Это мой город

ГЛАВА 7

Существует легенда, что наш дом построен на том месте, где были расстреляны и похоронены заложники, казнённые после покушения на гауляйтера Кубе… Не знаю насколько эта легенда соответствует действительности, но, судя по тому, что с домом всё время происходит что-то неладное – то он даёт трещину, то проседает и пытается отвалиться целый подъезд, некое мистическое начало в его судьбе присутствует.

До сих пор не могу себе простить, что не прояснил эту историю во время интервью, которое брал для радио у известной разведчицы Осиповой. Она была одним из организаторов покушения на гауляйтера и порассказывала мне много интересного. Особенно позабавила меня история героини Мазаник, которая и подложила пресловутую мину под перину Кубе. Оказывается, после покушения, когда переправляли в лес семью Мазаник, её мать потребовала, чтобы «эвакуировали» и их корову. По словам Осиповой, эта «коровья эвакуация» особенно дорого обошлась минскому подполью…

Рассказывала она мне и не менее забавную историю о похищении из Минска некоего высокого чина Люфтваффе с портфелем документов. Немец был влюблён в минскую девушку. Причём влюблён по настоящему. И, когда её прихватили, пошёл на всё, вплоть до измены фатерлянду и фюреру… Забавным было то, что операцию по изъятию штабного начальника проводили люди одного партизанского соединения, а люди другого, проведав об этом, устроили гонку на санях, в лучших традициях вестернов, чтобы этого господина отбить, приписать операцию себе и, естественно, получить все причитающиеся награды…

Партизаны, которые увозили на санях немца с его возлюбленной, долго отстреливались от преследовавших их лихих народных мстителей, пока им не удалось оторваться от погони.

Было у этой истории и неожиданное продолжение… Немец отсидел в лагере военнопленных до конца войны. Возлюбленная минчанка, как ни странно, его дождалась, вышла за него замуж, и они уехали в ГДР…

Возможно, кто-то подвергнет сомнению эти истории… Возможно… Однако, я ничего здесь не сочинил, как мне было рассказано, так и пересказываю.

Единственное, что безоговорочно допускаю, первоисточник мог присочинить – в послевоенной партизанской чересполосице, чего только не придумывали про свои подвиги славные герои.

Пишу об этом с известной долей иронии, поскольку не один раз убеждался в том, что многие настоящие герои в основном помалкивали и потихоньку вымирали… Павлиньи хвосты во времена, когда повалили награды и льготы, стали распускать в основном герои мнимые, дутые…

Работал на станции автосервиса на выезде из Минска в сторону Слуцка сварщик Жора…

Горелки он в руки не брал до тех пор, пока «хозяин» не смотается через дорогу в лавку и не поставит ему чекушку.

Начальство Жору не трогало до тех пор, пока не пришёл некий директор со стороны из отставных полковников…

Мы тогда с папой, по какой то надобности чинились в этом гараже и видали всё своими глазами…

Начальник отставник устроил Жоре жуткий скандал за пьянство… С ором, матюгами и топаньем…

Жора, нужно отдать ему должное, очень спокойно его выслушал, поправил расчёсочкой безукоризненный пробор и выдал начальнику такое…

Последняя фраза, если вырезать непечатные слова звучала примерно так…

– У меня… в бригаде… полковники… по-пластунски… сугробы… носом… пахали… И ты… гнида…

Ну, и дальше по тексту, в том же духе…

Взбешённый полковник выскочил из гаража, ошпаренным петухом. Назавтра, пришёл налаживать с Жорой отношения и был похож на полу ощипанного курёнка…

Видимо, заглянул в личное дело, из которого выяснил, что Жора в партизанах был командиром знаменитой бригады, то есть в генеральских чинах, после войны, возглавлял обком партии, потом райком, потом опускался всё ниже и ниже, пока не осел в сварщиках гаража и справедливо считал, что с этой «должности» его попереть некуда…

Ещё одной колоритней шей личностью был директор художественного фонда Изох… Однорукий, пучеглазый верзила – тоже бывший партизанский начальник. Папа был Председателем фонда и Изох номинально ему подчинялся.

