Это мой город

ГЛАВА 37

Первая церковь в моем городе, которую помню, была небольшой, невзрачной, деревянной и находилась на том месте, где Бобруйская улица вливалась в площадь Мясникова. Была она такая незаметная, что, пожалуй, не осталась бы в памяти, если бы не то обстоятельство, что как раз возле нее располагался войсковый наряд с ракетницами, который каждое 1 мая, 7 ноября, впоследствии и 9 мая, короче в каждый праздничный советский день пулял в небо ракетами, устраивая для нас пацанов столь долго ожидаемое развлечение. Этой связью с салютами – церковка и запомнилась. Когда ее сломали, не припомню. Скорее всего, в то время, когда реконструировали площадь Независимости. Тогда порушили вокруг Дома правительства много приметных зданий, но площадь отгрохали самую большую в Европе.

Красный костел – не воспринимался как церковь. Он был вначале киностудией, потом Союзом кинематографистов и Домом кино. Следует заметить, что партийные власти не раз покушались взорвать и Красный костел, только на моей памяти было пару поползновений на этот акт вандализма. Однако, и Бог берег это уникальное для Минска сооружение, и еще то, что занимал его Союз кинематографистов, в то время организация в республике влиятельная. Да и у архитекторов, озабоченных переустройством Минска, приданием ему нового, современного облика, видимо, духу не хватало, Красный костел разрушить.

Еще одна церковь, храм Александра Невского, располагался на военном кладбище и когда отец получил мастерскую на Долгобродской, как раз напротив входа на это кладбище, из окна мастерской, наблюдал, как, словно мышки, проскальзывают, спеша в храм, сквозь кладбищенскую калитку, старушки-богомолки. Вообще, роль этих старушек, сохранивших в душе своей живую веру, не взирая на гонения и запреты, поддерживавших церковную жизнь, выстоявших против тотального наступления атеизма не осмысленна и не оценена нами, теми, что кичились вначале своим безбожием, а теперь сановно заняли места поближе к алтарям.

Как ни странно, но интерес, вначале чисто академический, к христианству возник у меня на университетских лекциях по научному атеизму, была такая обязательная дисциплина в вузовском курсе. Но, как и всякая идеологическая программа, будь то научный коммунизм, или история партии – эта программа составлялась в расчете на то, что студиозус-советикус никогда не подвигнется на чтение первоисточников, а удовольствуется многомудрыми комментариями. И если с научным коммунизмом и историей КПСС эти номера проходили, поскольку первоисточники, партийные документы, во-первых любопытства не вызывали, а во-вторых – самые интересные из них, были строжайше засекречены, то с научным атеизмом обычная ориентация на замену первоисточника комментариями, иногда сбоила. Первоисточник существовал. О нем все знали. Это была Библия. И хотя в открытой продаже ее не было, достать в Ленинской библиотеке – все же удавалось. Правда, с трудом. Правда, объясняя разным суровым библиотечным теткам, почему, да зачем тебе понадобилась Библия. Да, что ты хочешь там найти… Однако, библиотечный запрет на первоисточники, все же был преодолим. Готовясь к экзамену по научному атеизму, «проглотил» за четыре дня подготовки и Ветхий завет, и все Евангелия, и все письма Апостолов, входящие в полный текст Книги. Удивительно, но экзамен сдал на отлично. После экзамена по «атеизму» вынес одно – ощущение, что приобщился к величайшему литературному памятнику человечества. Почему этот памятник человеческого духа вызывал такую лютую злобу у коммунистических идеологов, стал задумываться, позже, когда, приехав в Слуцк к родственникам, с двоюродным братом и его друзьями отправился на Пасху ко всенощной. Пошли по простой причине – было любопытно. Однако, за три улицы до церки, нас встретили кордоны милиции с комсомольскими активистами, которые, только что физиономии идущим в церковь не понабивали, а так, все остальные приемы устрашения применили: и паспорта требовали, и адреса с именами выясняли, и с какой целью, куда направляемся, и состоим ли в комсомоле (вот, ужо, напишем в комитет, что ты за комсомолец!) – все было исполнено. Когда возмущение этой дурацкой акцией достигло точки кипения, милиция и комсомольцы, попытались помешать крестному ходу и казалось драка была неминуема, случилось так, что священник, нашел слова для увещевания, и одних и других, равно готовых вступить в конфронтацию.

