык к визитам в город вместе с госпожой. Привык к внезапным переменам в ее настроении, встрече с ее знакомыми разного достатка, положения в обществе и национальности. Единственное, куда хозяйка его не брала — на выезды к больным. И Кален был этому бесконечно рад.

Госпожа бросила щуплому мальчишке мелкую монету, чтобы приглядел за лошадьми. Спешившись, они направились к восточной половине рынка. Бедняки и люди среднего достатка редко заглядывали сюда. Восточные ряды предназначались для состоятельных покупателей.

— Добрый день, госпожа Лайне!

— Хорошая погода, госпожа Лайне, не правда ли?

— Госпожа Лайне, отлично выглядите, впрочем, как и всегда.

Кален перестал удивлять тому, что его хозяйку знают в лицо в любом квартале города — и бедном, и богатом. И рынок, конечно, не исключение.

Небесно-голубая палатка выделялась среди прочих своей изысканностью и простотой. Возле входа ковырял в носу дюжий верзила; завидев хозяйку и Калена, он дернулся, вытянулся по швам, гаркнув:

— Здрасте, госпожа Лайне!

— Здравствуй, здравствуй, Илай, бездельник. Хозяин на месте?

— Так точно, госпожа Лайне!

— Тогда мы зайдем. Этот парень со мной, — привычно указав на Калена, ответила она.

Внутри палатки витал туман. Сладкий резкий запах больно врезался Калену в нос. Он чихнул, проморгался, осмотрелся: большую часть пространства занимал отполированный деревянный прилавок, за которым высился огромный шкаф со множеством выдвижных ящичков.

— Приветствую, несравненная шиван Лайне.

Голос с сильным акцентом принадлежал вынырнувшему из-под прилавка низкому, ниже Калена на голову, пухлому человеку в лазурном халате до пола. У него были сальные, стянутые в низкий хвост волосы, перекинутые через плечо и достающие до слегка выпирающего живота.

— Шо вей го, шив Абдель.

— Не забыли! — хлопнув по прилавку, рассмеялся человек в халате. — Ведь не забыли!

— Честно говоря, только это по-лимнски и помню, шив Абдель.

Хозяин палатки одарил ее одобрительным взглядом.

— Чем обязан столь высокой чести?

Хозяйка хмыкнула, дернув уголком рта.

— Какая там честь, шив Абдель. Я бы хотела кое-что продать.

— Неужели? — осведомился он, вооружаясь лупой. — Весь в нетерпении, шиван Лайне.

Покопавшись в кармане юбки, хозяйка положила на прилавок кольцо. Кален пригляделся: прозрачно-фиолетовый камень в простой, без вычурных завитушек, оправе.

— Уж простите, любезная, — рассмотрев кольцо со всех сторон и даже попробовав на зуб, ответил торговец, оказавшийся ювелиром. — Много не дам.

— Много и не надо, — сухо ответила госпожа Лайне. — Назовите цену.

— Оправа, конечно, простовата, — принялся рассуждать ювелир. — Немного помялась, но я поправлю, тут начищу, там отшлифую. А вот камень хорош, хоть и полудрагоценный. Глубокий насыщенный цвет, сейчас такие редкость, — удовлетворенно крякнул он. — Три золотых.

— Идет, — согласилась хозяйка. — Правда, деньги мне не нужны, шив Абдель, — остановила она его, видя, что тот снова полез под прилавок. — Я бы хотела обменять.

— На иго?

— Лунный камень. Есть?

Ювелир подправил халат, перекинул хвост за спину.

— Поищем.

У Калена перехватило дух, когда он принялся выдвигать ящики шкафа, вываливая перед ними их содержимое. Камни, всех возможных размеров и цветов, ограненные и нет, появлялись на прилавке, придирчиво перебирались пухлыми руками ювелира, убирались обратно в шкаф.

От такого разнообразия у Калена закружилась голова, и он слегка пошатнулся, что, как обычно, не укрылось от хозяйки.

— Тебе снова не по себе, Кален?

— Тут как бы… душно, госпожа. И воняет.

