Его счастье

Глава 23

Саймон сидел в своем кабинете серым дождливым днем. Капли водной стихии били по окнам, словно стучали и норовили ворваться в комнату. Шум ветра заставил Саймона откинуться на спинку кресла и закрыть глаза. Его дуновение как будто проветрило его мозг, помогая размышлять более здраво и трезво.

На этой неделе он сделал несколько важных открытий. Во-первых, Саймону удалось расправиться с Лонгстри, чье имя он надеялся забыть навсегда. Причем его маленькая тайна однополых отношений шокировала особенно сильно, когда Саймон застал его за приставанием к Оливии. Во-вторых, он узнал, что он бастард, что было самой неприятной и даже горькой для него новостью.

Поразительно, как до этого Саймон не догадался раньше. Ведь Кэтрин была такой отстраненной к нему и чужой. Хотя было трудно усомниться кому-либо в его происхождении, поскольку он и Кэтрин были схожи не только внешне, но иногда и в характере. Если бы ему сказали, что он не сын своего отца, то в это Саймон поверил бы больше. И теперь он, наконец, начинал понимать, почему его на лето отправили к графу Брайтширу — на то была воля Кэтрин. Вероятно, она не желала видеть мальчика дома, и потому отец сделал то, что сделал. По всей видимости, у покойного Сэмюэла был предпочтителен лишь один типаж женщин: с волосами цвета каштана и озерными глазами.

Вообще, тот факт, что отец начал изменять Кэтрин, совсем его не удивлял. И хотя Саймону не прельщают измены в браке, он понимал его. Вечная мерзлота его матери не могла сделать мужчину счастливым и даже удержать его не способна. Саймон помнил, как Сэмюэл любил Кэтрин, с какой заботой к ней относился, несмотря на то, что она этого не ценила, да и не заслуживала. Нынешняя мачеха — это слишком меркантильная и скупая на теплые чувства личность. И, как оказалось, любовь отца к Кэтрин иссякла, что в конце концов каким-то образом свело его с Фелицией. Должно быть, отец полюбил ее по-настоящему, раз связался с женщиной не из его окружения.

Саймон не мог решить, стоит ли поднимать справки насчет его только что найденной покойной матери. Это ни к чему не приведет. Он лишь может узнать подробности ее прожитой жизни и что-нибудь о его отце. Лишние переживания не принесут никакой пользы. Но, возможно, это как-то смягчит его тоску по семейным корням.

Третье открытие для Саймона стало признание любви к Оливии. Оливия привлекала его во всех отношениях: начиная с ее очаровательной внешности и заканчивая добрым и честным нравом. Она была умна, любила читать с детства. Саймону нравилось, как в порыве сильных эмоций ее прелестное личико начинает краснеть, будь это волнение или раздражение. Да, она бывает упрямой и умеет настоять на своем, но это его и привлекало. Саймону нравилась ее своенравность, которая выделяла ее среди общей массы. Ее ум и красота, ее милосердие растопили его сердце так, что оно готово расплавиться. В начале их встречи он предполагал, что способен влюбиться в нее, но не думал, что это произойдет за считанные дни. Однако Саймон начал подозревать, что его любовь к ней зародилась еще задолго до этого. Она уходит корнями в прошлое.

Саймон приятно улыбнулся, восстанавливая в памяти моменты их близости, их прикосновений, поцелуев, после которых будоражило не только сознание, но и тело. И, если бы не вмешательство Кэтрин, Оливия была бы уже его. Он сделал бы ее своей, лежа в этот самый момент в кровати и ощущая рядом ее тепло.

Удивительно, что он не просто умудрился влюбиться в нее так быстро, но эта любовь не давала ему покоя. Оливия не могла покинуть его голову, которая была и без того занята. От каждой ее улыбки, от каждого блеска в глазах ему хотелось, чтобы это не кончалось. Саймон понимал, что и она на грани осознания своих чувств. Это только вопрос времени. Оливия не могла испытывать к нему только физическое влечение.

От резкого стука в дверь Саймон открыл глаза и гордо выпрямил спину, создавая иллюзию деловитости и занятости.

— Войдите, — сказал он.

Вошла опечаленная Изабель. Саймон же испытал сожаление.

— Вызывали, ваша светлость?

— Изабель, почему ты такая грустная? С таким выражением лица, как у тебя, ходят только на поминальные вечера.

Экономка, не поднимая глаз, ответила только что придуманной отговоркой. Она говорила тихо настолько, что капли дождя, бьющие по стеклу, заглушали ее голос. Саймон не добился от нее никакой реакции.

Откинувшись назад и покручивая карандаш в руке, будто видел его первый раз, он продолжил:

— Фредди еще здесь?

— Он собирается. Ждет меня, чтобы я проводила его, — произнесла она на выдохе.

