Приезжая в любой незнакомый город, первым делом иду на базар. Может, мне кажется, а, может, это действительно так, но именно базар дает первое и наиболее точное ощущение не только города, но и его окрестностей, знакомит с людьми, с бытом, обычаями. Когда-то, над всеми советскими базарами висели вывески: «Колхозный рынок». Но, тем не менее, у каждого базара было свое испокон, издавна, людской молвой прикрепленное имя. «Комаровка» – всегда была Комаровкой, Был «Сурожский» рынок – это рядом со мной, с моей Московской улицей. Сейчас его нет. Был «Червенский» – этот и сегодня на своем месте. Был базар на автозаводе, базар на Красноармейской. У каждого базара существовала своя специализация, у каждого, свой контингент, как продавцов, так и покупателей. Продавцы «привязывались» к базарам сообразуясь с транспортными возможностями – со слуцкого направления оседали на Сурожском, подвоз на Червенский был удобен, видимо, для тех, кто двигался в Минск со стороны Червеня. Комаровка же была базаром базаров. Самая людная, самая богатая. Поход, или поездка на Комаровку, было событием, там можно было найти и купить все, или почти все. По мелочи, для ежедневного потребления, продукты покупались на базарах поближе к дому.
На базарах, в отличие от магазинов, где продукты были исключительно «казенными» и набор их был почти стабилен по качеству и цене, в любой торговой точке города – можно было выбирать. Цены там были выше, чем в магазинах, качество тоже. Сегодня произошли странные изменения. В магазинах качество местных продуктов осталось почти таким же, как было когда-то, а цены – выше, чем на базаре. Количество базаров уменьшилось. По большому счету – остался один – Комаровка, кормилица двухмиллионного города. То, что построено в Ждановичах, ни с какой стороны для обыкновенного минчанина, удобным быть не может – далеко.
Базары в послевоенные годы, хоть номинально назывались колхозными, таковыми никогда не являлись. Все, что было выращено в колхозах, изымалось государством и прямиком следовало в магазины. Написал «прямиком» и призадумался, поскольку колхозная продукция «прямиком» никогда в магазины не поступала – были посредники, тоже государственная система переработки. И если буренка была выращена в колхозе, ее долго «мучили» на мясокомбинатах, где она теряла вес и товарный вид, потом забивали, морозили и, мороженными тушами, развозили по торговым точкам. Как это было, часто наблюдал из своего окна. Подъезжал грузовик, в недрах которого вповалку лежали мороженые коровы или свиньи. Их железными крючьями выволакивали из недр фургона, роняли на, брошенные на землю, использованные скаты, и волоком тащили по кафельному полу в морозильные камеры или в разделочную. Я всегда удивлялся – разгружают с машины туши, а в магазине на прилавке ребра и ноги. Куда деваются окорока, вырезки и прочие соблазнительные части было непонятно. Впрочем, понятно, конечно же… Они уходили «нужным» людям.
На базаре все происходило на глазах. Всегда на торговом месте присутствовал мужик, который эту свинью вырастил, с ним можно было побалагурить, поторговаться, сбить цену – это входило в ритуал. Были и невиданные в магазинах продукты – домашние сыры, вяндлина, пальцем пханые колбасы, всевозможная птица, кролики, нутрии, дикая кабанина, лосятина – одним словом гурману и любителю, имеющему деньги, всегда можно было что-то выбрать. И, пожалуй, у каждого постоянного посетителя базара, были постоянные продавцы, которых знали, которым доверяли и, которые, зачастую, откладывали постоянному же покупателю кусочек по вкусу.
На минских базарах продукты, однако, были простые и присущие сельскохозяйственной традиции Беларуси. Кроме мясных и молочных, конечно, всяческие сезонные овощи и фрукты. На базаре в Бобруйске, как рассказывал мне один тамошний старожил, можно было купить до двадцати сортов одной только антоновки. Грибов – было, завались – и свежие, и соленые, и сушеные… Володя Яблонский, на хуторе у которого, под Молодечно, мы жили одно время, сушил грибы, набивая ими матрасы. Его мать вспоминала, что «за польским часом» сушеные грибы они возами отправляли в Варшаву.
Сегодняшним умом понимаю, колхозник, работавший за «палки» (так назывались начисляемые в колхозе трудодни, которые не были обеспечены ни деньгами, ни продуктами) тащил на базар все, за что можно было получить хоть копейку. При социализме, именно колхозник был самым обездоленным человеком в государстве – без паспорта, без денег. Грабили и обижали его все, кто мог и, как мог. Наверно оттого, что многие «новоприбывшие» в Минск «насельники» были или приезжими из России начальниками, или местными крестьянами, правдами и неправдами вырвавшимися из колхоза, чисто эмоциональное отношение к мужику, торговавшему на базаре, было уничижительное. Относились к кормильцу свысока, как к человеку, не сумевшему чего либо добиться в жизни, плохо образованному – одним словом, неудачнику. Не отсюда ли, не из тех ли времен и пренебрежительное прозвище – «колхозник», которым и сегодня, подчас, награждают хлебороба?
