Это мой город

ГЛАВА 30

Странно, но в своих заметках о моем городе я обошел стороной такой интереснейший момент его бытия, как исправление здоровья населения вообще и каждого отдельного индивидуума в частности. Можно было бы сказать, что с этой стороной жизнедеятельности Минска мне приходилось сталкиваться довольно редко, и это было бы правдой, поскольку Бог миловал и болеть приходилось не часто, но вот, наконец, состоялось то, что должно было состояться – я «загремел» в больницу с весьма невеселым диагнозом и столкнулся с этой стороной жизни города, что называется «фейсом о тейбл», то-есть – мордой о стол и делать вид, что эта область проходит каким то непонятным образом мимо меня, увы, более не приходится.

Однако, первые мои впечатления о советском здравохранении были вполне безоблачны, и носили некий розово младенческий оттенок. Мама сдавала экзамен по гематологии и «сыпалась» отчаянно. Понимали это все – и преподаватели, и ее подруги. Мне же, которому было всего четыре года, это было “ без разницы” – вокруг крутилось много “теть”, маминых однокурсниц, которые уделяли мне максимум возможного внимания и этим вниманием я был абсолютно удовлетворен. Вот тут, кому-то из будущих светил медицинской науки пришла спасительная мысль заслать меня, в аудиторию, в которой мама никак не могла разобраться в таинствах строения человечьей крови. Помню, дурацкий девичий берет, который на меня напялили и не менее дурацкую фразу, которую научили произнести, ухватив маму за подол белого халата: – «Мама, писать хочу!». Выход мой был сногсшибателен. Мама разыграла растерянность и смущение, я был настойчив и казалось, что исполню продекларированное немедленно, профессор, умиленный и одновременно испуганный, мгновенно проставил в зачетке «уд.» и мы с мамой гематологию благополучно «свалили».

Дальнейшие взаимоотношения с медициной были не столь безоблачны. Мамина карьера после окончания института и двухгодичной ординатуры у очень знаменитого в Минске хирурга прервалась самым трагическим образом.

У нее умер больной, которого она оперировала.

Я не помню деталей, в памяти осталось только то, что парень был «самострелом», то есть он самостоятельно нанес себе огнестрельную рану, дабы не идти в армию, а может по какой иной причине, не помню, но непонятное тогда, слово «самострел» врезалось накрепко. Не знаю, в чем была мамина ошибка, во всяком случае, наверно была она не из тех, которые допускают плохие или равнодушные врачи. В той истории присутствовало нечто иное, поскольку ни профессионально, ни юридически к маме претензий не было. Но сама она осудила себя очень строго – оставила медицину на пять лет, считая свою вину безусловной, и никогда более не вставала у операционного стола, отказавшись от карьеры действующего хирурга. Только через пятилетие, позволила она себе вернуться в хирургический кабинет 3-ей поликлиники, что была на улице Фабрициуса, в которой и проработала без перерыва почти полвека, пользуя недужных, вправляя вывихи, вскрывая маститы, зашивая раны и обходя с визитами свой участок.

Я не знаю, не встречал врачей, которые судили бы себя, свою ошибку столь строго, но мама в этом отношении была человеком суровым и, однажды принятое ею решение, более никогда у нас в семье не обсуждалось.

Мама терпеть не могла больницы и всякий раз, когда не было крайней необходимости, никто из нас туда не попадал, лечились дома. Правда, болезней особых у нас не наблюдалось, до тех пор, пока у папы не начали сдавать отбитые в лагере и простуженные на фронте почки.

Вот тогда я и понял, что такое домашний доктор. Сейчас, сидя в палате больницы скорой помощи, с горечью думаю о том, что именно этих семейных, постоянно наблюдающих нас, знающих о нашем организме все, или почти все докторов, так не хватало всегда и так, катастрофически не хватает сегодня всем нам и здоровым и болеющим.