— Зови его сюда.

Изабель подняла голову, и ее глаза засверкали надеждой. Не задавая вопросов, она просто подчинилась, семеня обратными стопами.

Саймон встал и подошел к окну, заложив руки за спину. Рассматривая вдалеке густо распустившийся лес, скрытый за туманной завесой. Он размышлял о правильности своего выбора. И хотя Фредди уже много раз разочаровывал его, Саймон даст ему еще один последний шанс вернуть нормальную и здоровую жизнь. Не только ради Изабель и самого Фредди, но больше ради Оливии. Она не видела в нем достаточной мягкости, считала черствым или жестоким. Возможно, в чем-то она была права. Ему нужно показать свою хорошую сторону, и, может, это развеет все ее сомнения насчет него.

Глаза Саймона заметили какие-то передвижения в оранжерее. В ней светились яркие юбки платьев. Затем дверь распахнулась и оттуда выбежала девушка. Это была Шарлотта. По ее несчастному лицу можно было сказать, она была чем-то расстроена. Другая девушка оставалась в оранжерее. Размытый дождем силуэт выглянул в открытую дверь. Там стояла Оливия. Ему стало очень интересно, что же она делала там с Шарлоттой, отчего та убежала чуть ли не в слезах. Эта испытывающая его фигурка побежала к дому вслед за Шарлоттой.

В дверь постучали. Вошел Фредди, покручивая в руках кепи. Он поклонился. Саймон продолжал стоять, не оборачиваясь.

— Вызывали, ваша светлость?

— Да. Хотел спросить тебя. Уже надумал, куда поедешь?

Не поднимая головы, он ответил:

— Я хотел уехать из Лондона. Наймусь каким-нибудь помощником на ферме, огородником или пастухом.

— В деревнях любят платить за работу не деньгами, а пойлом. Оттого ты туда собрался?

— Нет-нет, ваша светлость. Больше никогда. Мне хватило уже того, что я потерял, — решительно проговорил он.

Юноша переминался с ноги на ногу, не смея взглянуть на Саймона. Раскаивается. Твердость голоса Фредди подкупила его. Он надеялся, что его слова были не пустым звуком. Саймон повернулся к нему лицом.

— Ты можешь остаться.

Фредди встрепенулся.

— До первого промаха, естественно. Можешь приступать к своей работе прямо сейчас и не стоит благодарности.

Глаза бедолаги наполнились влагой, но на этот раз от радости. Он был так счастлив, что чуть не кинулся обнимать своего спасителя, но вовремя одумался.

— Я вас не подведу, — кланялся он головой, уходя к двери, — обещаю.

Саймон не мог сдержать улыбки.

— Я надеюсь. Позови сюда миссис Рутнер.

Фредди ушел. И через минуту вошла Изабель.

— Саймон, ты все-таки принял его!

Саймон кивнул. Этого ей было достаточно, чтобы обнять его.

— Ну достаточно. — Освобождаясь от слезной благодарности, он продолжил: — Скажи мне, Изабель, ты видела среди гостей такую приятную леди? Ее зовут леди Уотсон.

Экономка энергично закивала.

— Конечно, да. Мы с ней познакомились в саду.

Саймон удивленно посмотрел на нее. Вот так дела! И когда только они успели?

— Как она тебе?

Изабель сказала как на духу:

— Хорошая молодая леди, очень приятная и вежливая. Не заносчивая. — Изабель хитро взглянула на него. — Красивая…

Саймон притворился, что не заметил лукавства в ее глазах.

— Ты не знаешь, где она сейчас?

— Нет, но вчера она провела полвечера в мастерской.

Саймон настороженно посмотрел на Изабель, мышцы его лица напряглись.

— Что она там делала?

Изабель пожала плечами.

— Леди Уотсон попросила меня найти для нее краски и бумагу. Она, спросив разрешения, самостоятельно отправилась на поиски комнаты. И, как видно, нашла.

Саймон потер подбородок.

— Но почему мастерская?

Изабель не могла ответить на этот вопрос. Да и он сам бы не смог. Только она способна это объяснить. Саймон удивлялся, с какой скоростью Оливия все успевает.

— Это она, да? — Изабель легонько пихнула его локтем. — Твоя невеста. Это ее ты хочешь взять в жены?

От Изабель нельзя было ничего утаить. Она всегда видела, когда он лжет. Так зачем скрывать? Саймон только улыбнулся. Изабель радостно обняла его.

— Ты не могла бы ее найти и попросить прийти к мастерской?

— Конечно, дорогой.

Изабель отпустила его и пошла выполнять просьбу.

— Изабель, — окликнул ее Саймон, — расскажи ей новость о Фредди. Я уверен, ей тоже понравится.

