Это мой город

ГЛАВА 34

Иногда ночью, либо под утро, когда посещают особенно бритвенно-острые мысли, шарахнет по мозгам: «Да, полно задаваться! Мой, город! Мой, город! Никакой он тебе не твой, ибо где-то в его сером зазеркалье живет и бдит недреманным оком некий Смок, который и является настоящим хозяином этого города». Смок – стар, но око у него молодое, резкое, он ничего не пропускает мимо своего внимания, все фиксирует, реагирует мгновенно и остро,– От сих, до сих – тебе позволено, резвись, а от сих – не моги! Тут уж не твои пенаты, тут моя воля!..

Стоит дать волю этим мыслям, как понимаешь – этот Смок родом из стародревних преданий, он был всегда, изменялся, менял окраску, было у него то две головы, то восемь, то шесть лап, то четыре, он умел либо огнем полыхать, сжигая все живое и здоровое, либо фосгену подпускал, что бы все вокруг казался непорушенным, однако и живым не являлось. Люди мы, конечно, серьезные в сказки не верим, однако стоит только, допустить существование этой фантастической пачвары – многое в собственном сознании становится на места, многое в собственных поступках видится по иному и, что удивительно, многое в поступках иных людей, тоже воспринимаешь иначе. Начнешь раздумывать, начнешь проводить розыск в этом зазеркалье – понимаешь, никакого зазеркалья не существует это больное сознание поколения, искривленное, изуродованное, но существующее не вне, а внутри каждого из нас. Вот и выходи Покати-горошком на Калинов-мост, вот и вступай в битву с самим собой.

Пусть простит меня Лена Данейко за заимствование из ее интервью с Леонидом Градовым: «Задумывалась двухъярусная Площадь Времени, по которой можно проследить развитие архитектуры Беларуси, начиная с первых ее шагов до сегодняшнего дня с учетом национального колорита. По периметру площади строилась композиция из реставрируемых зданий, представляющих историческую ценность. Все три года, пока было остановлено строительство, я выполнял функцию не только главного архитектора проекта, но и сторожа. Охраняли каждый камень, из которого планировалось вымостить площадь. Хотели выложить ее булыжником, лежавшим в те далекие времена. Собирали все в буквальном смысле по кирпичикам». Пусть простит меня Леонид, человек, который с полным правом мог бы сказать про Минск – «Это мой город!», но хочу спросить,– Леня, а что помешало, почему не осуществлено?– То, что было сделано, а это нулевой цикл, на который истрачено до $ 500 тыс., просто засыпали землей…

Буду настойчив,– Кто приказал засыпать, почему отменили, отчего известный каждому минчанину район Переспы, тот самый, где стояли старые минские мельницы, потом бисквитная фабрика, превращен в нечто круглое лысое и невыразительное? Знаю, господин Григорьев, который в свое время был главным архитектором Минска, а нынче, оттуда из Москвы (куда уехал, будучи по рождению и по менталитету москвичем) пытается навязывать нам свое видение и понимание архитектурного лица нашего города, именно сюда на Переспу «посадил» памятник А.С. Пушкину, автором которого является. Господин Григорьев прекрасно знает наш город. В свое время он был активным противником застройки Троицкого предместья и Верхнего города, называя все, что там находится «нужниками» и, предлагая снести «все старье». Только не нужно спекулировать на имени Пушкина. Александр Сергеевич, к Минску никакого отношения не имеет, равно, как и к Беларуси, кроме одного,– как-то посетовал, что мало вешали белорусских инсургентов, вешали бы побольше, поменьше бы их служило у Наполеона. Но, бог с ним, история нашей земли такова, что разобраться в ней без пол-литры и в самом деле сложно. Дело, в другом – элегантный фат, господин Григорьев, приехавший в Минск на выучку и на ловлю «счастья и чинов», чины поймал, но, будучи уже гражданином другого государства, считает позволительным для себя, диктовать свою волю, выбирая место для собственного творения и, уничтожая при этом, старинную минскую застройку, один нулевой цикл которой стоил пол миллиона долларов. Согласитесь, без вмешательства Смока из зазеркалья, в этом случае не обошлось.