— Это благовония, невежественный отрок! — возмутился ювелир, кладя перед ними невзрачный мутный белый камень.

— Не самый лучший экземпляр, но другого нет, шива Лайне. Берете?

— Берем.

Торговец плюнул на ладонь и протянул ее хозяйке. Та, в свою очередь, сделала то же, и ладони сцепились в рукопожатии.

Вернувшись в усадьбу, госпожа нацепила камень на шнурок, всучила Калену, велела носить и никогда не снимать.

***

— Носи и никогда не снимай.

Терри раскрыл ладонь, на которой лежало кольцо — аметист в серебряной оправе.

— Фамильная драгоценность? — прищурилась Гведолин.

— Прихватил из дома, когда убегал. Знаешь, все-таки хорошо, что мы тогда вернулись за книгой, и я забрал сумку — кольцо было вшито в подкладку. Сгорело бы…

Гведолин нахмурилась. Не заметила, как начинает расплетать только что заплетенную косу.

— Хочешь сказать, не догадался надеть его мне на палец в ту самую ночь? Можно было бы избежать дополнительных расспросов. — Она вздохнула. — Хотя рано или поздно я все равно узнала бы.

— И лишить тебя удовольствия поупражняться в метании тазиков, кувшинов и этих…

— Горшков с цветами?

— Именно! Но если серьезно, Гвен, ты же помнишь — я так растерялся, что забыл о кольце. Даже в голову не пришло.

— Носить и… все?

— Не совсем. — Терри опустился на пол возле ее ног. — Давай поженимся.

Резким жестом откинув назад полу рас плетенную косу, Гведолин настороженно взглянула на него.

— Серьезно? Когда?

— Ну, не завтра. Нас ищут, Гвен. Думаешь, они успокоятся? Нужно как можно быстрее добраться до Крыменя. Шеб пристроит нас на бриг, на котором служит.

Уедем из страны на какое-то время.

— Уедем? — ужаснулась Гведолин. — Куда?

Терри пожал плечами.

— Наверное, в Лапирию. Они чаще всего возят туда грузы. Там, конечно, холодно, но живут же люди…

— Ладно, — вдруг согласилась она. Отобрала кольцо, нанизала на узкую ленту, которую собралась вплести в косу. Завязала концы узлом, надела ленту на шею, спрятав кольцо под платьем. — Надену, когда поженимся.

Видя, что Террины брови поползли к переносице, добавила:

— Сам подумай, кольцо привлечет к нам лишнее внимание. Оно, конечно, не роскошное, но явно не украшение для дочери аптекаря.

— Даже для девушки, которая стоит двести золотых? — подначил он.

— Даже для такой, — улыбнулась Гведолин. — Хм… напомни, во сколько оценили тебя?

— Почти в два раза меньше.

— Видишь! И кто здесь главный? — шутливо набросила она на Терри.

— Ты, разумеется, ты! — потешно согласился он, вставая с колен и окидывая ее обожающим взглядом.

Гведолин тоже встала.

— У тебя такие голодные глаза, словно, клянусь Водой, ты меня сейчас съешь!

— Ужасно хочу есть, если честно, — подтвердил Терри, разворачивая ее к себе спиной и помогая вплести в косу ленту. — Вчера так ныла челюсть, жевать было просто невозможно. Пойдем на кухню, вдруг тебя вознаградят за вчерашние труды еще и завтраком? А после поднимемся обратно. Я бы и от десерта не отказался.

От последних слов Гведолин вспыхнула, как головешки в камине.

— Терри!

— Что? — невинно поинтересовался он.

— Не стоит злоупотреблять гостеприимством хозяев. К тому же, мне надо еще раз осмотреть Бри, проверить, правильно ли Плана приготовила настойку.

— Так чего мы ждем? — он нетерпеливо взял ее за руку, потащил к двери. — Идем скорее.

***

Нож влетел точно в березовый ствол. Ровно над ним врезался второй, над вторым — третий.

— Ух ты, — Гведолин захлопала в ладоши. — Где ты научился?

Терри подошел к березе, с усилием раскачал и вынул ножи.