Изабель, улыбнувшись, вышла. Саймон хотел знать, что она делала в мастерской помимо написания картин. Он твердо решил выяснить это.

Покинув свой кабинет, Саймон дошел до мастерской и остановился.

В эту дверь он не заходил несколько лет, с тех пор как умер отец. Единственный родной человек по крови и второй, который действительно его любил. Положив дрожащую руку на ручку двери, Саймон медленно повернул ее и толкнул. В комнате было мрачновато из-за нехватки света и пасмурной погоды. Он вошел внутрь. На простынях было несколько слоев пыли и всюду деревянные вещицы. Посередине стоял мольберт. Очевидно, Оливия оставила его. Саймон взглянул на рисунок. Он увидел скворечник, очень похожий на тот, что стоял напротив. Просто один в один. Саймон не мог удержаться, чтобы не дотронуться до него. Вырежи его и поставь рядом с настоящим, никто не поймет с первого раза, какой из них подлинный. У Оливии действительно был талант переводить все на бумагу, будь то живое или мертвое, настоящее или призрачное. В детстве она тоже рисовала неплохо, но то, что он видел сейчас, не идет ни в какое сравнение. Того и гляди картинка оживет и спрыгнет с листа! Саймона заинтересовало, почему она выбрала именно скворечник. Ведь в комнате было достаточно законченных игрушек и украшений.

— Заинтересованы, ваша светлость? — Оливия стояла, опираясь о косяк двери. — Могу продать ее вам, разумеется, за хорошую плату.

Даже дурная погода не смогла затмить ее красоты и притягивающей улыбки. Глаза по-прежнему блестели, а кожа и без солнца оставалась такой же светлой с холодным отливом.

— Боюсь, миледи, у меня не хватит средств, чтобы оплатить ее. Она слишком прекрасна.

Оливия покраснела, опустив глаза.

— Это правда, тебе нечего смущаться! Натюрморт очень реалистичный и мягкий. В нем есть жизнь.

Оливия подошла к нему, посмотрев на свое творение. Саймон обнял ее со спины, обхватив руками спереди. Оливия почувствовала разливающееся тепло в груди.

— Все, что бы ты не делала, ты делаешь с душой, с любовью. Это и делает твои работы такими уникальными и выдающимися. Ты бы запросто смогла оживить этот дом.

Его слова текли ей прямо в душу как сладкий мед. Когда Сара, родители и кто-то другой нахваливали ее картины, Оливии, несомненно, было приятно. Но когда об этом говорил Саймон, когда он превозносил прекрасными речами ее талант, она чувствовала себя на вершине пьедестала. Ее сердце ликовало от того, что это ей говорил именно он, Саймон.

— Говорят, вы приняли обратно молодого лакея. Так ли это?

— Слухи не лгут, леди Уотсон. Я решил поверить ему еще раз. Так сказать, проявить милосердие. — Он недвусмысленно посмотрел на нее, отчего краска на ее щеках стала сгущаться.

Когда она узнала от Изабель, что сделал Саймон, она сначала не поверила. Трудно находить в человеке противоположную сторону, но она нашла. Она знала, что Саймон более благороден, чем он сам считает. Новость о его благом поступке освятила его в ее глазах, и она захотела увидеть его.

Сейчас он стоял на фоне пасмурного неба и серости дома, но ничуть не менее красивый, чем обычно. Руки Оливии неимоверно желали протянуться к совершенному лицу, погладить мужественную широкую челюсть. Но она сдержалась.

— Как ты? — аккуратно спросила она.

Саймон положил подбородок на ее макушку.

— Я? Я в порядке. То, что Кэтрин оказалась не моей матерью, заставляет меня надеяться, что я хотя бы не обречен стать похожим на нее. Не все так плохо, как могло быть.

Оливия хихикнула.

— Ты это ты, Саймон. Как бы то ни было, кем бы ни были твои родители, это не должно влиять на восприятие себя. — Ее слова успокаивали. Сам ее голос был ласковым и приятным, как музыка, которую хотелось слушать всю жизнь. — А что это за комната?

Оливия оглянулась по всем углам, рассматривая какие-то уже знакомые вещицы и те, которые видела в первый раз.

— Это мастерская моего отца. Он любил заниматься резьбой по дереву, создавал разные украшения, игрушки, даже часы.

— У него был большой талант.

— Да. — Саймон взял в руки маленькую статуэтку в виде куклы в красном платье и с каштановыми волосами. — Он делал подарки Кэтрин. Бусы из дерева с позолотой, кольца, игрушки — все для нее. Вот эта, — он покрутил куклу в руке, — была подарена на ее день рождения.

— Это же она. Твоя мать. — Оливия взяла ее в руки. — Как красиво.

