Дочери богини Воды

Глава 11. Искусство и ремесло

С утра моросил серый противный дождик.

Хорошо, что у двуколки была крыша. Не экипаж, конечно, но все-таки лучше, чем открытая коляска.

Ирма уверенно держала вожжи, управляя послушной гнедой кобылкой. Роанна сидела рядом, думая о том, зачем она согласилась на этот сомнительный во всех отношениях визит.

Конечно, господин Карпентер сам позвал в гости — вчера Ирма принесла ей плотный тисненый треугольник, на котором каллиграфическим почерком было выведено составленное по всем правилам приглашение — чопорная дань этикету, который совершенно необязательно было соблюдать в деревне. Но для Роанны письменное приглашение оказалось неожиданно приятно. И ей действительно хотелось посмотреть новый огромный дом, больше походивший на усадьбу, мастерскую, господина Карпентера за работой и Ирму в роли натурщицы. Вот только… там живет Элоиз.

— Элоиз можешь не опасаться, — успокоила Ирма. — Они с Лией и Сидом уедут завтра в Гвид к знакомой портнихе и точно пробудут там до вечера. А дед Илмей со своей спиной в последнее время из комнаты не выходит.

Роанне ничего не оставалось, как согласиться.

И сейчас они тряслись в крытой двуколке, тесно прижавшись друг к другу, расстелив на коленях непромокаемый плащ, чтобы дождь не вымочил подолы платья.

Знакомая дорога вилась по полю, огибая выжженный лес. В хорошую погоду Роанна дошла бы пешком, ведь до дома Карпентеров чуть больше полсвечи ходьбы даже неторопливым шагом. Но с утра небо хмурилось и плакало, щедро окропляя податливую землю, которую быстро развезло в грязь. Поэтому сейчас Роанна была благодарна Ирме, настоявшей вчера на поездке в двуколке.

Роанна хотела взять с собой Льена, но кому-то нужно было присматривать за Варгом.

Братец последнее время сильно ее удивлял. Сам вызвался остаться с заклятым врагом. Да и враг ли он теперь ему? Не сказать, чтобы мальчишки подружились, но Льен, определенно стал относиться к Варгу и терпимее, и добрее.

Да и Варг изменился. Куда делся мальчишка, по любому поводу плевавшийся ядом и злостью? Сломавший их калитку, воровавший яблоки в саду, дерущийся с Льеном не на жизнь, а на смерь?

Теперь он не ноет, когда Роанна заставляет принять горькое лекарство. Не ворчиг при осмотре ноги, не ругается при перевязке.

И она радовалась, искренне радовалась переменам в таком взбалмошном и, как ей казалось, недолюбленном ребенке со сложным характером. Ведь каждый может измениться, каждый заслуживает второго шанса, прощения, каждому хочется и любви, и ласки, и доброты…

— Эй, Рон, о чем опять задумалась?

Ирма не умела долго молчать. Дольше, чем малюсенький огарок, обычно не выдерживала. И надо бы спросить ее о том, что вертится у Роанны на языке и никак не хочет отпускать.

Двуколка подпрыгнула на очередной кочке, когда Роанна решилась:

— Ирма, ты тоже считаешь, что я ведьма?

Девушка, сидевшая рядом, ответила сразу, совершенно не задумываясь:

— Так все вокруг говорят.

— Я тебя спросила. Скажи, что ты думаешь.

— Я не знаю. — Перехватив на миг вожжи в одну руку, обтянутую рыжей перчаткой, она провела рукой по волосам, забранным в низкий хвост, приглаживая выбившиеся пряди. — Ты не похожа на ведьму. Но есть в тебе что-то такое, что отталкивает от тебя других людей. Возможно, ты и ведьма. Слабенькая.

И все-таки Ирма считает ее ведьмой. Что же, день с самого утра незаладился.

— Вот как. И не боишься?

Ирма, правившая двуколкой с мастерством заправского кучера, рассмеялась.

— Нет, не боюсь. Я вот как считаю, Рон: если человек по-доброму относится к другим, то и к нему также относиться будут. Вот я тебе ничего плохого не сделала. С чего мне тебя боятся?

— А дознавателя приглашать, чтобы убедится ведьма я или нет, это, конечно, тоже по-доброму? — вопросом на вопрос ответили Роанна.

Если Роанна рассчитывала, что Ирма смутиться, этого не произошло.

— Значит, Варг проболтался Льену, а Льен сказал тебе. Я не хотела, чтобы ты знала, Рон, прости, если расстроила. Думала, придет к тебе дознаватель, сам все и расскажет. Ты разве о новом законе не слышала?

— О новом законе?

— Значит, не знаешь. Отказаться от проверки нельзя. Всех целительниц обязывают проверяться, потому что среди них больше всего ведьм обнаруживают.

Вот так, Рон. Боятся все.