— Я сын мясника, забыла? Каждое лето я проводил на нашей загородной ферме, пока родители трудились в лавке в городе. — Он кивнул Гведолин, предлагая продолжить путь. У нас было большое хозяйство. Огромное стадо коров, несколько быков-производителей, лошади, свиньи, козы, овцы. За хозяйством нужно было следить. Отец хотел, чтобы я научился со всем этим управляться. Наравне с деревенскими мальчишками я скакал без седла, с рассветом выгонял в поле коров. Научился доить коз, стричь овец. Кормить, пасти, резать. Снова и снова, изо дня в день одно и то же. А вечером я садился за книги. И засыпал, уронив голову на раскрытые страницы.

— Не самое худшее детство, — заметила Гведолин. — Чудесное, я бы сказала. Нам же приходилось прясть от заката до рассвета. И никто не разрешал нам гулять…

Бодро обходя огромную лужу, в которой отражались клочковатые облака, Терри продолжил:

— Я не жалуюсь, наоборот. Мне нравилось на ферме. Было еще кое-что, что я любил почти так же, как книги. Метать ножи. Вечером мальчишки собирались возле сарая, с задней стороны которого были свалены старые дырявые винные бочки с ржавыми ободами. Из них мы устраивали себе мишень. У каждого из нас был ножик, который полагалось затачивать собственноручно. Мы метали ножи в податливую древесину и, казалось, это занятие никогда не сможет нам надоесть. Иногда даже устраивали соревнования. Так я научился бросать ножи с места, с разворота и даже в прыжке.

— Я видела.

— Когда? — удивился он.

— В доме у вдовы.

— Ах, там… я и забыл.

Он вдел один нож в ножны у пояса, остальные убрал в сумку.

— Но все-таки не стоило их брать.

Терри поморщился.

— Гвен, сколько можно! Хозяин подарил от чистого сердца!

— Ведь это не просто кухонные ножи, Терри.

— Знаю, — кивнул он. — Это отличные клинки прославленного кузнеца-лимнца Садула, на ручке даже гравировка имеется. Настоящее оружие.

— И дорогое.

Пожав плечами, Терри пнул попавшийся под ногу камень.

— Ясно дело. — Но ты, вообще-то, спасла жизнь дочери хозяина трактира! За такое и клинками расплатиться не жалко. Уж не знаю, где он их раздобыл, но они явно были ему дороги, раз до сих пор не продал. А ведь мог бы выручить за них немало денег.

— И деньги брать не надо было, — настойчиво продолжала Гведолин, забегая вперед и пытаясь заглянуть ему в лицо. — Зачем ты взял? Да еще так много! Ты же видел — трактир обставлен бедно, хозяева сами едва концы с концами сводят.

— Гвен, хватит уже, — почти зло осадил ее Терри. — Третий раз за день, я больше не в силах выслушивать твое нытье. Чего ты хотела? Чтобы мы отказались от подарков? Да мы же совсем нищие, забыла? У них-то хоть крыша над головой имеется и какой-никакой доход. А у нас? Я на кружку молока тебе еле наскреб,

Гвен! А теперь у нас есть деньги, так что добраться до Крыменя будет не трудно. Видишь, как удачно сложились для нас обстоятельства…

Гведолин недовольно пихнула его локтем в бок, чуть не столкнув с тропинки.

— Это болезнь ребенка ты считаешь удачным обстоятельством?

— Конечно. Ты нашла, куда применить свои знания, они нашли тебя — отличную целительницу, ребенок получил помощь, мы — деньги. Все счастливы! Разве не так, Гвен?

Некоторое время Гведолин шла молча.

— Да, — процедила она, наконец. — Наверное, ты прав, Терри. Прости, больше не буду затевать этот разговор.

— Вот и славно, давно бы так, — пробурчал Терри. — По пути нам еще не раз придется останавливаться на постоялых дворах и в трактирах. Везде есть больные, возможно, нам еще представится случай заработать на твоем даре.

— На моем проклятии, — эхом отозвалась Гведолин.

