Наконец-то прошла эта ночь. Я страшился собственных рук. Они были холодные и безжалостные, тяжелые, словно свинцовые. Я чувствовал, что они могут довести меня до тюрьмы, если не уберусь из комнаты, пока другие не встали. К тому же я был зверски голоден. Вечером, увлекшись пререканиями насчет того, следует ли разбавлять вино водой, я забыл толком поесть. Тем и обошелся — тремя рюмками анисовой да соленым огурцом.
Я поспешно оделся, плеснул в физиономию пригоршню холодной воды и поспешил вниз. Мне здорово повезло: только что привезли два больших алюминиевых бидона с еще горячей мясной похлебкой. С мрачным видом я устроился в углу подле окна, заказал двойную порцию погуще и перцу побольше. Алюминиевый солдатский котелок с наваристой похлебкой, который поставили передо мной, порадовал мой взор. Я схватил ложку и жадно накинулся на еду.
За окном гремели пустыми бидонами, урчал грузовичок пищекомбината, из репродуктора над пробуждающимся городом уже понеслась бодрая песня: «Говорила мама Димитре…» Я торопливо глотал горячий суп и чувствовал, как доброе расположение духа снова возвращается ко мне. Я заказал еще порцию, и тут около моего стола появился Карлик, радостный такой — вчера «Раковский» выиграл, все в порядке. Он пыжился, словно индюк. И я попался на его дурацкий крючок, затянул он меня в пустопорожний разговор. Лишь в конце услышал я от него кое-что интересное:
— Кстати, ты знаешь, твой тезка получил назначение?
Я не сразу понял, о чем речь.
— Какой тезка?
Оказывается, он имел в виду молодого Масларского.
— Да-да. — Я поморщился и махнул рукой, чтобы он отвязался. Но Карлик уже уселся рядом, заказал себе похлебки с перцем, тоже двойную порцию — даром что ростом ниже меня вполовину.
— Неплохой парень, — продолжал он, кроша стручок перца себе в котелок, — с делом справится.
— Кто говорит, что плохой?
— Да вы тут как-то сцепились из-за бумажника. Из кислородного цеха его выгнали, отчубучил он там что-то. Теперь подал заявление на автобазу, в ремонтное отделение, хочет переквалифицироваться.
— А ты что, ходатай за него?
— В некотором роде.
— Кто же тебя надоумил?
— А никто. Это же по-человечески.
— Что по-человечески?
— Дать человеку кусок хлеба.
— Человеку?
Он тупо уставился на меня — мой намек до него не дошел. Облизав ложку, он заметил, что, дескать, всем жить надо.
— Мы должны заботиться о молодежи. Разве не так?
— Так-то оно так, — согласился я.
Он выловил в котелке последние кусочки мяса, с явным удовольствием сжевал их, потом выпил остатки супа, которые не удалось вычерпать ложкой. И снова начал похваляться своим доброхотством:
— Ведь целый месяц парень ходил без работы. По бабам ударился.
— Что из этого? Дело молодое.
— Да, но когда перебарщивают…
— Как именно?
— Позавчера пытался провести в общежитие, извиняюсь за выражение, разведенку.
— С чего вдруг «извиняюсь за выражение»?
— Да так говорят… Приметил я, как они крутятся возле общежития, в саду… Будто случайно встретились. Она, такая низенькая, хитрющая, все удочки забрасывает. «Ты прочел книгу?» — слышу, спрашивает она его. А он в ответ: «Да, прочел». — «Можно, значит, взять ее?» — «Можно, подожди только, я сейчас заскочу за ней в общежитие»… В два прыжка промчался он по лестнице, пошарил в комнате (мне все это отлично было видно), потом слышу — свистнул ей в окошко. Ну, думаю, что-то здесь нечисто. Притаился за колонной у входа и жду. Он опять свистнул. Она не решается. Потом слышу: «Это невозможно». А он ей: «Иди покажи, какая книга». Она отвечает: «Ну, в синем переплете». — «Тут у меня две в синем». — «Тогда принеси обе». — «Не могу, подымись на минутку». Вижу, колеблется она. Он все настаивает на своем. И вот — тук-тук-тук — застучала каблучками к входной двери. Я притих в своем укрытии. Вот она уже внутри. И.-тут я показываюсь: «Извините, куда идете?» — «В общежитие». — «К кому?» — «К товарищу Масларскому». — «Какому именно Масларскому?» Она удивленно глядит на меня, переступает с ноги на ногу. Учуяла подвох. «Здесь только один Масларский», — говорит она. «Нет, — отвечаю, — у нас двое Масларских — одного зовут Марин, а другого Евгений, его больше кличут Генчо. А первый, Марин Масларский, у нас недавно, новичок». Она как услышала твое имя, так и кинулась назад, будто я ей, извиняюсь, по мягкому месту наподдал. А этот, молодой, все посвистывает из окошка. Ну, я тут не сдержался, прыснул от смеха… Надо же, фамилии у вас одинаковые — такая может ошибочка выйти… Обхохочешься!