A она — целительница. Об этом в деревне все знают, а значит, рано или поздно донесут. Даже, если они с Льеном прямо сейчас сорвутся с обжитого места и убегут в другую деревню или город… Но ведь и там она не сможет не лечить. Целительство — ее призвание, ее отдушина, то, что получается у нее лучше всего. Да и чем тогда зарабатывать на жизнь? Нет, не выход…

Роанна продолжала напряженно молчать. Двуколка продолжала мерно катиться и месить грязь под колесами.

— А ты у нас — целительница, — эхом на ее мысли откликнулась Ирма. — Все равно проверят, так какая тебе разница — когда? В Гвиде нет своего дознавателя, поэтому временно приглашают кого-то со стороны. Я разузнала — примерно через неделю приедет человек, назначенный мэром города на эту должность. Говорят, он еще и доктор, и профессор по совместительству. А у тебя будет целая неделя, чтобы подготовиться.

— Ты, прежде, хотя бы у меня поинтересовалась, нужен ли мне этот… осмотр.

— Тебе же лучше будет, дурочка. Дознаватели все-все про ведьму сказать могут: степень отклонения от нормы, возможные стихийные выбросы энергии, риски по шкале Эрне, нестабильность, чувствительность к определению ауры. Он тебе и заключение выдаст, все как положено. Если ты слабенькая ведьма, чего тебе опасаться?

И откуда, интересно, она так много всего знает?

Ирма придержала лошадь, перешедшую на размашистую рысь. Повернулась к Роанне вполоборота, понизила голос:

— Два года назад я… общалась с одной ведьмой. Красивая была, статная женщина. Нестарая еще. Она тогда много чего занятного мне порассказала. Однажды мы встретились с ней в поле, разговорились. Ведьма жила в Гвиде, а к нам в деревню приезжала за травами. Говорила, лес у нас проклятый, а травы буйные и целебные. С тех пор мы… общались время от времени. Недолго, правда, около полугода. Потом она пропала. Я расспрашивала о ней в Гвиде, искала — никто не знал, куда она делась. Словно Засуха ее прибрала.

Она замолчала и задумалась. Крепко задумалась. Изредка поправляла съезжающий с колен плащ. Натягивала вожжи, переезжая через очередную лужу.

И что Роанна так разволновалась? Ведь она не ведьма и знает об этом. Единственное, что дознаватель может у нее обнаружить — наследственную предрасположенность, врожденный дар к ведьмовству. Скорее всего, посоветует поступить на службу в храм Воды. Она сама бы пошла в храм, добровольно, но на кого оставить Льена? Сколько раз предлагала отвезти его обратно к бабке. Но брат упрямый — не соглашается.

Как она там, бабка? Что-то часто в последнее время вспоминается. Не к добру.

А недавно Роанне приснилось, как бабка снова повторяет слова пророчества, вписанного кем-то на пожелтевшие страницы огромного фолианта, бережно хранившегося в бабкиной «секретной» комнате: «Не жди добра от ведьмы. Беги, как только увидишь, не слушай, как только услышишь. Не вступай с ней ни в связь, ни в сговор. Бойся ее. Однако остерегайся сделать ведьме что-нибудь непотребное, оскорбительное. Она запомнит и будет мстить. И не спасется от той мести ничто — ни сам ты, ни род твой, ни дети твои. Везде последуют несчастья и смерть. Ибо сила ведьмы — разрушительная».

Двуколка резко качнулась, выдергивая Роанну из хмурых воспоминаний, свернула с накатанной колеи и остановилась перед резными воротами. Из-под щели внизу тут же залаяли собаки, показывая наружу черные носы и оскаленные зубы.

— Чуть не забыла, — путаясь в складках юбки и повышая голос, пытаясь перекричать собак, Роанна нащупала в кармане холодный маленький пузырек. — Держи.

— Что это? — спросила Ирма, принимая флакон и любопытно разглядывая его содержимое. — О, кажется, догадываюсь! Это то самое… лекарство, которое я заказывала?

— Да, — кивнула Роанна, хмуря и без того нахмуренные брови. — По десять капель утром и вечером в первый же лунный день.

— Сколько я должна?

— Полтори.

— Отдам в доме. Ачи сегодня как раз должен жалование выплатить. — Ирма нетерпеливо натянула вожжи, потому что гнедая кобылка, которой надоело стоять, пошла вперед прямо на ворота. — Да куда же Кир-ша запропастился? Ладно, держи.

С этими словами она кинула вожжи Роанне, в жизни не правившей лошадьми, и легко спрыгнула в грязь. Подошла к воротам, цыкнула на собак — те тут же умолкли.

— Кир-ша! — крикнула Ирма, забарабанив в калитку. — Открывай!

Спустя несколько секунд сбоку огромных ворот распахнулась небольшая дверца, предназначенная для прохода людей. Оттуда вышел ни кто иной, как господин Арчибальд Карпентер собственной персоной.

Перекинувшись парой слов с Ирмой, которая затем нырнула в дверцу и скрылась за забором, он направился к двуколке.

На нем не оказалось ни шляпы, ни плаща. А дождь, пока они ехали, из мелкого и противного успел перейти в разряд проливного и с порывами ветра.