Или вот такой пример… Писал я как-то о порушенной и уничтоженной Немиге. Дело прошлое, история не знает сослагательных наклонений, однако из того же серого зазеркалья пришел факс. Просто, знаете, не письмо, а факс с разъяснением, что господин Белоусов, чересчур много себе позволяет, и не мешало бы ему объяснить… приструнить его. Факс был без обратного адреса, но с подписью. Подписал его архитектор, господин Сардаров, который счел необходимым, проинформировать, что господин Чантурия, которого я поминал в своей заметке, доктор архитектуры и теоретик реконструкции минского центра, никакого отношения к уничтожению Немиги не имел. Согласен с господином Сардаровым – приказов доктор Чантурия не отдавал, но главным научным специалистом, консультантом и советников у начальников, которые приказы отдавали, являлся не один десяток лет. И именно его теория о необходимости проведения транспортных дублеров главной минской магистрали и решила судьбу уникальной улицы – Немиги. Факс господина Сардарова в защиту господина Чантурия, был из офиса того самого Смока, в котором давно и основательно отработана система «сдержек», тех, кто не верит, что ничего на этой земле ни исторического, ни культурного не было, следовательно и хранить нечего и беречь не стоит. Я никак не мог понять, почему никто из минских стариков не помнит здания Казанского храма, что стоял на площади Мясникова, равно, как не впомнят и о шестиэтажном, пожалуй, самом крупном в довоенном Минске здании – отеле «Европа», который стоял на месте нынешнего кинотеатра «Победа», как не помнят о блестящем довоенном архитекторе Лаврове, который построил в Минске общественно значимых зданий ничуть не меньше, чем знаменитый Лангбард и, которые рушили и перестраивали уже на моей памяти. Среди них – университетский городок, мединститут, комплекс зданий первой клинической больницы.

Кто-то скажет, зачем хранить старье – сломать и построить заново! Таким отвечу,– Ломать не строить! Облик города может меняться, но меняться он должен медленно, не коверкая менталитет людей, живущих в нем. Тогда не будет случаться, как с замечательным белорусским живописцем Маем Данцигом, который вырос в доме, что стоял, возле Казанского собора. Мальчиком сидел он на широченном подоконнике, разглядывая проезжавших по Немиге балаголов, впитывая их неповторимую речь, их манеры, их «строи» и, который, до сего дня недоумевает – кому помешал его родной дом, почему, вот этот, который стоял рядом, так и стоит, а его дом снесли. Кто– то, убежден, для мальчика Данцига существование его дома было абсолютно безразличным, что, приехав из эвакуации, он не обрадовался сохраненному старому минскому дому, в котором (ну, надо же!) висел на стене, там, где его забыли, стремительно покидая родовое гнездо, рисунок отца, сделанный еще в дореволюционной студии. Вот эти оборванные человеческие нити – они тоже из офиса Смока. Триста лет он разрывал кружева этих нитей, Смок понимал, что из маленького Мая не вырастет народный художник Беларуси Май Вульфович Данциг, если в его сердце не останутся крики балаголов, их ломовые платформы, стародавняя улица Немига. Понимал, что я не смогу назвать этот город своим если всю жизнь не буду помнить торговавшего керосином в самом начале Немиги, старого Львовича, с его чудными медными, мерными черпаки, не буду вспоминать послевоенные минские кабачки, в которых на пустых бочках расставляли стаканы и инвалиды фронтовики и приехавшие из эвакуации беженцы. В Минске была традиция этих кабачков, в которые наши матери, чего стесняться! было, иной раз посылали, нас, подшиванцев,– Пойди, забери отца, хватит ему там вождаться…

В этих кабачках к пиву и водке подавались и раки, и рыба-фиш, и жареный гусь. Порвали связи – и сегодня днем с огнем не сыскать, того, что называется национальной кухней. Все стандартизировано, все унифицировано, на всем стоит печать из офиса Смока.

