Эхо Древних

Глава 1

Медленно и важно, неспешно водя рогами в стороны и обмахиваясь хвостом от мошек, насупленный бычок тянул скрипучую телегу по старому проселку. Дорога пролегла вдоль берега реки, иногда сворачивая в лес, а потом снова выкатывалась на открытый простор. До Штыряков – небольшой деревни на окраине Юго-Восточной провинции – оставалось часа полтора.

Рассветный ветерок разогнал облака, но к полудню притомился и затих. Большую часть пути солнце висело под самым небесным темечком и палило оттуда немилосердно. Даже теперь, ближе к вечеру, духота не спадала.

Правивший телегой Мишек совсем разомлел. И немудрено – считай, четыре дня вдали от родных стен, замучился. Сегодня встал посреди ночи, выехал из города затемно, до зари, чтоб вовремя поспеть домой и не ночевать в дороге.

А вчера весь день допоздна торговал на ярмарке. Повезло, что в этот раз с явным прибытком. Прикупил новые дверные завесы и железных гвоздей, а то матушка уже плешь проела: «почини да почини, ты мужик или нет?». Выгодно взял новое стекло для оконной рамы, взамен треснувшего; всякий знает: орсийское стекло – лучшее в империи! А для бабки – мамкиной мамы, значит – купил теплый шерстяной платок. Может не самый красивый, но зато теплый – это для неё куда важнее, в таком-то возрасте. Ну и себя не забыл – на телеге красовался пузатый бочонок, в котором плескалось отменное пиво.

В том, что оно отменное, Мишек уже убедился. Ароматное, хмельное, прохладное! Только ведь какая с ним беда – быстро кончается, тем более по такой невыносимой жаре. А за первой бедой и вторая подкралась. Так надавило внизу живота, что хочешь – не хочешь, а придется встать и облегчиться.

Мишек подобрал свободно висевшие вожжи и остановил быка – тот важно замычал и, качнув головой, довольно фыркнул – видать, тоже был не прочь слегка передохнуть.

Пошатываясь, Мишек сполз с телеги и, держась за неё одной рукой, справил малую нужду рядышком, у ближайшего придорожного куста. Облегчившись, блаженно вздохнул и покрепче затянул пояс. И лишь после этого поднял затуманенную голову и огляделся.

Предки-защитники, а пиво-то, видать, совсем глаза залепило! Это ж угораздило в таком месте нужду справить! В двух десятках шагов выше на пригорке стоял поганый идол, который на самом-то деле и не идол вовсе, но так уж в деревне его приноровились называть. Странная штуковина, вросшая в камень, стояла тут с незапамятных времен, но не зарастала ни травой, ни мхом. И даже птицы на неё не гадили. Возможно, из-за него, столба этого проклятого, деревню Штыряками и назвали. В честь штыря, значит. В общем, может и не идол (не было на нём ни глаз, ни рожи), но деревенские предпочитали держаться от штуковины подальше. Всегда проезжали мимо как можно скорей и с зажмуренными глазами.

Вот только зажмуриться Мишек не успел. Глянул, да и застыл с разинутым от изумления ртом. Думал ведь, что увидит каменного истукана или железный столб. Но чтоб такое… Словами так сразу и не расскажешь. Длинная, в два человеческих роста, штуковина словно бы кружилась на месте, ввинчивалась в пригорок. Подобно змеюке, обвившей ствол дерева и ползущей вверх, но не прямо вверх, а как бы по кругу. Но вверх. Змейкой. Как лестница в башне у городских ворот. И кожа у этой змеюки мерцала и переливалась, будто струйки водопада. Только падала эта вода не вниз, а опять-таки вверх.

И от всего этого кружения-мерцания, а может, ещё и от жары да выпитого пива, голова у Мишека тоже закружилась, поплыла, руки опустились, ноги обмякли. Он осел в придорожную пыль и мгновенно уснул, привалившись спиной к тележному колесу. А во сне эта струящаяся водяная змея начала причудливо меняться… То пропадала, то снова появлялась, а порой прямо в воздухе светящийся палец чертил непонятные знаки и схемы. Настолько непонятные, что даже во сне голова от них начинала трещать все сильнее.

Разбудили Мишека заливистое ржание и знакомый, недовольный голос:

— Эй, Мишек! Ты что, пьяный? Так нахрюкался, что с телеги упал?