— Хм… это с какой стороны посмотреть, — он поднял толстую палку и теперь размахивал ею, сбивая придорожный лопух и крапиву. — Кажется, я начинаю понимать, что этот Валто Лайне имел ввиду.

— И что же?

— Любой человек, сделавший ведьме или ее близким что-то плохое, будет наказан.

— Кем?

— Хороший вопрос. Видимо, мирозданием. Похоже, объяснение этому содержалось на вырванных страницах, ровно как и то, что может остановить ведьму. После отсутствующего текста я прочел лишь окончание, из которого следовало, что наказание последует незамедлительно, размер и способ его ведьма регулировать не может. Она может вмешиваться, но проявлять волю — нет.

Выходит, мироздание само наказывает людей? А ведьмы лишь…

— Инструмент. И знаешь, что самое страшное?

— Что?

— В руках умелого кукловода этот инструмент может превратиться в оружие. Гведолин ошарашенно замолчала, переваривая мысль.

Так, в молчании, они прошагали целое поле. В воздухе разливалась многоголосая песня птиц, фоном к которой звучало монотонное жужжание пчел, деловито снующих от цветка к цветку.

— Но если то, что ты сказал, правда, — первой начала Гведолин, — про наказание, то как же тогда…

Она осеклась, не решаясь высказаться вслух.

— Костер? — закончил за нее Терри. — Я тоже думал об этом. Скажи, часто ли тебе приходилось наблюдать казнь ведьмы?

— Ни разу, — ужаснула она. — Жуткое зрелище!

— Я видел трижды. В Мерне, на площади. Разумеется, этого слишком мало, чтобы сделать выводы. Но подумай, Гвен, подумай хорошенько: разве ведьму не оскорбило бы присутствие при ее мучениях такого количества народа? Разве не случилось бы хоть раз того, чего все так бояться? Ведьма может наслать проклятие на тех, кто ради праздного любопытства толпиться на площади возле помоста с костром. Ведь это ее и оскорбляет, и унижает. Ну а те, кто охраняет ведьму в камере, чтобы не сбежала? Выводит, привязывает к столбу — они ведь обычные люди, без особых способностей, так? Я слышал, дознавателей очень мало, и они находятся под особой защитой императора. Вряд ли работу тюремщика или палача стал бы исполнять столь дорогой короне подданный. Тогда как же? Ведь проклятие должно коснуться их в первую очередь.

В солнечную веселую погоду, глядя на пробуждение природы и эту кипящую и бурлящую вокруг жизнь, Гведолин подумала, что не так уж плохо сейчас обсудить то, чего она боялась больше всего на свете, то, о чем не хотела даже думать.

— Возможно, — вкрадчиво предположила она, — что-то не дает ведьмам проявить себя, что-то…

— Именно! — перебив, воскликнул Терри, сбив палкой паукообразный сухой стебель чертополоха. — Скорее всего, они научились ставить блок…

— Блок?

— Защиту, — перефразировал он. — Да, есть что-то, заставляющее ведьм на какое- то время блокировать дар. Но вот что? А в книге так некстати вырваны страницы…

На пыльную тропинку перед ними выпорхнула маленькая серая птичка и разразилась ругательной трелью. Гведолин встала, как вкопанная.

— А ведь я, кажется, знаю… — она сняла свою сумку, щедро нагруженную продуктами доброй хозяйки трактира. — В приюте Воды меня поили какой-то настойкой. Дрянь редкостная, горькая, противная. И голова от нее становилась похожа на улей диких пчел — гудела, болела, ничего не соображала.

— Вот как, — тоже остановился Терри. — Что-то дурманящее сознание, определенно. Настойка? Очень может быть. Точно не помнишь названия? Может, кто- то произносил его при тебе? Состав, травы, вещества?

Оттерев пыль и пот со лба рукавом, Гведолин виновато взглянула на Терри.

— Нет, не помню. Но постараюсь вспомнить. Обязательно. Это что-то такое… — она наморщила и нахмурила лоб. — Нет, не могу. Как принимаюсь думать, голова начинает болеть, даже какой-то грохот чудиться.