— Отличная погода для визитов, — вместо приветствия произнес, подойдя, господин Карпентер. Придержал одной рукой лошадь под узцы, другой оттер капли с лица. — Ирма, похоже, вовсе вас уморить вздумала, госпожа Хилл. И отпустите, пожалуйста, немного вожжи — вы набрали их слишком сильно, лошадь никуда не денется, поверьте. Вот так, хорошо, я ее держу. Ну же, слезайте!

Никогда у Роанны не ладилось ни с лошадьми, ни с повозками. Вот и сейчас она растерялась, замерла, не зная, что делать. Прыгать или подождать, пока предложат руку? Но кто предложит? Мастер держит лошадь. Однако по этикету положена рука…

Родители чинно соблюдали этикет. Они были такие… воспитанные, утонченные. Мама — учительница музыки, окончила Мернскую консерваторию. Роанне нравилось слушать, как скрипка в ее руках оживала волшебными переливами. Пела так, что порой хотелось плакать. И смеяться. Или все вместе и одновременно. Отец же…

— Да что же это такое, мастер! — Седой сгорбленный человек, чавкая по грязи резиновыми калошами, довольно резво выбежал из деревянной дверки в воротах. — Снова вы чудить изволите. В такую круговерть да в одной рубашке, — запричитал он, подбежав к лошади и хватаясь за вожжи с другой стороны от господина Карпентера.

— Простудись опять, как о том годе, когда с лихорадкой на неделю слегли. А опосля еще месяц дохали, что нищий чахоточный с подворотни. Ох, не приведи Вода! И лошадь-то мне отдайте, что вы в нее вцепились, как в родную!

Мастер без возражений и, как показалось Роанне, снисходительно, отошел от морды гнедой кобылки.

— Благодарю, Кир-ша.

— Благодарит он, — продолжил ворчать человек, — госпоже лучше выбраться помогите, не стойте столбом.

Если Роанна и удивилась такому панибратскому отношению слуги и господина, то в любом случае оставила свои мысли при себе.

Господин Карпентер подошел к Роанне, протянул ей руку.

— Прошу, госпожа Хилл. И накиньте плащ, не то вымокнете, пока дойдете до дома.

Рука у него… Еще в первый раз, когда мастер помог ей подняться после пощечины Элоиз, Роанне показалось, будто она касается живого дерева. Темного крепкого дуба. Или надежного добротного вяза. Ладонь господина Карпентера оказалась шершавой и теплой даже несмотря на то, что вымокнуть он, похоже, успел до нитки. Рубашка прилипла к телу, рельефно облепив упругие мышцы, а волосы рассыпались по плечам обсидиановыми сосульками.

— Доброе утро, мастер, — вежливо улыбнулась Роанна, опираясь на его руку и спрыгивая на землю. — Надеюсь, мое присутствие не помешает вашей работе.

— Нет, что вы, ведь я сам вас пригласил. — Он кивнул Кир-ше, чтобы тот уводил лошадь. — Да вы же совершенно окоченели, госпожа Хилл! Немедленно в дом. Обопритесь на мою руку — под ногами грязно и скользко.

Она выпустила из своей ладони теплую ладонь мастера, которую ей почему-то совершенно не хотелось отпускать, и оперлась о предложенный локоть, облепленный влажным рукавом рубашки.

Рассмотреть дом снаружи Роанна не успела — пришлось почти бежать, цепляясь за мастера, чтобы быстрее укрыться от внезапно налетевшего порыва хлещущего ветра с дождем.

Отдышались они на веранде, окруженной балюстрадой. Господин Карпентер толкнул массивную входную дверь, любезно приглашая внутрь. Перешагнув порог, Роанне показалось, будто она снова вернулась в детство.

Они только что переехали в новый дом из цельного бруса. Дом стоил недорого, потому что внутри не было отделки и мебели. Лишь запах еловой смолы. Пустота. Тишина. И опилки, которые строители не потрудились вымести, летали в воздухе, кружась в солнечных лучах, словно стая надоедливой прилипчивой мошкары.

Погода стояла теплая — середина лета. Они постелили на полу зимние шубы, на которых спали, пока не купили кровати. Родители выбрали себе широкую кровать из вяза с ножками в виде причудливо изогнутого дерева. А для Роанны купили кровать из ясеня, на спинке которой красовался искусно вырезанный олень. Каждое утро она здоровалась с ним, а вечером перед сном — прощалась.

Роанна полюбила новый дом с первого взгляда. Матери с отцом не нравилось приклеивать к стенам куски разноцветной бумаги, отдавая дань местной моде, ни обвешивать стену коврами, придерживаясь моды заморской, ни красить бревна краской. Поэтому они оставили стены нетронутыми, светлыми, с древесными прожилками и кружочками от сучков. Роанне нравилось проводить руками по отполированным бокам брусьев, вдыхать упоительный смоляной аромат.

Постепенно дом стал наполняться вещами.

Сначала отстроили кухню, приобретя к ней березовый гарнитур.

