МАНИКЮР

Ох уж не утерплю, расскажу, как я в Москву-то слетала! Десять годов сбиралась, не могла удосужиться. А тут не глядя свернулась, откуда что и взялось. Отпуск в конторе начислили. Я рукавицами хлоп — только меня и видели! Мужика с детками, все хозяйство оставила, из-под коров да под самый Кремль! Поехала к брату — он у меня полковник. Моложе меня, а давно на пенсии; делать-то ему нечего — вот обрадел! Я телеграмму-то дать постеснялась. «Ой, ты?! — говорит. — Кабы ты, — говорит, — была с головой, сообщила бы. Я бы, — говорит, — на машине тебя с вокзала увез. Только свистнуло бы!» — «Ну, — говорю, — не велика и баронь, дошла и пешком». Дошла-то дошла, а намаялася. Дорогу-то мне указывают, да по-разному все: один говорит — влево, девушка, другой — вправо, гражданка, третий скажет — тетка, дуй напрямик! На котомку-то поглядят, ой, господи! До чего доходила взад-вперед— уж и в глазах двоится. Вдруг дядечка старенький подошел, спрашивает: «Вам не к Ивану Петровичу? Вон, — говорит, — в этом дому, на второй этаж, шестая квартера. Давно, — говорит, — ждут!» — «Ой, спасибо, гражданин старичок!» Пошла, пошла, пошла, вижу, напи-сано: 2-й этаж. Ой, дай, думаю, пойду до третьего, надежнее. Уж брат-от с невесткой порасстраивались, поругали меня: почему телеграмму не подала? День живу, другой. Меня и на спектакли зовут, меня и везде, а я говорю: «Куда меня, такую растрепу? Лучше уж дома держать, не показывать». Брат мне и говорит: «А вот мы из тебя сейчас такую мадаму сделаем!» Да и повез в главную поликмахтерскую. Завел — господи, царица небесная, куда я попала-то! Бабы сидят, мужики над ними в белых халатах. Ухаживают, как в больнице. Колпаков-то всяких, скляночек-то! Посадили меня, боюсь шевельнуться. Всю обстригли сперва, потом завивать, после давай сушить мою голову. Полдня, считай, зря ухлопали, а брат мне говорит: «Ну, теперь еще маникюр!» Маникюр так и маникюр, одинова погибать. Завели в другую комнату. Руки-то мои оклали в блюдо с теплой водой, видать, отмачивать. Экие-то капарули! Обтерли, кажин ноготок обчистили. Потом стали красить в розовое. Сижу да и думаю: как я коров-то буду доить? Этакими баскими-то. Да и заревела. Слезы-то из меня как горох, а девушка-то испугалась, а брат-от ждет, а начальство-то прибежало. Что да почему, разве чем недовольны? Вышли на волю-то, поуспокоилась да и говорю брату: «Отправь домой ради Христа, у меня три коровы вот-вот должны отелиться». — «Ладно, отелятся без тебя, поедем теперь в магазин». Кофту купил, да платье, да модные туфли. К вечеру-то наоделась, стою сама не своя. Как поглядела в зеркало-то, милые! Я ли не я? Да и заревела еще пуще. Уж он возил, возил меня, и в ресторан, и по знакомым. Вплоть до самого генерала: вот, познакомьтесь, родная сестра! А родная сестра слова сказать не может, ступить боится. Надоело-то, еле выжила. Нет, говорю, поеду и поеду домой. Проводили меня, в хороший вагон посадили, гостинцев полнёхонек чемодан. Не надо и гостинцев, поскорей бы домой. Как вышла на своей-то станции, так сердце и зашлось. Стою, гляжу — бежит! Я стою: узнает аль не узнает? Пробежал мимо. Весь поезд обежал, бежит обратно. Уже и народу никого не осталось. Он опять бежит, да опять мимо меня. Ну, думаю, еще разок пробежит, я и окликну. Как увидел, так и растерялся: обнимать аль погодить? «Эк, — говорит, — тебя, и подойти боязно. Только по чемодану и узнал». — «А вот, не все тебе на народе форсить, в другой раз и не так накрашусь! Не отелились коровы-то?» — «Отелились, — говорит, — все три».

Загрузка...