– Изох… Ты же был командиром партизанской зоны… У тебя в подчинении были тысячи людей… А теперь с тремя сотнями художников справиться не можешь…

Это папина тирада…

Изох, наливался кровью, выпучивал глаза и с искреннейшим недоумением орал…

– Павло Кырылович, дак там же у меня был маузер и я их к сосне… К сосне…

Жора, кстати, с Изохом был знаком, их зоны соприкасались, и, вспоминая славные года, небрежно ронял…

– Когда Изоховы бандюки к нам забредали, шлёпали их без суда и следствия…

В одном из документальных фильмов мы снимали Алеся Адамовича… Не могу сказать, что мы с ним подружились, он был человеком достаточно закрытым и близко к себе подпускал людей с осторожностью и опаской.

Но пару тройку вечеров мы с ним посидели, поговорили… Его рассказ о начале партизанки в Беларуси был откровением…

– В 41 никакого всенародного сопротивления не было… К немцам относились достаточно лояльно… Они распустили колхозы и дали землю… Уходить в партизаны начали ближе к зиме 42, когда оккупационные власти восстановили колхозы, посчитав, что Сталин был прав и так грабить сподручней… Вот тогда и повалил народ в лес… Не от оккупации, от колхозов… И все были уверены, что главной наградой после Победы станет роспуск колхозов… Не случилось!.. Красные приходят – грабють, белые приходят – грабють…

Не ручаюсь за дословность, но по смыслу – точно…

Где-то к концу пятидесятых в нашем доме стали появляться папины и мамины однополчане…

Видимо, десяток лет потребовался им, чтобы опомниться от войны, как-то обрасти мясом, обжиться… После этого появилась тоска по юности и они начали искать друг друга…

Первым появился дядя Петя Тибабишев…

Я был дома с маленькой Танюшей, когда раздался звонок и в дверях загромыхал совершенно необъёмный дядька с тремя огромными то ли кофрами, то ли сундуками…

– Дэ батько!?.. – с неподражаемым хохляцким простодушием ревел он…

– Шо, на праци!.. А, маты!.. Тэж на праци… То будэмо разом борщ готуваты…

И мы с ним начали готуваты настоящий украинский борщ…

Был дядя Петро столь добродушен, общителен и казался таким свойским и безопасным, что даже мысли о том, что я пускаю в дом незнакомого не возникло в детской головке…

К приходу родителей, была готова ведёрная кастрюля борща, распакованы сундуки с салом, колбасами, копчёными курами, живыми раками, которые ещё копошились в мокрой траве, вялеными лещами и ещё чёрти чем невиданным и непробованным…

Дядя Петя учился с папой в семилетке, потом их пути разошлись и встретились они на фронте, под Москвой, вернее подо Ржевом, где были самые кровопролитные и жестокие бои, да так и прошли всю войну рядом, пока дядю Петю не ранило в Австрии и они не потерялись…

Был дядя Петя командиром роты ПТР, а это значит, что всю войну он просидел перед пехотными окопами на самых танкоопасных направлениях с длинноствольными пукалками, которые, по соображениям, советских военных стратегов должны были поражать вражеские танки…

За время войны личный состав Тибабишевской роты сменился полностью несколько десятков раз, а громило-командир, каким то чудом остался жив…

Вообще, война в нашем доме незримо присутствовала всегда…

Только какая-то не такая как в книгах и фильмах…

Подозреваю, что в рассказах родителей и их друзей она была настоящей…

Немыслимо кровавой, немыслимо жестокой и в то же время смешной и тёплой – они были молоды, бесшабашны, никто не рассчитывал выжить, каждый день мог стать последним…

Ужасно горжусь, что дядя Саша Авакимян, почти родной нам человек, который нашёлся в начале шестидесятых, всерьёз называл меня фронтовиком, поскольку целых четыре месяца, беременная мной мама была на передовой…