Это мой город

ГЛАВА 10

Наш район начал как-то быстро застраиваться… Появился молочный завод, потом 41 школа, потом пенициллиновый завод, потом вся нечётная сторона Московской застроилась жилыми домами, потом на Фабрициуса вырос Клуб трудовых резервов, городское отделение милиции…

Улица, быстро и незаметно приобрела тот вид, который имеет сегодня. Только, кое-где, во дворах остались уголки старого нашего района.

Когда-то, ещё до той поры, когда построили завод «Калибр», по узкому проулку, мимо частных домов, можно было пройти на Суражский рынок. Сейчас на его месте находится депо метрополитена. В детские мои времена рынок был местом, где мы проводили не мало времени. Там кипела интересная, взрослая жизнь. На рынке было много инвалидов-фронтовиков, которые пели песни, играли в карты, просили милостыню, скандалили, пьянствовали, дрались…

Многих мы знали в лицо, с некоторыми дружили…

Потом, как-то сразу, инвалиды исчезли. Это случилось именно сразу, в одночасье. Они были, потом их не стало…

Много позже я узнал, что их исчезновение было результатом ещё одного мерзкого преступления советской власти.

Бедняг, оставшихся без рук, без ног, защищавших родину и оросивших своей кровью поля половины Европы, отловили, как бездомных псов, по их халупам, подвалам, чердакам и вывезли, куда то подалее от столичного города. Когда наследники тогдашнего начальства бьют себя в грудь, убеждая, что никто не забыт, ничто не забыто – я вспоминаю этих инвалидов, брошенных на погибель, выметенных из города как мусор и, верно, не однажды вознёсших к Богу горькие жалобы на то, что не прибрал их на полях сражений, а уготовил тяжёлую судьбину быть убитыми вторично, теперь уже «своими»…

На Суражский рынок мы ходили грабить палатки, воровать семечки и иную разную разность…

Палатки, «подламывались» очень просто… Под дно подкладывалась вага, палатка приподнималась и самый мелкий, но шустрый пацан, проникал вовнутрь, выпихивая сквозь щель всё, что попадалось под руку. Происходило это, конечно же, ночью. Налёты на палатки организовывали ребята постарше из семей «неполных» и бедных…

Сегодняшним разумом я понимаю, что были они просто хронически голодными, поэтому не могу осуждать их, не хочу стесняться и своего участия в этих налётах, поскольку роль самого мелкого и шустрого зачастую выпадала мне.

У нас было много способов зарабатывать…

Одним из самых занятных и прибыльных было стояние в очередях. Когда в первом этаже нашего дома, вместо общаговской казармы появился гастроном и со двора «выбрасывали» разные продукты – сахар, крупы, масло и т.д., которые, кстати, продавались строго нормировано, по килограмму на нос, мы становились в очередь, рядом с чужими тётками и дядьками в качестве «второго носа», за что получали честно заработанный рубль, а они – лишний нормированный килограмм дефицита.

За день в очередь можно было стать более десятка раз – так, что у каждого образовывалось около червонца, и мы были сказочно богаты.

Деньги проедались в складчину. У нас были тайные места – «штабы» – на чердаках, в сараюшках, в подвалах… Мы притаскивали туда лакомства: лимонад, булочки, пирожные и устраивали пиры…

Было в этих тайных пирах и, что-то запретное, и, что-то от удивительного детского братства… Мы понимали, что не все дома могут попробовать конфеты, булки в виде птичек, с изюминками в глазках, мармелад и прочие прелести, поэтому делились всегда щедро и по справедливости.