— С чего это?
— Да уж очень смешно.
— Например?
— Ну, к примеру, она по ошибке может к тебе в постель забраться. И он Масларский, и ты Масларский…
— А ты Сплетникарский! — сказал я и тяжело положил руку ему на плечо. — Ладно, хорошего понемножку. Иди-ка, управляй общежитием.
Он даже рот приоткрыл, глядя на меня, — очень уж я рассвирепел. Когда я двигался к выходу, стекла в окнах дребезжали.
Солнце уже взошло. От берез лежали на траве ажурные тени. По улицам, обгоняя друг друга, катили велосипедисты. Утренняя смена спешила на работу. Голуби стайками вылетали с чердаков. Похлебка вернула мне бодрость, а всю свою ревность и гнев я излил на несчастного Карлика. Он небось до сих пор стоит разинув рот и оторопело глядит в окно.
Я забрался в кабину «зила» и с места рванул к заводу. На автобазу приехал рано. Шоферы слонялись без дела по двору. Смотрю — среди них и Драго, муж уборщицы. Они втроем — он сам, жена его Злата и дочка их Виолета, чье фото, как вы помните, таскает в бумажнике молодой Масларский, — живут в чердачном помещении общежития. Мне было не до разговоров с Драго, потому что он, как и Карлик, действовал мне на нервы. Только отвертеться не удалось. Драго с ходу начал упрекать, почему, дескать, не захожу к ним в гости, и, пока он занимал меня этой содержательной беседой, подошел бригадир Иванчев, подал путевой лист на нынешний день. Иванчев предупредил, чтобы в обед я обязательно завернул к суперфосфатному, будет небольшое производственное совещание. Вездесущий Драго тут же вмешался — это, мол, по поводу бригады коммунистического труда, которая фактически у нас вроде бы существует, но юридически еще не оформлена. Иванчев его одернул, посоветовал не говорить о том, чего не понимает. Драго в долгу не остался: он-де хоть и не начальник, но тоже имеет право голоса. Встревать в их перебранку я не стал. К чему портить отношения? И без того, как уже подметил Драго, я нынче «с левой ноги встал». Не знаю, на что он там намекал, только у меня своих хлопот немало — с нарядами, оказывается, не все в порядке, передняя левая шина у «зила» явно ослабла. Иванчев распорядился накачать ее. Я немедля это сделал и дал задний ход, чтобы скорее выбраться со двора автобазы — меня небось уже ждут на суперфосфатном. Драго ухитрился-таки вскочить на ходу, забрался ко мне в кабину, и снова я оказался у него в лапах. Теперь он принялся рассуждать о том, что надо бы по-хозяйски расходовать человеческие ресурсы, держать руку на пульсе жизни, особенно молодежи, не оставлять молодых в тенетах чуждых элементов, которые только того и ждут. Деваться было некуда — я его слушал, хоть и не понимал, к чему он клонит. Но тут Драго улыбнулся и доверительно сообщил:
— Все около моей Виолетки увивается. Поглядим, что из этого выйдет. Может, и зятем станет…
Теперь-то я понял, что речь идет о молодом Масларском, и сказал:
— Почему бы и нет?
Драго спросил, одобряю ли я этот выбор.
— Вполне, — ответил я.