Затем настала очередь детской. У Роанны появился собственный комод, стол с крохотными ящичками для письменных принадлежностей. И трюмо. Последнее приводило ее в неописуемый восторг. Как у правительницы, любила повторять она, вертясь перед зеркалами в разные стороны.

Потом обустроили спальню родителей и, наконец, гостиную. Вечерами в ней весело трещал огонь в камине.

Изредка в гости приезжала бабка. Она наотрез отказывалась жить с ними, хотя родители просили и даже настаивали. Сказала, на ее век хватит переездов. А потом взяла и купила полуразвалившееся поместье недалеко от Мерны. Просила, чтобы не волновались за нее — не заскучает. Вон работы сколько, хозяйство восстанавливать. С нее станется…

В доме Карпентеров пахло свежеспиленной древесиной, как в детстве. И стены такие же некрашеные. Дыры в срубе аккуратно законопачены, а сам сруб украшен резными узорами. Казалось, все здесь сотворено из дерева: полки, стол, стулья, вешалка, тумба в прихожей, двери, косяки, пороги. Пол, к немалому изумлению Роанны, устилал паркет с орнаментом.

— Располагайтесь, прошу, — мастер кивнул на резную козетку, обитую мягким зеленым бархатом. — С вашего позволения, я ненадолго покину вас. Кир-ша прав, мне необходимо было хотя бы накинуть плащ. — Он зябко повел плечами. — Совершенно промок. Переоденусь и вернусь. Заодно погляжу, куда подевалась Ирма и распоряжусь, чтобы подавали чай.

Господин Карпентер вышел, и Роанна осталась одна. Окинула взглядом просторную комнату, в которой очутилась: высокий потолок, большие окна, пропускающие много света, отчего даже в такой пасмурный день, как сегодня, не требовалось дополнительного освещения. Шкаф с открытыми полками, на которых располагались книги, деревянные статуэтки и горшки с цветами. Огромный камин, лижущий языками пламени изгибы железной решетки. В углу обнаружились часы с маятником в резном деревянном корпусе. Роанна ничуть не удивилась — мастер жил в столице, где давно измеряли время в часах и минутах. Только в глухих деревнях, вроде Черных пеньков, местные жители все еще пользовались измерением свечами.

После поездки в холодной двуколке, пахнущая смолой комната, тепло и мерное тиканье маятника подействовали на Роанну расслабляюще и умиротворяюще.

Кажется, она ненадолго, всего лишь на минуту или огарок, закрыла глаза. И, вздрогнув, тут же открыла их, когда скрипучий старческий голос с еле уловимым акцентом произнес:

— Ба! Вот те на — никаких приличий!

Роанна испуганно заморгала и украдкой бросила взгляд вниз: на руки, платье, положение ног. Неужели ее сморило настолько, что она позволила себе прилечь в гостях, приняв совершенно неуместную позу?

— Ругаешь его, ругаешь, — меж тем продолжал скрипеть Кир-ша, переставляя с подноса на низенький столик чашки, чайник, сахарницу и вазочки с печеньем, — все без толку. Вы только поглядите — наверняка сбежал в мастерскую, совершенно позабыв о гостье! Сладу с ним нет.

У нее отлегло от сердца — слуга ворчит не на нее — на хозяина. И ведь знает, что ему ничего за это ворчание не будет.

— И как же вас величать, госпожа? — спросил Кир-ша, расправившись с расстановкой чайных принадлежностей.

— Роанна. Роанна Хилл. А вас?

Он улыбнулся загадочной полуулыбкой, отчего его лицо, и без того напоминающее печеное яблоко, сморщилось еще больше.

— Редко кто озаботиться спросить имя человека, подающего в доме чай. Признаться, удивлен. Я — Кир-ша. И вы, конечно, слышали, как мастер обращался ко мне по имени.

— Слышала, — вежливо ответила Роанна. — Но все равно, приятно познакомиться, Кир-ша.

— Взаимно.

Последовала пауза, на протяжении которой слуга разливал странного цвета напиток, как Роанна заметила только сейчас, не в чашки, а в пиалы. Справившись, он достаточно фамильярно придвинул себе стул, сел напротив, буравя ее черными, как сумрак, глазами. Вряд ли обычный слуга стал бы так себя вести. Возможно, Кир-ша вовсе не работает на мастера, как она подумала вначале.

Человек, сидящий напротив, долго молчал, слегка раскачиваясь взад и вперед, хмурил густые, тронутые сединой брови, изредка жевал губами. Словно собирался что-то спросить, но не решался или не знал, как удобнее это сделать.

— А не был ли уважаемый декан Митциу Хилл вам родственником? — наконец, осторожно поинтересовался Кир-ша.

Роанне показалось, будто маятник в часах замер, повинуясь невидимой руке, остановившей механизм вращающихся шестеренок. И само время остановилось.

Слишком много совпадений, странных роковых случайностей. И знаки, как говорила бабка, знаки повсюду. Знать бы еще, что они означают, эти знаки. Роанна так и не научилась определять.

Как же непривычно было ей слышать это имя здесь и сейчас. Стараясь восстановить дыхание и справиться с волнением, она ответила:

— Да. Он мой отец.

