Это мой город

ГЛАВА 12

Пытаюсь припомнить, какие же ценности были в ходу у нас – послевоенной, дворовой пацанвы?..

Точно помню – богатство было не в почёте…

Папа зарабатывал прилично, мы были единственными, у кого имелось собственное авто, отдельная квартира, тоже редкость, в квартире – много книг. Книги – котировались – постоянно кто-то приходил, брал почитать. Начитанность, умение фантазировать, придумывать, рассказывать были моей палочкой-выручалочкой. Но превыше всего, пожалуй, ценились отвага, самостоятельность, сила и честь… Сказал – умри, но сделай!..

Трепанулся, что не слабо лечь на мосту под поезд и струсил, пиши пропало, затуркают, засмеют, перестанут водиться. И не откупишься пирожками, которые напекла мама на ужин, а ты выволок тайком во двор, чтобы «подмазаться» к авторитетным сверстникам… Пирожки слопают, потом – турнут…

Сказал, что прыгнешь с третьего этажа в кучу, привезенного во двор песка, хоть вой от страха, но прыгай…

Вызвался залезть в палатку – лезь!..

Дрались часто, но у каждой драки были правила – бились один на один, или, по договорённости, кодла на кодлу, точно оговорив, кто участвует, кто против кого, – остальные не лезь!.. Лежачего не трогали. По уговору, дрались до первой «юшки», то есть, до первой крови… Пока нос не разобьют и соплями кровавыми не умоешься – выйти из драки, убежать, считалось, за падло…

Составляя кодлу для групповой битвы – старались пары формировать примерно из равных по силе и возрасту, старшие младших, как правило, не трогали. Более того, если в школе, кто-либо старший приставал к малолетке из нашего «прайда», можно было обратиться к «своим» старшим за поддержкой. Помогали, но своеобразно – обидчику, предлагалось «стукнуться» с равным по возрасту и силе соперником. Но, такие поединки были редкими, только в тех случаях, когда присутствовал явный беспредел. Проблемы следовало решать самому…

Такие отношения были приняты и между родителями. Вмешать отца в пацаньи разборки, считалось стыдным.

Однажды, отлупленный кем-то, в соплях и слезах, прибежал домой, попросил отца вступиться… Папа открыл дверь, выставил меня за порог, сказал: «Разберись сам, потом приходи…».

Не признавали правил дворового общежития девчонки… Они могли толпой напасть на одного и изметелить портфелями, как сорочья стая. Но нарваться на драку с «бабьём», тем более быть ими отлупленным, считалось делом если не позорным, то, во всяком случае, не совсем достойным, поэтому девочек старались особенно не обижать, держались от них в стороне.

Очень почитались те, кто умел хорошо играть в детские игры…

Игр было много… В пикаря, в тюху, в маялку, в лапту, в «замри-отомри», в «порви рукава», в прятки, казаки-разбойники – дворы гудели и звенели от детских воплей, визга, смеха…

Кажется, что сейчас так не играют, да и названий таких игр не помнят.

Детей в каждом дворе было много, коловращение и беготня – беспрерывны…

Никогда более в жизни не просыпался с таким полным ощущением счастья от предстоящего, до краёв наполненного событиями дня, как тогда – в детстве…

Всё было так важно… Ничего нельзя было отложить на потом… И если со двора раздавался крик:

– Выходи!..

То никакие домашние дела, обязанности, мамины запреты – «не работали»… Хлопала дверь, со свистом проскальзывали ступени лестницы под подошвами сандалий и – вперёд… До вечера, до темноты…

По весне, когда таял снег и в яминах, низинах, болотцах образовывались огромные лужи – из досок, ящиков, бесхозных жердей, заборов сооружались плоты, на которых разыгрывались настоящие морские сражения…

Приползали домой, мокрые по уши, стуча зубами от холода и – драны были нещадно и не единожды, за порванные, переквецанные, мокрые пальтишки, штаны, валенки…

Иногда забивались к кому ни будь домой, если родителей не было. А родителей не было часто…