Печать стоит и на воспоминаниях… Сколько раз ловил себя на том, пишу, и чувствую, не так и не то… Было иначе, помню… А внутренний цензор настаивает, загибаешь, брат, про это именно так, а иначе – никак нельзя…

Как-то сказал, что недоумеваю, откуда взялся миф о тотальном разрушении Минска во время войны? И ведь всего только недоумение высказал, дескать, немцы, при захвате сопротивления не встретили, наши, отбивая город, тоже на его улицах боев не вели, как из зазеркалья раздалось,– Не моги! Не смей! Минск был полностью в руинах, и не мешало бы тебе самому выйти на всенародный субботник по расчистке этих самых руин. Официальный миф о полностью разрушенном городе, даже опровергать, особенно не пришлось. Просто позвонил, тому, кто встретил войну в Минске, все помнит, ничего не забыл и спросил,– Валя, расскажи, как это было в Минске, откуда взялся миф о тотальном его разрушении?

И замечательный писатель, партизан Валентин Тарас, «заводясь» с полуоборота сказал…

– Вот именно, миф!.. 24 июня прилетело 57 «юнкерсов» и около часа бомбили центр города, где сгорели многие деревянные строения, но… все каменные дома остались. Больше немецких бомбежек в Минске не было… Было правда несколько советских, но бомбили наши, точечно, в основном товарную, где однажды «всыпали» по пересыльному лагерю советских военопленных.

Интересуясь историей войны, знаю, что для того, чтобы дотла вбомбить в землю Дрезден американским «летающим крепостям» потребовалось несколько недель беспрерывных бомбардировок. Однако «летающая крепость» по бомбовой мощи не сравнима с пикировщиком «ю-87». Иной пример – чтобы подавить варшавское восстание, и при этом нанести страшные разрушения Старому Мясту, немцам пришлось «долбать» по городу не только авиацией, теми же самыми «юнкерсами», но и артиллерией не прерываясь, почти месяц.

Одним словом миф не выдерживает никакой критики. Однако он откуда-то взялся и просуществовал почти семь десятков лет. И все – минчане и не минчане, помнившие войну и не помнившие ее, согласно кивали головами подтверждая,– Да! был разрушен… До основания…

Чем это объяснить, кроме, как наведением коллективного морока, кроме общественной амнезии, я, пожалуй, подозреваю, но в данном случае, частность укладывается в общую теорию о Смоке, поэтому именно эту частность оставлю любезному читателю на десерт, а сейчас перейду к не менее живучему мифу о всенародных субботниках по восстановлению Минска. Вновь даю слово точнейшему свидетелю Валентину Тарасу…

– О каких субботниках ты говоришь!.. Если тебе кто-то компостирует мозги, сообщи товарищам, что субботников за год было всего два, причем очень немногочисленных, поскольку 3 июля 1944 года, в день освобождения, в Минске было всего 12 тысяч населения, люди оставили город, опасаясь вначале уличных боев, потом репрессий и возвращались в него медленно и неохотно…

– Хорошо!.. Кто же тогда построил то, что в Минске построено?..