Снисходительно хмыкнув, Терри подошел к Гведолин, положил руку ей на плечо, мягко подталкивая к обочине.

— Не чудиться. Грохочет, точно. Смотри! — махнул он рукой в направлении вниз по полю, откуда они пришли. — Повозка.

Из-за поворота и впрямь показалась повозка, которую тащил коренастый

тяжеловоз.

— Эх, нам бы тоже проехаться. Я устала, — посетовала Гведолин.

— Здрав будь! — зычно окрикнул человека, держащего вожжи, Терри.

— И тебе не хворать, коль не шутишь, — сипло отозвался тот, на всякий случай тормозя лошадь.

— Куда путь держишь?

— В Кижицу.

— И нам по дороге. Подбросишь? Моя жена устала шагать пешком.

Гведолин становилось жарко и душно всякий раз, когда Терри называл ее женой.

Мужчина ответил, что нагружен доверху и места в повозке нет. Терри принялся уговаривать и убеждать. Гведолин уже смущенно тянула его за руку в сторону, только Терри был не из тех, кто легко отступает от задуманного. В конце концов, он свел брови на переносице с одну густую линию и предложил за провоз деньги. Мужчина крякнул и согласился.

Они залезли внутрь крытой кожей повозки, в которой и впрямь негде было развернуться. Мужчина оказался торговцем галантереей, и все пространство внутри повозки было забито ящиками и корзинами, из которых выглядывали нитки, спицы, крючки для вязания, расчески, круглые зеркала в деревянной оправе, ножи, посуда. По углам ютились яркие рулоны тканей, свернутые пестрые коврики. Воздух оказался щедро сдобрен ароматами корицы, гвоздики, жасмина и еще Вода знает чем. От жуткой какофонии запахов у Гведолин разболелась голова.

— Лучше бы я пешком пошла, — ворчала она, — я же здесь и огарка не проеду! Терри, куда ты меня заманил? Еще и денег отдал этому прощелыге…

Но она, пристроившись на низком ящике и положив голову Терри на колени, проехала и огарок, и половину, и даже целую свечу.

Проснулась Гведолин, когда повозка вздрогнула на очередной кочке. Мягкий коврик, скатанный рулоном, шлепнулся, задев ее по спине.

— Долго я спала? — зевая, сонно осведомилась она.

— Да уж прилично, — усмехнулся Терри, поднимая коврик и водворяя его на место. — У тебя же глаза слипались, Гвен, так ты устала. Я потому и отдал деньги — мы и ста шагов бы не прошли, как тебя бы сморило. А так и ты выспалась, и мы ехали вперед. И хорошо бы до Кижицы еще не дошли те красивые картинки с нашими лицами и именами. Хочется, знаешь ли, нормально поесть в трактире и снять комнату, а не прятаться по углам, как крысам.

Гведолин протерла глаза.

— Я все порчу, Терри?

— Брось, — отмахнулся он. — Ничего ты не портишь.

— Рушу все твои замыслы, не умею просчитывать ходы как ты — наперед.

— Ты живешь одним днем, Гвен. Но разве ты виновата, что тебя не учили по-другому?

— Нет, — голос ее чуть дрогнул. — Но я научусь. Ты меня научишь. Правда?

— Правда, — тепло улыбнулся он.

Гведолин с любопытством огляделась вокруг. К запаху она принюхалась, так что он больше не беспокоил ее. Но товар галантерейщика, как оказалось, занимал ее донельзя. Она перемещалась с ящика на ящик, от стены к стене, восхищенно бормоча себе под нос:

— Я только посмотрю. Просто полюбуюсь и положу на место. А к этой вещице я даже притрагиваться не буду. Ой, а вот эту хочется рассмотреть поближе…

Терри оставалось лишь качать головой, осознавая, наверное, что запретами он только подогреет ее интерес.

Поохав на затейливую чеканку жестяных табакерок, погладив отполированные скалки, доски для разделки с резными краями, Гведолин потянулась к зеркалам. Ощупала узорную вязь на оправе, поймала солнечных зайчиков — в повозке было окошко, из которого внутрь кожаного полумрака буйно лился свет. И отложила, так и не решившись взглянуть на свое отражение.