Впоследствии этот случай, все время вызывал в душе непокой и недоумение. Почему,– думалось,– с какой стати такая ненависть, что плохого собирались сделать люди, принесшие к церкви куличи, крашеные яйца, люди, говорившие друг другу слова любви, обменивавшиеся пасхальными поцелуями. С возрастом стал осознавать – именно это, приобщение людей к очищающему душу чувству всеобщей, человеческой любви, и вызывало злобу у партидеологов, поскольку именно ненависть, классовую злобу пытались насадить они в человеческих сердцах вместо христианской любви. Однако злоба оказалась недолговечной, как и коммунистическая идеология, как и коммунистическая практика запугивания, устрашения, репрессий.

Еще один повод для размышления о сущности любви и ненависти случился в «эпоху» борьбы за Красный костел. На рубеже 90-х годов был принят закон, по которому бывшие церковные строения, храмы, должны были быть возврашены верующим. Согласно этому, справедливому закону, костел Святых Сымона и Алены, как стали называть знаменитое здание на площади Независимости, так же был быть возвращен католической конфессии. Не могу сказать, что эта идея, была однозначно воспринята благожелательно кинематографической общественностью. Нет! Среди нас было достаточное количество тех, кто считал, что закон законом, а «понятие» диктует, что уступать нельзя. Было и много тех, кто полагал, что возвращение костела – дело святое и справедливое. Общественность, что называется, поделилась пополам. Представители католической конфессии заняли довольно жесткую позицию, не соглашаясь ни на какие переговоры – выметайтесь, дескать, из костела, безбожники, и все тут. Начались акции с голодающими на морозе старушками, которые заплевывали, входящих в Дом кино, награждая их, при этом, эпитетами вовсе не из лексикона христианского человеколюбия. Заседания правления Союза кинематографистов, шли непрерывно. Тех, коллег, которые занимали жесткую позицию, удалось постепенно убедить в том, что храм должен быть возвращен верующим. Да, не мы его забирали! Да, во многом благодаря нам он был сохранен! Все так! Тем более следует сделать последний шаг доброй воли и Храм освободить. Во многом, должен сказать, эта позиция возобладала благодаря настойчивости, здравомыслию, стремлению сохранить в городе социальный мир, избежать межконфессиональных конфликтов, просто желанию понять друг друга, желанию пойти на встречу друг другу, которых придерживался тогдашний председатель Союза Вячеслав Никифоров. Принять решение было тем более нелегко, что и партийное и городское начальство заняло откровенно провокационную позицию – разбирайтесь, как хотите, наша, хата с краю! Между тем, партийная и советская «хата» в те времена, была еще отнюдь не с краю. Еще – если не все, то очень многое от них зависело. Ну, например, а куда, собственно, выезжать Союзу кинематографистов? Ответ – а куда хотите! Горисполком кивал на горком, горком на ЦК, ЦК на горисполком. Порочный круг казался неразрывным. А бабули у входа голодают и скандалят, ксендз проявляет похвальную твердость, кинематографисты колеблются, партийцы «в тихаря» улыбаются, дескать, за что боролись, на то и напоролись. Конфликт, казался неизбежным. Слава богу, удалось его избежать. С огромным трудом, как временное решение проблемы, добились для Союза, временного помещения на Карла Маркса 5. Согласились с предложенным, поверив представителям партийной и советской власти, что со временем Союзу будут предоставлены и т.д., и т.п… Ничего, конечно, предоставлено не было. Как всегда, коммунисты солгали, по сути, прервав существование в столице, очень активной общественной организации Союза кинематографистов. Однако, ущербности в душе оттого, что приняли такое решение, не ощущаю, ибо уверен – Храм передали правильно, он для того и был построен, чтобы в нем люди молились. Разговоры о том, что не тем передали, что следовало не идти на поводу у католиков, а следовало договориться еще с кем либо из иных, более «лояльных» конфессий – отметаю. Не наше это было дело, не кинематографическое, заниматься нечистоплотными играми. Да, по большому счету, в моем городе, в котором исторически сложилось конфессиональное разнообразие, в городе, где население впитало христианское – «нету ни грека, ни иудея», где испокон века мирно уживались и православные, и католики, протестанты, иудаисты и мусульмане. Где рядом с костелом, стояла синагога, рядом с православной церковью была мечеть, где пресловутая белорусская толерантность, начиналась именно, как толерантность межконфессиональная – смешно говорить о некоей церковной предпочтительности, о том, что какая-то ветвь христианства более «исконная», что некая конфесиия более соответствует национальному характеру. Вопрос ведь не в том, кто как молится, кто как принимает святые дары, кто как крестится, кто в какую церковь ходит. Вопрос в том, и лишь только в том, живет ли в душе любовь к ближнему, что, согласитесь, одинаково важно и для христианина и для мусульманина и для правоверного еврея.

