Двое в новом городе

7

Как говорит Драго, люди должны стать добрее.

Добрый тот, кто разрешает бить кабанов в государственном заповеднике. Добрый председатель кооператива, позволяющий ловить карпов в пруду, где их разводят. Добрый и я, потому что вожу его на «Вулкан» перекинуться с шурином в картишки. Добрый молодой Масларский, поскольку, вероятнее всего, женится на его дочке. Добрый директор завода, позволивший ему держать во дворе общежития гусей и поросят. Люди добрые! И растаять недолго от их лучезарных улыбок.

На профсоюзное собрание я иду с тяжелым сердцем. Знаю, что будет доклад и долгие, нудные прения.

Поскольку на автобазе нет подходящего помещения, мы собираемся в административном корпусе, там, где сидит Гергана. Я иду по знакомым уже коридорам и не могу унять волнения. Что скажу ей, если вдруг встречу? Все-таки я не взял назад рекомендацию, которую дал своей бывшей жене. Решил, нечестно говорить сначала «да» и тут же следом «нет». Ей ведь тоже надо жить. Неужели всю жизнь проторчать в крошечной библиотеке? Может, здесь, у нас, найдет она счастье?

Вот и снова уперся я все в тот же вопрос насчет добра. В какой-то мере я ведь кривлю душой, чтобы сделать добро этой бедолаге. Моя ложь поможет сбыться чьей-то мечте, согреет сердце, накормит голодного, выведет заблудшего на верный путь. И может, она мне скажет сквозь зубы: «Спасибо». А у меня окрепнет чувство собственного достоинства. Мы взаимно делаем друг другу добро, чтобы каждый мог спокойно подниматься по шаткой лестничке, ведущей к счастью.

С этими мыслями я вошел в завком. Там, в первых рядах, уже сидели Драго, Злата, трое моих коллег с автобазы, два механика, слесарь. За ними устроились еще несколько человек, мне не знакомых. Собрание открыл бригадир Иванчев.

Я сел сзади всех, хотя меня приглашали пройти вперед; Драго махал мне рукой, но я отказался, сделал вид, что стесняюсь. Людям вроде меня в этих комнатах для заседаний всегда неуютно. Кажется, того и гляди заедешь локтем в окно и выбьешь стекло. И стул мне попался скрипучий. Я пересел на скамью у стены, тем самым еще больше отдалившись от собрания. Это произвело плохое впечатление. Иванчев сделал мне замечание, что не следует-де отрываться от коллектива, и велел пройти вперед. Я подчинился. Драго удовлетворенно потер руки, хлопнул меня по спине и шепнул на ухо, что карпа уже раздобыли, а к нему — бутыль белого домашнего вина. Мне хотелось отодвинуться, потому что от него разило водочным перегаром, но он упорно гудел в самое ухо, словно жук, задавшийся целью непременно влезть в эту замеченную им дырку.

— Злата еще и утку зарезала. Имей в виду, если не придешь…

Я смотрю в окно, вслушиваюсь в грохот на заводском дворе. Постепенно нервы мои успокаиваются. Еще не все пропало, раз есть люди, которые делают что-то полезное. И может быть, во имя того, что делается за этими стенами, надо стерпеть сейчас. И карпов есть, и уток резать, и белое вино лить рекой… Что из того?

— Товарищи, — слышу я голос Иванчева. — Мы с вами плетемся в хвосте. Только у нас еще не создана бригада коммунистического труда.

Время от времени я вздрагиваю от резких звуков, которые долетают из кислородного цеха, но Иванчев все больше завладевает моим вниманием. Этот ражий детина, около двух метров ростом, с длинными ручищами, широким скуластым лицом, грубо отесанный, но крепко сбитый, напоминает мне могучий паровой молот. Все на него глядят, плененные его огромной физической силой. Он этим явно смущен, но продолжает поучать нас. И я невольно начинаю соглашаться с ним.

Иванчев прерывает свою речь и говорит:

— А теперь будьте особо внимательны!

И начинает читать с листочка. Пунктов много. Из них следует, что нам нужно ритмично и с высоким качеством выполнять производственный план на сто один процент. Сократить до минимума поломки и простои, экономить горючее, повышать квалификацию.

— Конечно, — подает голос Драго, — от обещаний голова не заболит.

Иванчев останавливается, спрашивает:

— Ты что этим хочешь сказать? Даем обещания не думая?

— Как можно, товарищ Иванчев, ничего такого я не говорил!

— …Каждый член бригады, — продолжает читать Иванчев, — должен участвовать в занятиях политпросвета, проводимых партийной организацией. Ежедневно читать газеты, а наиболее важные статьи обсуждать коллективно. Подписаться на газету «Работническо дело» и журнал «Техника». Активно участвовать в общественной жизни завода. Не допускать неблаговидных поступков и вне его…

— Это очень важно!

— …Два раза в месяц, — читает дальше Иванчев, — организовывать коллективные просмотры художественных фильмов и потом обсуждать их. В течение сезона дважды побывать в театре, провести три совместные экскурсии на исторические объекты и крупные стройки. Активно участвовать в художественной самодеятельности, физкультурных мероприятиях и работе Добровольного общества содействия обороне. Отдать по восемь часов добровольного труда очистке и озеленению территории завода. Каждый член бригады обязуется без отрыва от производства овладеть второй профессией.