К Светке Фиалке из четвёртого подъезда забирались в окно по водосточной трубе на третий этаж… Она считалась девочкой порочной любила и умела обжиматься, к Ленке из второго подъезда лазили через балкон второго этажа, до которого можно было пройти по карнизу, выбравшись из окна подъезда… Верхом блаженства было времяпровождение в сараюшке и Витьки Гаражи – он держал кроликов и позволял приносить им траву и кормить, у Вовки Посчастьева наводил ужас кожаный с металлическими рёбрами корсет дяди Стёпы… У Женьки Слуцкого мама была библиотекарем, было много книг, книг заманчивых. Например – все выпуски «Приключений майора Нилина». Папа такое чтиво не одобрял и, выклянчив у Женьки очередной выпуск, я забирался дома в дровяной чулан, был такой в нашей квартире, поскольку газовых печей не было, а на кухне стояла огромная дровяная, и, устроившись со свечой, на поленице, под потолком, захлёбывался геройскими подвигами славного майора, который ловил по десять шпионов на пяти страницах.

Отец Володи Туняка откуда-то с крайнего Севера (что он там делал?!) привёз огромную шкуру белого медведя, которая была разостлана на полу. У этого медведя был чудный длинный мех, который мы и вырезали вместе со шкурой, чтобы «мастрячить» фантастические маялки…

Игра в маялку требовала качественной снасти, состоящей из куска свинца и, прикреплённого к нему куска шкуры с мехом. Мех выполнял роль стабилизатора, поскольку маялку следовало подбивать вверх, внутренней стопой ноги как можно дольше… Естественно – мех белого медведя для этой цели был незаменим…

Случались игры и поопасней… Ко мне домой иногда собирались, что бы пострелять из папиного ружья. Его подарили отцу на день рождения друзья скульпторы. Оно было «занэкано» в глубине платяного шкафа в разобранном виде. Патроны 16 калибра, латунные, тяжёленькие, блестящие были спрятаны под бельём на верхней полке того же шкафа.

Схроны, однако, казались надёжными только родителям. Достать ружьё, прикрепить стволы к прикладу, защёлкнуть цевьё, подковырнуть ножом, картонный пыж, высыпать дробь (слава Богу, хватало ума), загнать патроны в стволы и устроить в доме пальбу – было делом обычным. Квартиру, правда, потом приходилось основательно проветривать, запах, сгоревшего пороха, был на диво въедлив.

Но времяпровождение по домам не считалось, как сейчас говорят, приоритетным…

Главными были двор и улицы.

География города значительно расширилась с появлением велосипеда. Это был чудный, подростковый аппарат под названием «Орлёнок».

Учил меня ездить на нём папа. Учёба завершилась двумя или тремя уроками. Придерживая велосипед за седло и руль, папа несколько раз пробежал вместе со мной, сидящим верхом на никелированном чуде по двору, облегчённо перевёл дух, посмотрел мне вслед и я поехал сам.

Велосипед был моим побратимом. Мы с ним понимали друг друга, как однояйцовые близнецы. Всё то, что сегодня умеют горные велотуристы, велослаломисты и, как там ещё они называются, я умел проделывать на орлёнке…

Мы строили трамплины и прыгали с них на «Орлёнке». Мы играли в воздушный бой на велосипедах, сбивая неприятеля наземь лихим таранным ударом по заднему колесу. Я возил на своём «Орлёнке» по восемь пацанов и девчонок зараз, рассадив их на руль, на раму, себе на плечи, расставив на багажник, на втулки колёс.

Но, главное, на нём можно было съезжать со двора и самостоятельно отправляться путешествовать по околицам города.

Так я открыл для себя мир пригородов, отдалённых районов, куда не ходил никакой транспорт, мир, густо застроенный частными домами, Грушевку, Степянку, сельхозпосёлок, болотную станцию… И, конечно, парки – парк Челюскинцев, парк Горького, в котором, кстати, существовал велотрек, куда съезжались многие минские пацаны и, где проходили нешуточные, головоломные, нерегламентированные соревнования по спорту, который назывался «костянкой» за то, что в нём дозволялось и, даже поощрялось, не столько умение обогнать соперника, сколько умение «уронить» его на крутом уклоне, столкнуть с трека, а самому проскочить вперёд мимо завала и выиграть заезд…