Ну, в самом деле, железяку, автомашину, компьютер, телевизор, пылесос мы норовим отдавать в ремонт известному нам, надежному мастеру. Звоним, лебезим, приглашаем, платим,– « Будь добр, посмотри, подкрути, почини…»

В том же, что касается собственного здоровья, собственной Богом данной, единственной жизни, беспечны донельзя, как будто у нас их, жизней, в запасе несколько.

Мамина коллега по 3-ей поликлинике, терапевт Марья Петровна, думаю, не была «звездным» доктором. Обычный, хороший, участковый врач. Но, забегая, по соседству, всегда успевала измерить давление, выслушать жалобы, посоветовать чего-либо из терапевтического арсенала или просто пошутить, сняв напряжение. Когда случалось нечто более сложное, вызванивался доктор Володя Косенко или тетя Наташа Павловец, одна из тех, кто засылал меня на приснопамятный экзамен в мединституте, дама решительная и знающая. Это был домашний консилиум. Постоянный. Три доктора, которые следили за здоровьем семьи на протяжении десятилетий. Мне могут сказать, эка, сравнил – мать врач, все знакомые – врачи, а каково простому человеку, у которого ни знакомых, ни родственников, а только родимая районная «полуклиника» с неиссякаемыми очередями, с талонами, с направлениями, с докторами, которые должны принять, не говорю вылечить, просто принять за день несколько десятков человек, узнать из бестолковых ответов на что жалуется больной (на живот, на голову, на то, что нешта у сярэдзiне дрынтвее), написать назначение на анализы, выписать больничный, либо отказать в таковом. Я наблюдал за маминой работой, будучи пацаном, я знаю, что такое районная поликлиника. Уверен – в том виде, в котором она сохранилась для нас от социализма, от земства, от сельского фельдшерского пункта, но, правда, без докторов Дымова и Чехова – это анахронизм, тупиковая, бесперспективная, бесплодная ветвь здравоохранения.

Нам все время дурили голову о благе бесплатной медицины. Нас обманывали! Медицина никогда не была бесплатной. Из нашей зарплаты регулярно, ежемесячно, изымали некую часть, эту часть где-то, кто-то делил у нас не спрашивая. Львиная часть – шла на производство танков, что-то на мировую революцию, остальная малость делилась далее по разумению высокого начальства. Сколько перепадало на медицину, на образование, на пенсионное обеспечение и остальной соцкультбыт, на все то, что в нашем самом человечном государстве еще так недавно считалось бесплатным – тайная великая есть.

Но это неправильно! Я хочу считать! Я умею считать! Я не хочу заботу о своем собственном здоровье перепоручать чужому дяде. Я хочу точно знать – сколько я за свою жизнь заработал и сколько из заработанного я могу потратить на себя, на свое благополучие и здоровье. Я хочу о своем здоровье заботиться сам и платить за него сам! Ну, например, я знаю – мой рабочий стаж почти сорок пять лет. Все эти годы я очень неплохо (по совковым нормам) зарабатывал. Прошу обратить внимание, зарабатывал, а не получал. Я производил продукт, который был востребован обществом и поэтому хорошо оплачивался. Из этой, вполне неплохой оплаты, ежемесячно у меня высчитывали некий процент на предмет болезни. Я этим процентом не пользовался, поскольку, Бог миловал, не болел. Мой откладываемый на всякий случай процент должен был расти и тучнеть. Вопрос на засыпку,– куда подевались, откладываемые ежемесячно мои кровные, когда они мне понадобились, когда я заболел? Я таращусь по сторонам, я пытаюсь их разглядеть, пытаюсь определить, что я могу себе позволить за эти всю жизнь откладываемые сбережения. Могу ли я претендовать на операцию, которую делают в клиниках Израиля? Нет! Могу ли позволить себе лекарство, которое выпускают фармакологи Швейцарии? Нет! Могу ли просто лежать в палате один? Могу! Но за дополнительную оплату. Господа, где мои деньги, которые вы у меня самовольно изымали и божились, что сохраните? Вы их профукали, пустили на ветер, растранжирили, своровали?