По склонам, возле железнодорожного полотна, по весне, разбивались огороды. Это тоже была наша вотчина. По огородам, путём экспроприации, раздобывались зелёные перья лука, молодые в пупырышках огурчики, которые стаскивались в те же штабы и сметались вместе с мармеладом и сладкими булками…

Был ещё один способ зарабатывания – единственный, за который мне стыдно…

По нашим дворам, на телеге, ездил инвалид, который принимал молочные бутылки и свозил их на приёмный пункт молокозавода. Он был крупный и сильный дядька, но без обеих ног. Ящики с бутылками забрасывать в телегу ему было трудно и мы ему помогали. Дядька, несмотря на увечье, он был весёлый и добрый, нашу помощь принимал с искренней благодарностью, иногда покупал мороженое, которое накладывали в вафельные стаканчики, круглой ложкой, которую предварительно макали в тёплую воду.

Когда дядька выпивал, он грузил нас всех в телегу поверх ящиков с бутылками и, стегнув коня, с гиком и песнями катал по улице.

Не помню, кому пришла в голову мысль по дороге выбрасывать из ящиков бутылки, потом подбирать их и вторично сдавать ему же, получая совершенно неправедные деньги…

Он обнаружил нашу подлость не сразу. Вполне возможно, он долго не допускал мысли о том, что грабят его «свои» же пацаны… Когда сообразил – стал скучным, наши катания в телеге прекратились, он только издали грозил нам кнутом. Ни за одну детскую проказу мне сегодня не стыдно – ни за враньё родителям и учителям, ни за «подломанные» ларьки на базаре, ни за мелкое воровство на огородах – стыдно за то, что обидели этого дядьку-инвалида, честно зарабатывавшего копейки на прокорм себе и своему коню…

Дядька, кстати, тоже исчез в то самое время, когда исчезли и остальные инвалиды из Минска…

Когда мы стали постарше, способы зарабатывания стали и честнее и тяжелее…

Первые деньги, по-взрослому мы заработали с Вовкой Смирновым, подрядившись пилить дрова кому-то из «немецкого» дома… Мы трудились два дня, но порезали двуручной пилой, все брёвна, которые лежали в сараюшке. Потом мы приспособились ходить на овощную базу. Там работа была весёлой. В огромные бетонные чаны ссыпалась шинкованная капуста, которую, для сокопускания требовалось хорошенько умять. Нас обували в резиновые сапоги, запускали в чан и мы, толпой, скакали, плясали, кувыркались в этом чане, веселясь под сыпавшейся сверху капустной стружкой, клюквой, мочёными яблоками. Продолжалось это до тех пор, пока чан не заполнялся доверху. Платили хорошо и, что было неимоверно удобно, сразу…

Позднее настала очередь товарной…

Но это было много позже – там требовалась не детская сила и выносливость. За ночь нужно было разгрузить эшелон либо с цементом, либо с мукой, сахаром, ящиками с провизией, углем…

Уголь был самым поганым нарядом, но и самым высокооплачиваемым…

Товарная помогала перебиваться даже в студенческие годы, когда я водил туда своих однокурсников, ребят, в основном, иногородних и на много меня старших, пользуясь своими знаниями старожила, знающего все входы и выходы, все щели в районе, зажатом с трёх сторон железнодорожными путями, пакгаузами, складами…

Приближенность к «стальным магистралям» породила и ещё одну забаву – страсть к путешествиям. Смыться из дому на день, иногда на два, три дня считалось очень «хорошим тоном»…

Ездили на подножках пригородных поездов, иногда на крышах, на открытых тормозных площадках.

Признаюсь честно, в моём послужном списке многодневных побегов из дому не числится и поездок далее минского моря, которое залили, если не ошибаюсь в середине пятидесятых, не значится…

Почему?..

Не знаю, может быть, просто потому, что поводов убегать из дома у меня не было, может потому, что жалко было папу с мамой, но к вечеру я всегда возвращался домой. Родители, придя с работы, заставали дома пай-мальчика, даже не подозревая, что с утра, проскользнув в форточку и, пройдя по карнизу второго этажа до водосточной трубы, сыночек, вырвавшись на волю, бил баклуши на берегу водохранилища, и, буквально перед их приходом, тем же путём – по трубе, карнизу, через форточку – забирался домой и встречал их в запертой квартире с книжкой в руках…