— Вот и Злата одобряет. Виолетка наша в самой поре!
— Да, конечно.
— И Злата так думает.
Мы подъехали к главной проходной. Вахтерша распахнула ворота и по-военному откозыряла мне. С некоторого времени мы с ней именно так здороваемся. Она мне козыряет, а я отвечаю ей по-солдатски: «Здравия желаю!» Драго не замедлил сообщить, что она одинока, никого у нее на целом свете нет, так же как и у меня. Я поблагодарил за полезные сведения и нажал на клаксон, чтобы заглушить его болтовню. Другой возможности остановить нескончаемый поток его слов у меня не было. Он изматывал меня своей говорливостью.
Мы добрались до суперфосфатного, рабочие сразу начали грузить бумажные мешки. Я было собрался им помочь, чтобы избавиться от Драго, но он отвел меня в сторонку и торжественно объявил, что приглашает завтра вечером к ним домой отведать жареного карпа. Я поинтересовался, по какому поводу гулянка, в ответ он поднял вверх указательный палец:
— По особому!
После этого он наконец оставил меня в покое и скрылся между корпусами.
На автобазе все его сторонятся, знают, как он может довести своей болтовней. Мне рассказывали, что, если две бригады надумают соревноваться, каждая норовит спихнуть Драго соперникам. Бригаде, которой это удастся, победа обеспечена. Я его еще мало знаю и поэтому слушаю внимательно. И все мне сочувствуют. Долго ли придется им это делать, не знаю, но, по всей вероятности, довольно долго, потому что по утрам Драго встречает меня на автобазе и подробно сообщает обо всем, что случилось, пока я был в разъездах.
А вообще-то именно словоохотливость Драго помогла ему наладить обширные связи. Например, он и директор завода — заядлые рыболовы. И ловят карпов в прудах, где пригородный сельскохозяйственный кооператив уже несколько лет разводит рыбу. С помощником одного министра Драго ездит в государственный заповедник охотиться на кабанов. Если верить Драго, он обучает помощника охотничьему искусству, и вроде бы удачно, а может, ученик ему попался способный.
Драго и Злата — оба из села, городской уклад жизни их не очень устраивает. И директор, тоже сельский выходец, разрешил им держать во дворе общежития кое-какую живность. Они там и летнюю печь сложили, на которой Злата мастерски готовит разные вкусные блюда из ягнятины, печет домашний хлеб. Незаметно для себя я стал другом их семейства, грузовик — отличный посредник для сближения. Я у них желанный гость, чего доброго, вскоре и я отправлюсь на кабанов.
Верчу я баранку, а на душе кошки скребут, одолевают дурные предчувствия. С детства я безбожник, не суеверен, и нет оснований считать, что встреча с Драго сулит мне несчастье, в конце концов он просто добродушный болтун.
«Зил» проносится по главной заводской аллее. Цеха один за другим остаются позади. Слышу гул кислородного цеха. Таблицы, диаграммы, огоньки… Моя вахтерша вытянулась по стойке «смирно», козыряет мне. Из себя она полненькая, смуглая, правда, уже в годах, но еще весьма живая. Я тоже козыряю и улыбаюсь, надо поддерживать надежду в людях. Без надежды на земле жить нельзя. А все эти глупости, что отравили мне предыдущую ночь и утро, надо вырвать из сердца. Хорошо мчаться по дорогам — это разгоняет тоску и печаль. Приятно ловить на себе добрые взгляды. Ты отправился в путь. Может, им тоже хотелось бы с тобой? Почему же ты проезжаешь мимо?
Разные мысли меня занимают. Скорей бы дождаться вечера. Он мне сулит карпа и утку. Может, не все еще для меня потеряно, будут еще и радости?
Я жму на газ. 60… 80 километров. Земля дрожит под тяжестью машины. Ветер свистит в окне. Трудная ночь позади. Я должен ее забыть. Хорошо бы сейчас спеть. И в полный голос я запеваю марш.
Вдали уже видны корпуса «Вулкана», белые, припудренные цементной пылью. За ними — рудники, обширные плантации овощей, железнодорожная линия. Фракийская равнина, Марица.