— Гляди-ка, это важно!

— Все здесь важно, Драгомир!

— Да, конечно.

— Читай, товарищ Иванчев! Не обращай на него внимания.

— Нечего больше читать. Я закончил.

— Уже?

— Хватит пока и этих пунктов.

— А я думал, что еще есть, — с сожалением говорит Драго. — Почему нет еще каких-нибудь пунктов?

— Этих тоже немало.

— И то правда, надо только взяться как следует.

Иванчев сложил листок, спрятал его в левый карман рубашки. Из правого достал блокнот и химический карандаш. Потом объявил, что мы можем высказываться. Меня охватило беспокойство. Поднялся Драго. Слышу, как он говорит, словно принося себя в жертву:

— Кому-то ведь надо задавать тон. Я, конечно, не возражаю против этого почина. Мы даже опоздали. Но лучше поздно, чем никогда.

Злата окинула его сонным взглядом. Вижу, что глаза ее закрываются сами собой.

Драго продолжает:

— Повысить уровень производства и овладеть еще одной профессией, конечно, исключительно важно, товарищ Иванчев!.. Но почему ни словом не упомянуто о моральной помощи отстающим? Предлагаю включить такой пункт, хотя и без того их немало. Предлагаю также принять в почетные члены нашей бригады товарища Германа Степановича Титова и переписываться с ним, как это делает бригада из кислородного цеха.

— Там люди все образованные, знают русский, — подает голос Злата.

— Прости, но что касается русского языка, мы все его знаем… Разве есть болгарин, который не знал бы русского?

Иванчев что-то записывает в блокнот. Тем временем Драго предлагает включить в почетные члены и Юрия Гагарина.

— Наша бригада, — говорит Драго, — должна выйти на переднюю линию культуры, читать художественную литературу, регулярно посещать библиотеку…

— Будто ты знаешь туда дорогу, — прерывает его Злата. — Уж не молол бы!

— Я там бывал и еще не раз пойду, уважаемая!.. Здесь не место давать вам подробный отчет. Пусть товарищ Масларский скажет, какой роман я недавно взял у него почитать. Ну, что?

Я испуганно гляжу на него и не знаю, что отвечать. А он уже продолжает:

— Не будем забывать и о молодежи. Куда идет наша молодежь? — спрашиваю я вас. Задавались ли вы этим вопросом?

Он делает многозначительную паузу. Злата подгоняет его:

— Да говори же, хватит дурачиться! Куда она идет-то?

— Нет, уважаемая, этот вопрос далеко не так прост! Что, к примеру, мы делаем для комсомольца Евгения Масларского?

— Он не комсомолец.

— Не имеет значения. Он был комсомольцем… И будет им, должен им быть.

— Это от него зависит, — говорю я.

— И от нас, товарищ Марин Масларский… От меня, от тебя, от всех нас. Мы за него в ответе.

— Это вопрос личной сознательности.

— Мы должны взять шефство над Евгением Масларским, чтобы его спасти.

— Только этого нам еще не хватало!

— А почему нет? — разглагольствует Драго. — Можем ли мы оставаться равнодушными к судьбе парня?

Я с нетерпением жду, когда же он наконец уймется. Опостылели мне краснобаи, обожающие подкидывать публике вопросы. У меня уже сложилось собственное мнение, не нуждаюсь я в его вопросах, которыми он явно хочет оказать на меня давление. Только это ему не удастся, пусть не надеется.

— Вот тут бросили реплику, что его исключили из комсомола. А за что?

— За лень… Люди работают, а он баклуши бьет.

— Извините, что вы сказали? — оборачивается Драго. — За лень? В чем это конкретно проявилось?

— И за драку на танцах.

— Ну, это еще вопрос! А товарищи из организации все до конца проверили, когда голосовали за исключение? Нет, не проверили. Мне точно известно.

— Ладно, нам тоже многое известно, — прерывает его Иванчев. — Впрочем, дело не в этом. Думаю, надо ему протянуть руку помощи. Хорошо, протянем, если он ее примет, конечно.

— Именно это я и хотел сказать, товарищ Иванчев, — улыбается Драго. — Масларского надо поддержать. Я видел его, вел с ним беседу. Он раскаялся.

— Что, слезу пустил? — не удержался я.

— Нет, но высказывался очень самокритично. Смею утверждать, это была честная самокритика.

— Очень хорошо, — похвалил Иванчев, — так и надо.

— Даже больше, товарищ Иванчев, — он обещал исправиться!

— Еще лучше!

— Вот я и говорю.

— Ладно, включим его восьмым пунктом.

Все согласились поставить восьмым пунктом помощь Масларскому. В душе я был не согласен, однако тоже поднял руку. Из-за какой-то мрази битый час потеряли! Драго крепко пожал мне руку, заявил, что я человек принципиальный.

Я вышел на улицу злой и недовольный самим собой. Получается, все, что я ни делал до сих пор, шло вразрез с моими собственными убеждениями. Даже Драго оказался сильнее меня. Хорошо, включили мы это предложение восьмым пунктом. Пусть торчит там, может, и впрямь спасем Масларского. Ну, а мне сейчас куда податься? Коллеги мои отправились выпить. Звали меня, но я отказался. Не имею права веселиться, потому что никчемный я человечишка…