Пришел я к этому убеждению после разговора с минским раввином, удивительно интеллигентным и доброжелательным, вовсе не старым еще человеком. В нашей беседе он обронил слова: «Все мы, в конце концов, люди Книги!» и эти слова запали в душу. Можно сказать,– Да! Три мировые религии ведут свое начало от Ветхого завета, Торы. Три мировые религии во главу угла ставят любовь к ближнему, руководствуются десятью заповедями. Но, раввин, имел в виду еще нечто. Думаю, в его словах было заложено то, что может объединить и верующих, и атеистов. Сказав, «все мы люди Книги» он подчеркнул непрерывность и неистребимость человеческого стремления к познанию, которое идет по двум дорожкам, дорожке собственно знания и дорожке веры, которые соединяются, сливаются в великих Книгах – Библии, Торе, Коране.

Однажды в разговоре с владыкой Филаретом, я вскользь затронул эту тему. Я опасался, что православный иерарх не разделит моих, в общем-то, дилетантско-светских, размышлений. Оказалось, нет! Оказалось он об этом глубоко и основательно думает. Оказалось, мои наивные эукуменистические воззрения в чем-то, не чужды и для него. Не чуждыми они оказались и для протестантов и для мусульман, с представителями которых не однажды заводил разговор о нас, как о «людях Книги».

Тогда и подумалось, может быть в этом и уникальность моей родины, что ей наиболее внятна идея человеческой общности, человеческого единения в любви, вере и знании. Что, за свою историю, пройдя по многим кругам страданий, неприятия, противостояния, она выработала некий «витамин толерантности», который позволяет преодолевать ненависть застилающую глаза, позволяет искать компромиссы в самых неожиданных ситуациях. Позволяет выживать, сохранять себя на самых свирепых исторических перекрестках. Может, терпимость наша, наша «толерантность», наше умение услыхать и принять иную точку зрения, услыхать оппонента, пройти мимо, не обратив внимания на агрессивную глупость, это извечное белорусское – «абы не было вайны!», свидетельствующее не только об антимилитаризме, но и вообще о неприятии насилия, давления, об активном «непротивлении злу насилием», каким образом и как, давшему плоды на нашей истерзанной насилием земле – это вовсе не слабость наша национальная, а сила и мудрость. Может быть потому, что подсознательно мы, живущие на белорусской земле, ощущаем свою общность, как «людей Книги», поражает различных, проводящих международные тестирования социопсихологов, тот высокий интеллектуальный уровень, который проявляется при общих исследованиях нашего народа, но не очень заметный в частной жизни каждого из нас. Может быть, значит это, что наше время еще не пришло, что все у нас еще впереди? Во всяком случае, что не все уже потеряно, что нужно верить и любить, надеяться и стремится, смирять гордыню, молиться и уповать!

Не всегда побеждает уверенный в своей силе Голиаф, когда-то приходит время носителя веры и разума – Давида!