— Отец? — Слуга слегка отпрянул от нее, откинувшись на спинку стула, словно увидел привидение. — Ваш отец? Надо же… А я все думаю, гадаю, кого вы мне напоминаете? Отец, оказывается. Как тесен мир, как тесен мир… Вы ведь его копия, знаете?

Знает. Ей часто говорили подобное. А отец был копией деда, которого она никогда не видела.

Роанна кивнула, не в силах вымолвить не слова, а Кир-ша продолжал:

— Жаль его… их. Несчастный случай, говорят.

Он замолчал, погрузившись в воспоминания. По правилам этикета неприлично было его расспрашивать. Но речь шла об отце и Роанна не выдержала:

— Откуда вы его знаете?

Кир-ша снова загадочно улыбнулся. Умеет же улыбаться его народ — вот так, одними уголками губ. Словно и не улыбка вовсе, а призрачный намек на нее. И не такой уж он и старый, как ей показалось вначале. Сгорбленный, седой. Но при этом сохранивший живой блеск в глазах, ясность ума. Кожа у него желтая, смуглая, словно высушенная лимонная корка. Слегка приплюснутый нос и раскосые глаза. Все они такие, выходцы степей.

— Доцент Хилл великой души был человек. Добрый. Великодушный и правильный.

A как мы с ним повстречались… Ах, Салихмат Белая, такое не забудешь. — Кир-ша подался вперед, уперев локти в стол, положил подбородок на скрещенные ладони, полузакрыл глаза, отдаваясь воспоминаниям. — В Сагарии тогда свирепствовал жестокий голод. Степь всегда рожает неохотно, поэтому промышляем мы, в основном, домашним скотом. На лошадях ездим, ими и кормимся. Такая вот ирония… О чем это я? Да, голод. Голод пришел, когда животные принялись умирать. Медленно, но верно. Сначала лошади. Затем козы, овцы, куры — мы кочевали, но изредка все же заводили птицу, для разнообразия. Говорили, что птица как раз и стала причиной внезапной болезни. Якобы наши куры от перелетных гусей заразились. Да только где это видано, чтоб перелетные гуси с домашними курами якшались? Эх… Да ученым умам, вроде отца вашего, лучше знать-то. Перенесли птицы, значит, болезнь и на другую скотину. И началась эта… как ее…

— Эпидемия, — подсказала Роанна, думая, что он довольно неплохо изъясняется на антеррском, с легким акцентом, но вполне сносно.

— Верно. Вот и господин Хилл все твердил — эпи-де-мия. Ее еще «диким мором» прозвали. Столько скотины в те времена полегло… не счесть. — Кир-ша устало провел рукой по лицу. — Земля наша солнцем выжженная — ковыль да сухостой. Ни посадигь ничего, ни вырастить. Да и мы — кочевые, какие там огороды. Люди пухли от голода, умирали. У меня было четверо детей. И две жены. У нас можно, когда две и больше…

— Я знаю.

— Только содержать их трудно. Кормить, одевать. Покупать драгоценности. И чтоб каждой поровну, не то обидятся! Я слыл богачом по нашим меркам. У нас так заведено: у кого стадо самое большое, тот всегда в довольствии, в почете. — Он вздохнул тяжело, сцепил в замок трясущиеся руки. — Полегло мое стадо. Гиены до косточек трупы обладали. А сами после, наверное, тоже померли, заразившись. Тогда мы погрузили в повозку все наши нехитрые пожитки, сломали юрту, как у нас заведено, чтобы степной дух Джихир Черный в ней не поселился. Я запряг единственную оставшуюся у меня кирскую крепкую лошадь, посадил в повозку жен и детей и поехал, куда глаза глядят. Другие последовали моему примеру. Так и разбежался на все стороны света наш каганат. Жутко, боязно. Мы ведь почти не выезжали никуда из своих степей. Поэтому, как только до первой деревни добрались, подумали, будто в другой мир попали.

— А лошадь как же? Не испугались жигели, что ваша лошадь деревенских заразит?

— Испугали бы, конечно, если бы наша лошаденка не померла через день пути. Так мы ее в степи и бросили вместе со всеми своими пожитками. Пешком пошли. Нам не привыкать, мы крепкие. А как до деревни дошли — поклонились местному старосте. Однако, староста тоже вовсе был не дурак, понял, откуда мы путь держим. Кинул нам хлеба с салом и велел убираться. Все в округе знали, что в степях бушует неведомая зараза. Но никто не знал наверняка, что зараза эта не передается от человека к человеку.

Дети заплакали. Жены пригрозили старосте и всей деревне проклятием. Магии в моем народе ни на медяк, только пугать и могут. А мы устали так, что упали бы прямо у ворот. Тут и появился он, Митциу, отец ваш. Студент, молодой, красивый.

Объяснять что-то начал, отчаянно размахивая и жестикулируя руками. Староста сначала застыл недоуменно, потом закивал, стал поддакивать. А я еще подивился — мальчишка ведь почти, а надо же — уважают. Пустили нас в деревню в тот день.