– Минск восстанавливали и частично перестраивали немецкие военнопленные…

Вот! Связался узелок памяти! Помню длинные толпы идущих на работу немецких пленных, ободранных, тощих… Помню игрушки, которые они делали, и, которые мне дарили. Игрушки эти хранились у меня достаточно долго. Помню, разговоры отца о качестве немецкого строительства. Если уж, стряхнул с себя морок, коллективной амнезии – все! никто меня с «точки» не собьет… Перестраивали Минск – немецкие военнопленные. Их было очень много, они работали несколько лет и выстроили заново практически весь проспект Сталина, все деревянное, что сгорело 24 июня. Немецкие военнопленные работали, учитывая традиционное немецкое умение работать, на парадных объектах, главных зданиях, главных магистралей. Минский тракторный и Минский автозавод, вместе с поселками для будущих машиностроителей – возводили зэки… Руководить зеками и военнопленными прибыли в Минск начальники всяческих «лагов» из России. Им были безразличны кружева наших человеческих связей с городом. Они очень легко впитали точку зрения Российского, еще императорских времен рождения Смока: «Ничего на этой земле заслуживающего сохранения и культурного окучивания, никогда не произрастало! Поэтому, ломай под корень и строй, наново!

Теперь попытаюсь предположить, что стало конкретной причиной послевоенного пробуждения Смока на нашей земле, в моем городе. Существует предание… О то, что это предание, пишу потому, что ни в одной писаной истории подтверждения этому факту не нашел. Но, что-то помню, где-то читал… Может, кто либо, кто тоже читал, но не придал значения или истолковал как либо иначе, откликнется и подскажет… Так вот, читал, что по дороге на Потсдамскую конференцию, или наоборот возвращаясь оттуда Иосиф Виссарионович вышел размять ноги на минском вокзале и, кто-то из тогдашних минских начальников, выколачивая, как это всегда при советской власти было принято, фонды на рабсилу, стройматериалы и т.д., и т.п. – указывая на коробки сгоревших домов в начале Кирова и Ленинградской, пожаловался на тотальные разрушения и попросил под эти не существующие тотальные разрушения – фонды «с запасом». Обратите внимание, именно эти дома на Кирова и Ленинградской, стоят, как и стояли до войны. Зато две привокзальные башни, чтобы на всякий случай закрыть перспективу и подтвердить законность получения фондов немцы-военнопленные построили. Сталин вовсе не был вислоухим и, скорее всего, знал, что разрушений послевоенных в Минске никак не больше тридцати процентов. Однако, выделил и военнопленных и зеков и специалистов полной мерой, твердо зная, что под выделенные фонды, всяческие специалисты в погонах, носом землю будут рыть и если, что останется не освоенным, то взорвут целое, на его месте постоят новое – но сталинский дебет с кредитом сведут.

Когда-то, в те времена, когда КГБ распродавало бывшие секреты, держал в руках карту лагерей немецких военнопленных, расположенных вокруг Минска и карту немецких же кладбищ. Видимо, круто «ломили» в цене за этот «секрет», поэтому не купил. А, зря! Сегодня бы эта карта мне ой, как пригодилась, поскольку предвижу рык из логова Смока,– Какова наглость! Триста лет стою на «стреме» – такого не бывало, чтобы усомниться в чистоте и непорочности моих мифов. Ничего не могу поделать – усомнился! Но, чтобы не возодновлять пустых споров – предлагаю вот какой выход, давайте забудем про разные идеологические забобоны и сообща организуем музей Минска, в котором соберем не мифы, а достоверные факты: Что? Где? Когда? Сколько? – тогда, может быть, поменьше будет спекулянтов, пытающихся заработать на трагедии Малого и Большого Тростянца, тогда, кому ни будь придет, наконец, в голову, а отчего это, как ни копнет экскаватор в районе Чыгуночной улицы и Чыгуночного переулка, так все кости человеческие обнаруживаются. Может, вспомнит, кто-то, да еще и мемориальную доску здесь установит, дескать, на это самом месте, был огромный пересыльный лагерь советских военнопленных и это их косточки неучтенные, равно, как и немецкие столь же неучтенные, прут из нашей земельки. А, когда, учтем мы эти косточки, когда наведем порядок в этой скорбной бухгалтерии, может тогда и логово Смока обнаружим, разберемся в его генеалогии, тянущейся еще из времен третьего раздела Речи Посполитой и, как сказочный белорусский Покати-горошек, с Божьей помощью, положим ему предел, дабы не портил нам жизнь своими дурацкими мифами…