Возмущение бесполезно! Государства, которое брало на себя обязательство откладывать и сберегать мои кровные – нет! Правоприемника того государства тоже нет! Спросить не с кого! И вот – бродят по районным поликлиникам, по казенным коридорам больнниц толпы неприкаянных стариков в поисках бесплатной медицины. Ищут то ли вчерашний день, то ли снег прошлогодний, то ли здоровье погубленное на стройках коммунизма.

Ребята! Мальчишки, которым сегодня 20, которые начинают свой путь к стариковским немощам – не доверяйте казенным наперсточникам, не ставьте на кон свое здоровье. Оглянитесь по сторонам, поинтересуйтесь, как все это устроено у нормальных людей, вникните в опыт иных стран, тех, где нет социализма, а, следовательно, вселенского общака-надуваловки.

Коллега, который лежит в соседней палате заметил: «А если кто-то зарабатывал меньше, если кому-то нужна помощь!» Согласен отдать половину отложенного мной за сорок пять лет на благотворительные цели, на помощь тому, кому помочь кроме меня некому, но назовите мне эту половину. В конце концов имею право знать!

Господи, чего я ломлюсь в открытую дверь. Во всем мире существует страховая медицина и каждый работающий знает, какое лечение ему по карману, какое нет. Знает и то, что следует следить за собственным здоровьем, как за автомобилем на котором ездишь каждый день. Знает, что дешевле измерить уровень масла в картере и вовремя его заменить, чем запороть движок. Дешевле иметь домашнего доктора, который проверит ваше давление и предупредит об опасности, чем нарываться на пересадку замотанного сердца.

Вот тут уместно вспомнить Марью Петровну, которая забегала посплетничать с мамой, а по ходу, достав ртутный тонометр, контролировала давление у родителей.

Когда Марья Петровна вышла на пенсию, она обратилась ко мне: «Олег, может в твоей фирме уборщица нужна? Возьми меня. Пенсии не хватает!»

– «Милая Марья Петровна! Какая у меня к черту фирма Я работаю сам на себя. Уборщицы мне не по карману…»

Дальше я развивал довольно стройную систему, как Марье Петровне не пропасть с ее нищенской пенсией (тоже, кстати, вопрос, а куда подевались ее ежемесячно складываемые в государственный карман, пенсионные взносы?)

Я объяснял Марье Петровне, что она наследница земских врачей, настоящий домашний доктор, что она на своем участке знает всех и вся, знает у кого, что болит и кому чем можно помочь. Я втолковывал ей, что во всем мире врач, доктор, человек самой высокооплачиваемой профессии, грешно ей, при ее квалификации и знаниях наниматься в уборщицы. Она согласно кивала головой, потом разбила мои аргументы вдребезги простейшей фразой…

– Аличек, как же я с людей деньги брать буду?

Штукатур знает как, автослесарь знает, сантехник знает! Доктор – не знает. В этом месте следовало бы остановиться и порассуждать о незаменимых героях с незамутненной душой и светлыми помыслами, но я рассвирепел, я наорал на бедную Марью Петровну, я обвинил ее в том, что она просто не уважает свою профессию, ценит свой труд дешевле дешевого. Потом успокоился, попросил прощения за резкость, поскольку понял, Марья Петровна ни в чем не виновата. Она искренне верит, что брать деньги с больного – стыдно, она верит в бесплатную медицину, ее не переделаешь и нападать на нее бессмысленно.