Впервые почувствовал, что что-то не в порядке в социальной табели о рангах, когда попал на базары в тех окрестностях великой империи, в которых колхозный строй либо не успел укорениться, либо национальная традиция торговать оказалась сильнее и глубже социалистической традиции презирать, торгующего.
К первому разделу относились базары в западных областях Беларуси, во Львове, в Литве; ко второму – фантастические базары Средней Азии и Закавказья. До сих пор слюнки текут, когда вспоминаю немыслимое изобилие ташкентских, тбилисских, сухумских базаров, когда вспоминаю базар во Львове, Рахове, базар в Вильнюсе, на который ездили за «казюкасами», неимоверной красоты букетами из сухих полевых цветов и злаков. Там впервые ощутил, что торгующий на базаре человек, обладает внутренним достоинством. Ощутил его спокойствие, уверенность в себе, основательность хуторянина и легкую насмешку над, суетящимися, толкающимися у прилавков горожанами.
В этой основательности западного торгующего человека было ощущение самодостаточности, понимание своего места в обществе не как униженного и ограбленного, а уважаемого, почтенного человека, готового поделиться плодами трудов своих, ощущение гордости за свой товар, за – свое умельство.
На том же хуторе под Молодечно, жил еще один «абориген» – Алексей. Леша виртуозно плел из расщепленных повдоль сосновых корешков уникальные поделки. Мог сплести и «кошик» для куклы моей дочери, и невиданной красоты и изящества кошелек для дамы, и огромный туес для всякого сыпучего вещества, необходимого в деревенском быту. Даже бутылку мог сплести, которая, благодаря его волшебному умельству, не протекала. Сколько мы его уговаривали, убеждали, что его замечательные руки могут кормить не хуже, чем непыльная, но и не денежная должность сторожа чего-то колхозного – не поверил! Делал свои немыслимые поделки, от которых глаза на лоб могли вылезти у любой модницы от Москвы до Парижа, и дарил их «за так», не допуская мысли, что является хранителем невиданного мастерства, национальной, культурной традиции.
Когда, снимал фильм о белорусской керамике, объездил, пожалуй, всех мастеров, известных в этой области. Где-то под Кобрином наблюдал за гончаром, владевшим ремеслом изготовления черно-лощеной посуды. Тогда воспринял его замечательные горшки, кружки, миски и глечики, как нечто само собой разумеющееся. Умеет, мужик, и – умеет, что здесь особенного. Думаю, во многом такое прохладное отношение к собственным изделиям было навеяно скромностью самого мастером. Когда намного позднее увидал в салонах Монреаля, Копенгагена, Бремена, Праги эту самую черно-лощеную керамику, охнул, а, прочитав таблички с ценами, понял – мастер был уникальный, И мастерство его – уникальное. Но не оцененное – колхозник же…
Почему я перекинулся от продуктов питания на белорусских базарах, к изделиям мастеров народного творчества? Просто на этих примерах наиболее наглядно читается, как не ценим мы то, что умеем, как наплевательски относимся к собственной культуре. Потому, что и изготовление колбас, и засолка традиционного белорусского сала, и изготовление сыров, и обжиг изысканных гончарных произведений – не существуют вне народного опыта, многовековой национальной, культурной традиции.
В Алма-Ата, на базаре, построен целый павильон, в котором аксакалы торгуют кумысом. У каждого свой рецепт, свой, от деда к отцу передающийся секрет изготовления пенного напитка. Забравшись в этот павильон – не вышел, пока не перепробовал все, все не продегустировал. Правда, вышел, не совсем правильное слово – кумыс, хоть и слабо, но все таки напиток алкогольный, а аксакалов (никто другой там не торгует) было – множество.
Подобная история случалась и на молдавских базарах. Погребков, подвальчиков с домашним вином на продажу там неисчислимо. У каждого свое вино, своей рецепт, свой виноградник, свой сорт лозы, свои прибамбасы – виноделие, так же как и изготовление кумыса – продукт национальной культурной традиции. Виноделы и кумысовары – почитаемые всеми люди.