Даже избу выделили отдельную — померла, говорят, там старушка недавно, а вам сгодится.

Мы сор из избы вымели и обживаться начали потихоньку. Непривычно было поначалу — изба, чай, не юрта.

Он вздохнул и замолчал.

А Роанна подумала о том, как давно живет без своих степей Кир-ша. Скучает, наверное. Но правду говорят — привычка, что вторая кожа. Первая слезает, а вторая прилипает так, что отодрать сложно.

Роанна осторожно покосилась на странный напиток, который слуга разлил в пиалы. Повела носом. Пахнет смесью пряностей для выпечки, выглядит как топленое молоко.

— Попробуйте, — с лукавой полуулыбкой предложил Кир-ша.

Она сделала маленький глоток. На вкус напиток оказался солено-сладким и терпким одновременно.

— Очень необычно, — сказала Роанна, прислушиваясь к миндальному сладкому послевкусию. — А что это?

— Это рамос. Приготовлен по особому рецепту, передаваемому у нас в Сагарских степях из поколения в поколение.

— А…

— Даже не просите, рецегтг не скажу, — хитро ухмыльнулся Кир-ша. — Семейный секрет.

— Понимаю, — ничуть не удивилась Роанна такой скрытности. Домовитые хозяйки тоже частенько предпочитали не раскрывать рецепты особо удачных кулинарных шедевров, отговариваясь тайнами, передающимися от бабушек к матерям и внучкам.

— Ну, а дальше, про отца?

— Ах, да, — спохватился Кир-ша. — Потом Митциу в столицу собрался. Обратно, в академию. Он в деревеньку эту он на практику ездил — изучал шаманские обряды и поверья. И я с ним в столицу напросился. Работу думал найти, чтоб семью прокормить.

— Нашли?

— Нашел. Кем я только не был: и грузчиком, и подмастерьем, и поваром, и даже трубочистом. Заработанные деньги посылал семье. Сам навещал их изредка, затем снова возвращался в столицу. Жены требовали украшений и новых нарядов, дети пошли в деревенскую школу. Так и жил, наездами. Кочевал, как привык, только не по степи — по городам да деревням. С Митциу встречался время от времени. Позже он устроился работать преподавателем в свою же Академию. Одновременно учился в аспирантуре. Очень хотел поскорей ученую степень получить, потому что ученых освобождали от военной службы. Вечно занятой, вечно хмурый ходил ваш отец. Пока не повстречал Элину. Тогда-то и расцвел, что наша степь по весне. Митциу часто помогал мне деньгами, я брал, но только с условием, что непременно верну долг. И всегда возвращал, отрабатывал. Так прошли годы. Жены ныне на небесах, дети разлетелись по свету. А я, сменив столько работ и профессий, что и не счесть, наткнулся на объявление, в котором значилось, что мастеру-краснодеревщику требуется помощник в мастерской. Так я попал к Арчиб… кхм… господину Карпентеру. — Кир-ша немного помолчал, задумчиво теребя рукав, затем продолжил: — Знаете, я их сравниваю иногда — вашего отца и мастера. Они оба в своей работе души не чают. Отними ее — и словно отнимешь жизнь.

Правду говорит старый слуга. Роанна не могла представить отца без работы.

Без пыльных книг, ученых диспутов. Его коллеги часто приходили к ним домой. Засиживались, порой, допоздна. Мать шутливо ругалась, но пекла для всей компании ватрушки. А отец посмеивался, говоря, что гости приходят вовсе не ради ученой беседы, а ради сдобы его ненаглядной Элины.

— Рон, ну где ты пропадаешь? — Полное воспоминаний неторопливое чаепитие прервала Ирма, хлопнув дверью и, как обычно, принеся с собой шум, суету и неповторимое очарование заядлой кокетки. На ней был полосатый халат, в который уместно было облачиться разве что после купания. Распущенные волосы мягким водопадом ниспадали ниже поясницы. А ступни оказались и вовсе голые. — Мы ждем тебя в мастерской. Ачи не сказал разве?

— Деточка моя, — Кир-ша ласково поманил Ирму пальцем, — наш хозяин, кажется, забыл обо всех правилах хорошего поведения, с головой погрузившись в работу. А мне выпала высокая честь развлекать нашу гостью, пока кто-нибудь из вас не удосужиться вспомнить о ней.

— Все как обычно, — передернула хорошенькими плечиками Ирма. — Ладно, Рон, пойдем. Не обращай внимания на Ачи и не обижайся. Когда он попадает в мастерскую, забывает обо всем и обо всех на свете.

Мастерская господина Карпентера оказалась пристроена к дому, попасть в нее можно было либо по маленькому коридорчику прямо из гостиной, либо через отельный вход на улице.

Они вошли в большую светлую комнату с огромными окнами, преимущества которых ценили те, кто долго работает с предметами на близком расстоянии — свечи или лампу можно было не зажигать допоздна.