Однажды, когда мы с режиссером Игорем Гасско снимали документальный фильм о наездниках конно-спортивной школы в Ратомке произошла трагедия. Мальчик, выполняя простейшее упражнение, допустил ошибку, лошадь встала на дыбы и опрокинулась на круп, накрыв мальчишку всем своим весом. Как то случилось, что рядом кроме Игоря, меня, нашего оператора и фельдшера местного медпункта, никого не оказалось. То ли это была последняя в тот день тренировка и все разъехались, то ли еще какая то нелепость – не помню. У фельдшерицы была истерика переходящая в перманентный обморок, у бедного Игоря, перенесшего две операции на сердце, посинели губы, но он из последних сил делал мальчику массаж сердца. Я,сменяя его, в перерывах звонил в «Скорую». Я пробивался в Минск, меня из Минска отправляли в Молодечно, объясняя, что это их зона. Я орал, что здесь необходим квалифицированный нейрохирург, меня спрашивали о моем образовании и вновь отправляли в Молодечно. Плюнув на «Скорую» я дозвонился до приемной Министра здравохранения. Тогда им был Савченко. С «разбега», я наорал на министра, я требовал нейрохирурга, понимая, что у мальчишки сломано основание черепа. Министр очень спокойно сказал: «Перезвоните мне через три минуты!» Через три минуты проинформировал: « К вам выехал нейрохирург профессор Павловец.» Это была сестра тети Наташи, Марья Васильевна. Осмотрев мальчика она беспомощно прошептала: «Не довезем!»

Дорогие мои читатели! Простите меня, что дурю вам голову, «жонглируя» ничего не значащими понятиями: «бесплатная» и «платная» медицина. Потому что медицина всегда платная – это и связь, и транспорт, и диагностическая аппаратура, это экспресс – анализы, операционное оборудование, квалифицированные кадры, современные медикаменты, это доктора, которые следят за вашим здоровьем постоянно, а не от случая к случаю. Это система. Любая система – стоит дорого, так что вопрос стоит ставить только таким образом – «богатая» медицина или «нищая». У нас она нищая. И стоит спросить: «Почему? Почему в больнице скорой помощи люди лежат в коридорах на незастланных простынями кроватях, почему на анализы водят через раздолбанные вонючие подвалы, почему процесс обследования растягивается на три, четыре, пять дней, почему врачи там замороченные и раздраженные, почему, советуя какие приобретать лекарства, они говорят: « Постарайтесь не покупать наших и «брынцаловских». Почему…

Да все потому же, что нам досталась в наследство от Советской власти, от великого и могучего Советского Союза бесчеловечная система здравоохранения, при которой замечательный домашний доктор, вместо того, чтобы лечить людей, нанимается работать уборщицей, диспетчер скорой помощи, опасаясь нарушить инструкцию, вынуждает вас отнимать время у Министра, профессор – нейрохирург, вместо того, что бы спасать жизнь, чуть не плача шепчет: « Не довезем!» поскольку знает, как и чем оборудована его специальная реанимационная машина.

Во всем цивилизованном мире отработаны разные способы здравоохранения, лечения, реабилитации, восстановления здоровья и главное – профилактики, предупреждения заболеваний. Их много, их называют по-разному, но служат они одному – не бросать человека в беде, дать ему шанс и если не вылечить окончательно, то хотя бы поддержать на неком приемлемом уровне. Это обеспечивается взносами, которые люди откладывают осознанно в надежные частные и государственные фонды. Эта система поддерживается налоговой политикой государства, она регламентирована трудовым законодательством между нанимателем и работником, ее детали оговорены в коллективных профсоюзных договорах. В нашей стране ничего этого нет. В нашей стране заболеть – не приведи Господи. Потому как все вокруг «колхозное», все вокруг наше…

Но, господа, слово здоровье, слово жизнь, с наречием «наше» не монтируется! Нельзя сказать наше здоровье или наша жизнь. Здоровье и жизнь могут быть только твоими или моими и заботиться о них мы должны, прежде всего, сами. Поэтому сижу в своей палате в блоке «Б» и размышляю – из острого состояния меня вывели, спасибо докторам, а дальше что? Дальше как? Дальше ждет меня «наше» здравоохранение, за которое я, вроде бы, честно платил сорок пять лет, но которое мне, вроде бы, ничего не должно. Страшно, господа!