В гуцульском Рахове, на базаре, набрели с женой на невиданной красоты постолы, тапочки из сыромятины с загнутыми вверх носами, украшенные насечкой. Нам было нужно много и разных размеров. Навели справки, поднялись в горы, на хутор, где жила древняя бабуля. Долго убеждали, что мы не из милиции, не фининспекторы, что не причиним ей зла. Уговорили! И она при нас изготовила несколько пар постолов, разных размеров и отделки. Одни из них донашиваю сегодня. Истерлись, потрескались, но, вот немыслимое умение выделывать сыромятную кожу – носятся!.. А прошло с тех пор лет тридцать с хорошим гаком.
Ярмарки, базары, торжища всегда были привлекательны для мастеров, будь то сапожники, гончары, кулинары. Это всегда был праздник удивления и восторга. Праздник знакомства и чревоугодия. Мы потеряли эту традицию. Мы не радуемся, если сосед что-то умеет делать лучше нас. Торговля потеряла свой азарт, перестала быть искусством. Обратите внимание, как и кто ныне торгует на Комаровке. Они не радуются тому, что у них замечательный товар. Они не гордятся своей землей, на которой выращены плоды. В лучшем случае, на вопрос,– Откуда родом эти замечательные огурцы?.. – услышишь однообразное,– Из Пинска… А, в чем дело? А, что такого?..
А, ни в чем, просто мне интересно! Просто мне поговорить хочется, потрепаться, позубоскалить. Я и из-за этого люблю ходить по базарам. Люблю услышать сочное словцо, невероятно емкую фразу, смачную похвальбу – согласитесь, устное народное творчество, тоже продукт национальной, культурной традиции. Вместо него – подозрительное: «А, что такого?..».
Человек перестал радоваться своей уникальности, географической, национальной, перестал задаваться своим мастерством, перестал относиться к торговле, как к выставке собственного творчества, как к искусству.
Однажды, задолго до восхода солнца, попал на Привоз в Одессе. Базар был еще или уже закрыт, но торговцы – при товарах. Я не помню в жизни более замечательной ночи. Какое тем, «чрево Парижа»!.. Мы ели помидоры, макая белый хлеб в подсолнечное масло, раздирали зубами черноморских бычков, меня наперебой угощали невероятной толщины и прозрачности салом, наливали в не очень чистые и вовсе не одноразовые стаканы вино огненную хохляцкую самогонку… А, разговоры, разговоры… Я даже пытаться не стану передать колорит немыслимо изящных малороссийских фраз, которыми обменивались одесские торговки. Это был Привоз – и тут ни убавить, ни прибавить. Это нужно испытать!
На Комаровке я люблю покупать квашеную капусту у замечательной мастерицы этого дела – Раи. Люблю поговорить с ней «за жизнь». Я знаю, она не перекупщица. Я видал фотографии с ее капустных плантаций. Работают – она, муж, дочь, зять. И если за прилавком нет Раи, а стоит ее дочь или зять, значит Раи «завихается» либо на плантации, либо у засолочных чанов. Рая делает капусту более чем десяти сортов, на выбор. Иногда жалуется, как ей тяжело, иногда просит познакомить с кем ни будь из рестораторов – она готова снабжать их кухню потрясающей капустой, которую можно есть, как отдельное блюдо. Я не могу помочь Рае. Белорусские рестораторы предпочитают маринованную капусту из Венгрии или, еще из какого заграничья. Наверно думают, что это очень престижно. А, может, просто у нас нет собственных рестораторов, как почти нет, пожалуй, на Комаровке и мужиков, которые сами бы выращивали и сами продавали продукт. Сдается мне – там все сплошь перекупщики. Сдается мне, что белорусскому мужику на главном торжище республики просто нет места. Выжили его оттуда, выставили. Я, конечно, не против того, чтобы минчане могли в широком ассортименте покупать «колониальные» товары – помидоры из Испании, цветную капусту из Голландии, апельсины из Марокко, яблоки из Польши, гранаты из Азербайджана, дыни из Самарканда, арбузы из Астрахани… Честь и хвала ушлым, рискующим купцам, доставляющим к нашему столу невиданные и неслыханные, в эпоху победившего социализма, плоды. Я их очень уважаю, я люблю с ними беседовать. Я люблю расспрашивать из какого района Азербайджана гранаты, из какого места Абхазии мандарины. Мне нравится, как они восхищенно цокают языком в ответ на незамысловатую фразу о том, что настоящие мандарины растут только в Абхазии, а настоящую дыню, можно привезти только из Самарканда. Но, что-то, в последнее время и этих «лиц кавказской национальности», все меньше и меньше за прилавками. Неужели и их вытесняют, выпихивают приблатненные тетки и девицы, заполонившие рынок и, явно, не являющиеся носителями национальной, культурной традиции.