Мастер сидел на табуретке, уткнувшись в деревянное панно, лежавшее перед ним на низком столике. Его смуглые руки порхали над заготовкой, что-то вырезая, подравнивая, постукивая. В левой руке он держал стамеску, а правой придерживал за край деревянную картину, иногда поворачивая ее в разные стороны. И как он там что-то различает? Все стружкой завалено.

Роанна отметила, что когда они с Ирмой переступили порог мастерской, господин Карпентер не удосужился даже поднять головы.

— Ачи! — воскликнула Ирма и хлопнула ладонями перед носом мастера. Тот вздрогнул, помянул Засуху, но оторвался от созерцания драгоценных стружек, уставившись на вошедших девушек.

— Ирма! Сколько раз просил — не делай так! Уволю!

— Ой, напугал! — она засмеялась, уперла руки в бока, принимая насмешливо- гневную позу. — Ты должен немедленно извиниться перед Роанной. Я ушла переодеваться только потому, что ты обещал отвести ее в мастерскую и показать уже готовые работы. Вместо этого ты попросту забыл о нашей гостье, и развлекать ее пришлось Кир-ше.

Арчибальд повернулся вполоборота, недоуменно уставившись на Роанну, словно припоминая, где мог ее видеть. Моргнув пару раз, провел рукой по распущенным влажным волосам, пропуская их между пальцев.

— Засуха… что за день. Госпожа Хилл, прошу прощения. Вечно я увлекаюсь…

— Ничего страшного, мастер, — вежливо ответила Роанна. — Кир-ша предложил мне чай и рассказал кое-что… весьма занятное.

— Кир-ша — прекрасный собеседник, тут вы правы. — Господин Карпентер нетерпеливым жестом смел опилки с панно. — Вы ведь хотели бы посмотреть, как я работаю, верно?

— Верно, мастер.

— Тогда располагайтесь вон на той скамейке возле стены. Вам там будет удобно, ручаюсь, да и свет мне не будете загораживать. — Мастер окинул взглядом арсенал инструментов на небольшом верстаке, расположенном рядом с рабочим столом, на котором лежало панно. Отобрал два острых, похожих на ножи. Бросил недоуменной взгляд на натурщицу, пробурчал: — И что, скажи не милость, ты там копаешься? Продолжим, пока я помню задумку.

— Заплати сначала, — Ирма вызывающе сложила в замок руки на груди. — Ты должен мне за прошлый месяц.

— Маленькая вымогательница. А после нельзя?

— Нельзя. После ты настолько увлечешься шлифовкой, что из тебя не то что денег, слова не вытянешь!

— Ирма!

— Жалование вперед!

Мастер зло стукнул о стол стамеской, но поднялся и вышел, хлопнув дверью.

— Иначе денег от него не дождешься, — опускаясь на стул, пояснила Ирма. — Ачи вовсе не жадный, ты не думай. Но даже такое простое действие, как сходить за деньгами, превращается для него в нудную обязанность, которую он вечно откладывает на потом.

Господин Карпентер вернулся быстро. Всучил Ирме туго набитый мешочек.

— Надеюсь, пересчитывать будешь как закончим?

— У-у, мелкими монетами? — обиженно надула полные губы Ирма. Развязала тесемки, запустила в мешочек руку и, покопавшись, вытащила один кругляшок. Протянула его Роанне.

— Полтори, правильно?

— Правильно, спасибо, — принимая монету и пряча ее в карман, сказала Роанна.

— Это тебе спасибо, — ответила Ирма. — Надеюсь, поможет.

— Можешь не беспокоиться, это лекарство…

Но мастер нетерпеливо перебил:

— Девушки, для обсуждения маленьких женских секретов можно найти другое время и место. Ирма, я жду.

Пока Роанна устраивалась поудобнее на указанной скамейке, Ирма уже развязывала поясок на халате. Видимо, завязала слишком туго и узел не поддавался. Но когда халат, наконец, распахнулся, Ирма сняла и неторопливо повесила его на спинку стула, Роанна подумала, что вовремя успела опуститься на скамейку, так кстати предложенную мастером.

Она ожидала увидеть любой костюм, по ее понятиям соответствующий натурщице: тунику, наподобие тех, что носят женщины в Лимне, изысканный пеньюар, украшенный фирбийскими кружевами, чересчур открытое спереди и сзади платье, больше приличествующее жрицам любви в домах наслаждений. Но она ошиблась.

Под халатом у Ирмы не было ничего.

Роанна торопливо отвела глаза, почувствовав, что кровь прилила к лицу и кожа, как всегда некстати, покрывается красными пятнами.

Почему Ирма не предупредила? Хотела удивить, поразить, ошеломить? Что же, если так, надо признать, ей это сполна удалось.

Украдкой, Роанна решилась взглянуть на мастера. Сидит, как ни в чем не бывало, рассматривает обнаженную натурщицу, хмуриться, кусает губы, подправляет изгибы деревянного рисунка инструментом, похожим на острый ножик. Затем выдалбливает что-то штукой, похожей на ножик тупой.

Переведя дух и поняв, что этим двоим до ее смущения нет совершенно никакого дела, Роанна осмелилась взглянуть и на Ирму.