— А здесь, наверное, пряности. Или духи.

Она, безошибочно определив источник аромата, потянулась к изящной корзинке, венчавшей собой скульптуру из трех ящиков. Но в это время повозка подпрыгнула снова, да так сильно, что Гведолин швырнуло на ящики. Корзинка дрогнула. И упала.

Послышался звон битого стекла. Душный знакомый запах затопил маленькое пространство повозки.

— Что ты наделала, Гвен! — ужаснулся Терри. — Нельзя же быть такой неловкой! Все разбилось, посмотри. За такое торговец нас не похвалит. И так брать не хотел…

Гведолин расширившимися от испуга глазами смотрела на корзину. Половина флаконов вывалилась и разбилась. Их содержимое медленно просачивалось сквозь щели в крышке широкого закрытого ящика.

— Я не специально, нет, не специально, — твердила она, собирая осколки обратно в корзину. Подолом платья вытерла оставшиеся на ящике подтеки.

— Давай сюда, — Терри выхватил из ее рук корзину и засунул за цветастый коврик, подперев еще одним. — Ты просто ходячая катастрофа, Гвен. Вечно я с тобой в истории влипаю.

Гведолин всхлипнула.

— Не реви, — мягко приказал Терри, выглядывая в окно.

— Далеко еще? — тихо спросила она.

— Не очень. Но могли бы до самого города доехать, если бы не твоя неуклюжесть. Как только лошадь перейдет на шаг, прыгаем. Будем надеяться, торговец не заметит нашего отсутствия, а когда заметит, будет поздно.

Повозка замедлила ход довольно быстро. Потом и вовсе остановилась.

— Пора, — шепнул Терри.

Они отодвинули кожаный полог и спрыгнули на землю, как раз для того, чтобы нос к носу столкнуться с побагровевшим лицом торговца галантереей.

— Быстро доехали! — как можно проще сказал Терри. Повертел головой, озираясь. — Но это не город, ведь так, любезный?

Торговец принюхался.

— Нет, покуда, — ворчливо ответил он. — Проверить решил, показалось, разбилось что-то.

— Мы ничего не заметили, правда, Гвен? — невинно поднял брови Терри. — А погода стоит чудесная, не прогуляться ли нам до города пешком?

Вопрос предназначался Гведолин. Не нужно было задирать голову вверх, чтобы удостовериться — скоро будет гроза. Хмурые серые тучи затопили все небо до края земли.

Первая гроза этой весной.

— Да, конечно, — ответила она. — Меня совершенно укачало в повозке. Лучше нам пройтись.

— Всего хорошего, любезный.

Взявшись за руки, они быстро свернули с наезженного тракта на еле заметную тропинку, тянущуюся вдоль края леса. Гведолин украдкой обернулась. Торговец, конечно, им не поверил — полез в повозку проверять товар. Вряд ли он погонится за ними, бросив поклажу и лошадь посреди поля. Значит, им удастся выиграть время, а когда торговец поедет мимо, нужно будет просто пересидеть, укрывшись за ближайшими кустами.

Так они и сделали. Единственное, от чего их не спасли кусты и деревья, был яростный косой ливень, отхлеставший лес злыми водяными плетками.

В таверну с незамысловатым названием «Пит и куры» они вошли вымокшими до нитки. Все столики оказались заняты; в очаге весело потрескивал огонь, над которым худой мальчишка жарил на вертеле кабанью тушку. Между посетителями, довольно кудахча, вольготно сновало несколько кур, подтверждая любовь хозяина к домашней птице. На коленях у хамоватого вида мужчин, одетых, словно разбойники с большого тракта, сидели девицы фривольного поведения. Всюду слышался разнузданный веселый смех; пахло кислой капустой, немытыми телами и пивом.

Терри, крепко обхватив Гведолин за запястье, скоро прошествовал через всю небольшую залу к двери, из которой появлялась с кушаньями и куда уходила с грязной посудой молоденькая разносчица.