Мишек нехотя разлепил глаза. Над ним нависала щекастая рожа кучерявого толстяка Бориша – соседа может не самого лучшего, но нельзя сказать, что и совсем поганого. Порой заносчивого, порой занудного, иногда попросту раздражающего своим видом – но ведь сосед на то и сосед, чтоб было с кем поругаться. Без соседей жизнь пресная, а с ними всяко веселей, даже если по пьяни выйдет подраться.

Кстати, а не придется ли и теперь помахать кулаками? А то ведь страсти накаляются, Бориш заводится все сильнее:

— Вот же пьяная скотина! Перегородил телегой дорогу – не пройти, не проехать! А ну вставай, а то сейчас как возьму хворостину!

Мишек знал, что Боришу не свезло на ярмарке так, как ему самому. Если б продал там свои заготовки, то имел бы рожу довольную, красную, и скорей всего тоже пьяную. Завидует чужой удаче, вот и бесится, трясет бульдожьими щеками. Ну так надо нормальный товар возить – вяленую брюкву, например. А ещё лучше продаются сушеные лесные ягоды. Но нет, втемяшил Бориш себе в голову, что он художник. Говорит, что шевелюра у него подходящая, как у придворных мастеров – густая, черная и кучерявая. Это явный знак свыше. А еще сны цветные видит, где он рисует голых девок, которые не на лавке спят, а на барских белых простынях. В общем, создаёт Бориш лубки на тему сельской жизни, только вот никто его мазню покупать не спешит. Потому и вечно злой сосед.

Мишеку после этих мыслей даже стало жаль невезучего Бориша. Потому драться он передумал и добродушно промычал:

- Не шуми, сосед… Видишь же, встаю... Притомился слегка, разморило на солнышке.

Мишек неспеша поднялся, начал обтряхивать одежонку от дорожной пыли. Бориш продолжал ворчать, но Мишек его уже не слушал. Вспомнил о недавнем видении, напустившим странный сон – ведь и правда, не столько он выпил, чтоб рухнуть посреди дороги, дело тут в другом…

- Погоди, Бориш. Тут такое дело… В общем, идол тот – черный штырь или огров шиш – называй как хош, так вот он крутиться начал.

Бориш, без конца проклинающий пьянчуг, которые мешают жить, вдруг замолк, словно поперхнувшись. Он даже не нашелся что ответить. Видно, испугался, что Мишек не просто пьяный, а может что и похуже. Перехватив этот взгляд, Мишек и сам встревожился.

Вспомнилась история, которая случилась в деревне несколько лет назад. Дед Талайка, чья хата третья справа от дороги, неожиданно поехал кукухой. Одни говорят, что грибов ядовитых нажрался, другие – что по дороге из города ему солнце голову напекло (вот где страшное совпадение!). Так вот сбрендивший дедуня несколько недель общипывал кур и плел из лозы странные конструкции. Потом оказалось, что мастерил он крылья. И с этими вот самодельными крыльями, в один погожий весенний день, спрыгнул Талайка с крыши. Думал дурачок воспарить к небесам, а в итоге расшибся насмерть. И крылья переломал, в курином помёте извазюкал, ну и себе шею скрутил. Не юноша ведь уже, чтоб с такой высоты прыгать.

И бабки, которые возле искалеченного Талайки причитали, говорили потом, что последние слова сбрендившего деда были о заброшенном идоле близ проселка, черном штыре…

Мишека пробрала дрожь. Неужто он тоже подцепил проклятие древнего истукана? Пощупал голову, потряс ей в стороны – вроде все по-прежнему, ничего не болит. Со страху даже опьянение прошло.

– На-ка ты лучше воды попей, сосед, - изменившимся тоном проговорил Бориш и протянул флягу. – После городского пива сушнячок небось-то мучает?

Голос был сочувственный, а глаза Бориш стыдливо прятал, словно бы боясь встречаться с Мишеком взглядом.

- Эй-эй, Бориш, ты чего? Я нормальный! – возмутился Мишек, но флягу все-таки принял и отпил изрядный глоток. – Ну привиделась по пьяни хреновина непонятная. Толку с неё никакого, так что крылья мастерить не собираюсь, не волнуйся!

Попробовал рассмеяться, но вышло как-то натужно, неестественно.