А посмотреть было на что.

Белокурые локоны натурщицы спускались шелковистым водопадом до самых ягодиц. Совершенство линий лица, гладкая, словно из мрамора вытесанная кожа. Упругая грудь с шоколадными ореолами вокруг сосков. Тонкая талия, плавно перетекающая в крутые бедра. Но ноги Ирмы, на таком фоне вовсе не выглядели пухлыми, как это часто бывает у женщин с фигурой, напоминающей песочные часы. Мягкие округлые колени, изящно выпирающие икры и стопа с аккуратными пальчиками.

Ирма стояла неподвижно, величественно, словно статуя Воды.

Воду, богиню любви и покровительницу продолжения рода, чаще всего представляли обнаженной или полуобнаженной прекрасной девой. Поэтому на стенах храмов висели деревянные, реже, каменные панно, на которых богини, приняв изысканные позы — на траве, в саду, возле реки, — бесстыдно изображались в чем мать родила. И прихожане не стыдились рассматривать женские прелести, не отводили взгляда, не опускали ресницы в пол.

Не стеснялась и Ирма.

Роанна же, пообвыкнув и присмотревшись, с бесконечным облегчением поняла, что в натурщице нет ни капли жеманства, притворства, показного тщеславия или надменной гордости. Она просто делает свою работу. Качественно, на совесть, полностью отдаваясь во власть искусства.

Ровно, как и господин Карпентер.

Так вот на чем мастер сколотил свое состояние. Занимался украшением храмов Воды, для которых чересчур набожные жрицы, не жалея никаких денег, заказывали резные панно с изображением полуголых Богинь. Настоящие картины из дерева.

И надо ли говорить, что таких мастеров, как господин Карпентер, тоже порой обожествляли.

— Да ты поближе подойди, Рон, — Ирма сдула с лица пушистый локон и вызывающе улыбнулась. — Или стесняешься?

Роанна, пожав плечами и стараясь не выдать ни своего волнения, ни восхищения, подошла, встав за правым плечом мастера. Наконец-то она смогла как следует рассмотреть картину. Насколько Роанна могла судить, панно было уже почти закончено, оставалось, видимо, лишь отточить детали.

Ирма служила прототипом Богини, стоящей у водопада с кувшином воды на плече. У натурщицы кувшина не было и, похоже, сей предмет девушке на картине дорисовало воображение мастера.

Господин Карпентер, отложив в сторону стамеску, взял толстую пушистую кисточку и принялся сметать опилки. Но для этой работы терпения у него, видимо, уже не хватило. Потому, слегка раздраженно отбросив кисть, он принялся усиленно сдувать стружку с картины.

Роанна успела отпрянуть, когда опилки полетели во все стороны, окутав мастера белым пушистым облаком. Часть из них опустила на пол, а часть осела на его вороных волосах, сделав длинные пряди поразительно похожими на седые.

Наверное, она все-таки простудилась. И волшебный чай Кир-ши ей не помог. Потому что на миг, всего лишь на мгновение, на тонюсенькую вспышку свечи Роанна вдруг очутилась в другом незнакомом ей помещении. В полумраке, с тусклым, давящим чувством вины на сердце. Все произошло так быстро, что она не успела запомнить обстановку комнаты, но мастера со спины, с посеребренными сединой волосами, сидящего так же, как сейчас, запомнила совершенно точно.

Громкий заливистый смех Ирмы резко разбил темную пугающую реальность на тысячу осколков. Р-раз! И словно картинка сменилась.

Роанна, пошатнулась но, кажется, никто не обратил внимания.

— Ачи! Ну что ты наделал? Как ребенок, право слово. Полюбуйся на себя теперь — совершенно седой. Совсем как дед Илмей.

— Ирма, прекрати, — пробурчал мастер, не поднимая головы от картины и что-то шлифуя маленькой щеточкой. — Постой спокойно хотя бы еще несколько минут. Осталась пара штрихов. Мне нужно, чтобы у водопада Богиня пребывала в умиротворенном задумчивом состоянии. А вовсе не ржала, как лошадь!

— Ой, молчу, молчу, — пытаясь насильно опустить углы губ, пропела Ирма. — Шедевр, правда? — обращаясь уже к Роанне и без тени гордости или надменности спросила она, просто констатируя факт.

Роанна кивнула и вымученно улыбнулась, молясь про себя, чтобы они не заметили ни неестественную бледность ее лица, ни дрожащих рук, которые она поспешно спрятала за спину.

Ирме мгновенно удалось нацепить на себя маску непроницаемости и отрешения. Такому искусству и матерый лицедей бы позавидовал.

Роанна стояла, смотря на выводящего последние штрихи мастера с посеребренными опилками волосами, на натурщицу, застывшую в подобающей Богине позе, и думала о том, что с каждым днем знаков в ее жизни становится недопустимо много. А еще она думала о том, что так и не научилась правильно толковать подобные подсказки от Мироздания.

И теперь это пугало ее гораздо больше грозившей голодной зимы, драк Льена и неприязни Элоиз Карпентер.