Когда девушка, возвращаясь от очередного посетителя, улыбаясь встречным клиентам и замахиваясь пустым подносом на выпивших горлопанов, норовящих поймать ее за подол, поравнялась с ними, Терри тихо попросил:

— Нам бы комнату и чего-нибудь перекусить, красавица.

Гведолин видела, как Терри быстро вложил что-то разносчице в руку, и это что- то так же быстро исчезло у нее за корсажем. Она кивнула и скрылась за дверью.

— Снова тратишься? — едко зашипела Гведолин.

— Гвен, прекрати, мне начинают порядком надоедать твои упреки. — Он снова схватил ее за запястье, мягко подтолкнул к темному углу залы. — Что ты хочешь? Спать в мокром платье в хлеву возле этого прекрасного заведения? Я вот, не поверишь, мечтаю о кровати. И о порции кабаньих ребрышек.

Гведолин оставалось лишь вдохнуть. Терри не переубедишь. Да, она привыкла экономить каждый тори. Он, видимо, привык тратить. В этом они совершенно разные.

Разносчица вернулась меньше чем через огарок, поманила за собой по крутой спиральной лестнице, ведущей на второй этаж. Комнатушка оказалась довольно убогая, но чистая. Из мебели в ней находилась довольно большая кровать с деревянной побитой временем и клиентами спинкой, два стула и стол. На широком подоконнике — о, чудо! — тускло блестел жестяной кувшин для умывания, в углу притаился тазик.

Девушка, горячо уверив их в том, что еду она принесет через пол свечи, ни огарком позже, мило улыбнулась Терри и удалилась, колыхнув бедрами напоследок.

— Все девицы тебя любят, да? — дурацкий случай с разбитыми духами и противный ливень пошатнули и без того хрупкое душевное равновесие Гведолин. Она пыталась развязать намокшую шнуровку, стягивавшую лиф платья, но холодными негнущимися пальцами у нее это выходило плохо.

— Ага, — довольно хмыкнул Терри, подходя к ней ссади и помогая распутать узел. Его пальцы — как ни странно горячие, развязывали шнурок за шнурком, и вскоре тяжелая намокшая ткань поддалась, капитулируя к ногам Гведолин бесформенной серой массой. — А большая часть этих девиц очень любит золотые тори. Очень-очень. Гораздо больше, чем такого угрюмого всезнайку, как я.

Гведолин быстро избавилась от остатков одежды, накинула на себя короткую простынь, в сложенном виде лежавшую на кровати. Видимо, простынь здесь использовали в качестве полотенец. Растрепала вымокшие волосы, с недоумением уставилась на Терри — почему он не снимает мокрые вещи?

Подкинув дров в камин, тлеющие угли которого с удовольствием разгорелись, облизав поленья оранжевыми язычками пламени, Терри подошел к двери, прислушался — не поднимается ли кто по лестнице. Похоже, кабаньи ребрышки и впрямь занимали его больше мокрых насквозь штанов и рубахи.

Через пол свечи, как и обещала, в дверь постучалась хорошенькая разносчица. От принесенного ей подноса исходил настолько аппетитный аромат, что Гведолин, от усталости и холода даже не думавшая до этого о еде, едва не захлебнулась слюной. Она еле дождалась, пока девушка покинет комнату, оставив их один на один со столиком, на котором теперь громоздились два блюда с жирными подрумяненными ребрышками, оккупированными гарниром из печеной картошки с луком. Ржаной округлый хлеб, щедро посыпанный зернышками тмина, манил глянцевой корочкой. Квашенная хрустящая капуста исходила кислым соком. Композицию довершали две довольно корявые фаянсовые чашки, наполненные каким-то напитком, несомненно, горячим — от чашек поднимался легкий призрачный дымок.

Такого пиршества Гведолин не видела за всю ее убогую жизнь в работном доме. Домашняя еда. Жирная, горячая, ароматная. Она накинулась на нее, словно бездомная оголодавшая собака. Немного утолив голод, краем глаза она отметила, что Терри скинул, наконец, мокрую одежду, аккуратно развесил ее на спинке стула для просушки. Неторопливо подобрал платье Гведолин, повесил на другой стул. Обнаженный и слегка посмеивающийся он сидел, греясь, возле каминной решетки, а пламя играло в прятки с его подсыхающими льняными волосами.