— Но для Кэтрин все эти вещи, включая эту статуэтку, были ничем иным как безделушками, не приносящие никакой пользы. И это все ее слова. Кэтрин не стеснялась задеть чувства отца, говоря то, что думала.

Оливия даже не догадывалась, насколько Кэтрин была цинична. Просто поразительно! Будь она на ее месте, Оливия не смогла бы отказать в таких замечательных подарках даже безответно влюбленному в нее джентльмену. А уж внимание собственного мужа, родного человека, нельзя распылять в пустоту. Обесценить такую красоту прямо в лицо — верх невежества и непорядочности!

— Это к лучшему, что ты не ее сын. Ой! Прости, Саймон, я не подумала…

— Все нормально. Ты права, это к лучшему.

— Не хочешь поговорить об этом?

— Нет. Лучше закроем тему.

Лучшим лекарством от всякой ложки горечи была сама Оливия. И чтобы пережить трудности, ему не нужно обсуждать их с ней. Достаточно того, что она просто будет рядом так же, как сейчас. Ее ровное сердцебиение приводило в норму и его. Она будто подстраивала Саймона под свой миротворный ритм. Каждый спокойный вдох и выдох словно погружали его в сон.

— С какого момента ты отдалился от Кэтрин? Ты ведь когда-то любил ее. Невозможно, чтобы ребенок с пеленок не любил своего родителя.

Саймон усмехнулся.

— Да-а-а, так же, как отец. — Саймон призадумался, вспоминая неприятные эпизоды своей жизни. — Однажды, когда я был мальчишкой, я прибежал с улицы домой. Довольный и ни о чем не подозревавший. Мне всегда нравилось большое пространство в доме: по-королевски огромные коридоры, комнаты. Будучи маленьким ребенком, все предметы для тебя будто увеличиваются в несколько раз. Я щеголял по просторным аллеям дома и вдруг услышал крики. Пройдя дальше, я расслышал голоса родителей. Я был близок к той двери, за которой происходил скандал. Кэтрин кричала на отца: «Ты ничтожество! Ты и твой сын! Будь у меня выбор, я бы отдала его в работный дом или выбросила в Темзу. Ненавижу тебя и эту простушку с ее маленьким отпрыском!» На тот момент я почувствовал к ней только отвращение. После этого меня как отрезало от нее. Больше я не старался подступиться к ней или завоевать ее внимание.

— Простушку? Она имела ввиду Фелицию?

Саймон горько пожал плечами.

— Тогда я думал, она говорила про Изабель. Она всегда относилась ко мне как к родному сыну. Всю любовь и заботу я получил от нее. По этой причине, я думал, Кэтрин злилась на нее.

Оливия сжала руки Саймона. Она жалела его, но не хотела это показывать. Мужчины не любят, когда женщины видят их слабость и начинают жалеть, прижимать к груди, словно маленьких мальчиков. Оливия как-то слышала, что если женщина увидела мужчину сломленного и слабого, то он обозлится на ее за это. Им нравится всегда казаться сильными, отважными и крепкими, но как только эта видимость рушиться, они исчезают. Оливии не хотелось проверять эту теорию, поэтому сдержит свои чувства.

— Расскажи мне, малышка, что ты делала в оранжерее с Шарлоттой Уоррен? — В памяти Саймона вернулся эпизод, когда Шарлотта убегала из оранжереи. — Было непохоже, что вы говорили о плохой погоде или предпочитаемом цвете ткани этого сезона.

Оливия напряглась в его руках. Но в конце концов она сделала все, что могла. И если Саймон соберется ее осудить, то это будет незаслуженно, но она скажет правду. Оливия повернулась к нему лицом, заглянув прямо в родные голубые глаза.

— Истерики Шарлотты заставили, чтобы я попросила у нее прощения, и я сделала это. Меня обеспокоила ее тревожная реакция тогда. Это заставило меня пересилить себя и извиниться, дабы не произошло ничего ужасного.

Лицо Саймона выражало изумление, смешанное с восхищением. Однако через минуту оно стало непроницаемым.

— Это очень благородный поступок, достойный леди, — сказал он. — Она оценила его?

«Этой капризной девчонке было слишком сложно что-либо оценить или понять».

— Нет, она выслушала меня и сказала, что ей не нужны мои извинения. Она выбежала из оранжереи, как пуля из пистолета. Я даже не успела ничего сказать.

— Это ничего. Ты сделала самое главное, а остальное уже на совести Шарлотты. Ты правильно поступила. Быть может, это позволит ей осознать, что некоторые вещи в принципе невозможны.

Саймон был прав. Оливия не может контролировать все. Некоторые вещи зависят не только от нее, но и от других людей в том числе. Вот если бы Саймон еще это понимал, тогда он перестал бы пытаться сделать все по-своему, включая заранее расписанную женитьбу на Оливии.