Гведолин казалось, что одной тарелки ей будет мало, но обглодав последнее ребрышко, осознала, что больше не проглотит ни крошки. Оторвавшись от тарелки, она с недоумением поинтересовалась, почему Терри ничего не есть.

— Не пропадет, не переживай, — хмыкнул он, поднимаясь с пола, потягиваясь, как ленивый кот.

Гведолин стыдливо отвернулась.

— У нас одна простынь, так? — посмеиваясь, он поднял одну бровь. — Мне нечего надеть больше, Гвен. Если тебе неловко, отдай свое покрывало.

Проворно юркнув под одеяло, Гведолин стянула с себя простынь и швырнула ее все еще посмеивавшемуся Терри.

Похоже, его забавляло то, что она все еще смущается, видя его обнаженным. И пусть. Она привыкнет. Позже.

Терри не торопясь приступил к трапезе, смакую, казалось, каждую печеную картошку и воздавая хвалу каждому сочному ребрышку.

Гведолин глядела на него сквозь щелочку одеяла. Глядела, пока ее глаза не закрылись сами собой, а сознание не погрузилось в вязкий и тяжелый, но такой нужный сейчас сон.

***

Ночь выдалась ясная и морозная.

Теперь-то уж мороз встал надолго, Гведолин точно знала. Она намеревалась пойти в псарню, но по пути застыла посреди двора, кутаясь в заячий тулуп, подняв голову и разглядывая смоляное небо с рассыпавшимися по нему ограненными самоцветами. Они были похожи на те, что показывал ей любезный шив Абдель. Самый дорогой товар в его лавке — маленькие прозрачные блестящие камешки, стоявшие целое состояние. И что такого ценного в них находят люди? Обычные безделушки, ничего более.

Другое дело — звезды. Небесные стражи, вольготно рассыпавшиеся по черной вуали госпожи Ночи. Им нет числа, потому они непобедимы. Им не подвластно время, потому они мудры и постоянны. Возможно, они видели рождение мира, растений, животных и людей. От века к веку они наблюдали, как короли сменяют королей, уничтожая одни империи и создавая другие. Они созерцали бессмысленные войны, жестокие обряды, несправедливость, ненависть, злобу и зависть. Они смеялись, глядя, как люди пытаются собрать жалкие крупицы добра в стылом хаосе мрака. Как создают семьи и устанавливают законы, как влюбляются и женятся, как устраивают пышные торжества, придумывая новых богов и провозглашая новых правителей. Как в тысячный раз надрываются, восстанавливая города из руин. Чтобы затем, по прошествии времени, разрушить их снова.

Все живое рождается и умирает. И лишь звезды загораются каждую ночь, не зависимо от того, видит их кто-то с земли или нет. Гведолин знает наверняка — знакомый астроном рассказывал. А еще он говорил, если случиться увидеть падающую звезду, до того как она упадет, нужно успеть загадать желание, и тогда оно непременно сбудется. Всякий раз, когда небесный свод был чист и ясен, совсем как теперешней ночью, Гведолин непроизвольно задирала голову вверх, выискивая в небе падающий огонек. Всякий раз она загадывала желание. И всякий раз оно не сбывалось.

Бессмысленная, глупая затея. Почему небесные камни, видевшие со своего пьедестала так много, должны потакать желаниям какого-то смертного? Человек для них — просто миг. Раз — и его больше нет. Что такое миг по сравнению с вечностью? Что такое песчинка, по сравнению с песками пустыни? Что такое капля воды, по сравнению с океаном?

Гведолин моргнула, упрямо сжала губы и опустила голову. Нечего и мечтать. Даже если эти холодные равнодушные светила видят сверху всех и каждого, они никогда, никогда не скажут, вспоминает ли о ней тот, о ком она запретила себе думать.

Тот, кого она уже не ждет.