Эйнемида III. Надежда на весну.

Глава X

Тяжёлый восточный ветер, напитаный промозглой сыростью низких свинцовых туч и зябким холодом безрадостных убраных полей, проник меж колоннами открытого портика и, презрительно проигнорировав пару жалких медных жаровенок, забился под тонкий шерстяной плащ Хилона. От жгучего прикосновения ледяных пальцев хотелось зябко поёжиться, но Хилон сдержался, не желая ударить в грязь лицом перед сотрапезниками. Шестеро урвософорцев, одетых ещё легче гостя, не обращали на холод ни малейшего внимания.

На простом дощатом столе, в грубой неукрашеной посуде из обожжёной глины был накрыт обильный обед – по урвософорским меркам, настоящее пиршество. Здесь был представлен весь цвет метонисского кулинарного искусства: сырые овощи, солёные оливы, грубый серый хлеб, зерновая каша, козий и овечий сыр, а также единственное урвософорское блюдо, известное за пределами Метониссы ‒ суп из лука, чеснока, перца, сельдерея и огурцов с оливковым маслом и хлебным мякишем. Летом такой ели холодным, а зимой подогревали. Запивали всё это козьим молоком, крепким овощным отваром либо студёной ключевой водой из местных родников. Кое-кто из эйнемов, не говоря уж о изнеженных архенцах или верренах, отвернулся бы от такой трапезы со смехом, но после утра, проведённого за атлетическими упражнениями, и купанием в ледяном Эхеврите, незамысловатые кушанья казались пищей богов. Старый Эвримедонт в шутку величал голод и усталость лучшими из приправ, а в городе мрачного Урвоса составляли эти чудесные приправы с большим искусством.

Хилон гостил в Урвософорах уже десятый день, ведя переговоры с Тайным советом, а в свободное время знакомясь с обычаями этого удивительного народа. Урвософорцы вели жизнь неприхотливую, их привычки отличались умеренностью, а одежда и нравы – простотой. Стремление к порядку и гармонии, пронизывающее весь жизненный уклад метониссцев, требовало от них безукоризненной честности, нравственной чистоты, постоянного самосовершенствования как души, так и тела. Такой образ жизни, как наиболее подходящий философу, весьма полюбился Хилону, хотя некоторые вещи, вроде отказа от мяса и вина, он находил чрезмерными, а другие, вроде запрета есть бобы, веры в управляющие мирозданием числа и перерождение душ – спорными. Кое-кто даже называл урвософорцев безбожниками.

Сам город Урвософоры был под стать своим обитателям: суровый, строгий, упорядоченный. Прямые, точно вычерченные по линейке улицы меж однообразных домов из тёмного камня, неказистых снаружи, но обставленных весьма разумно и удобно. Ближе к центру города строгая планировка нарушалась и появлялись более или менее украшенные постройки, напоминая о давних временах, когда метониссцы ещё не восприняли философию Стратона и его учеников. Такие старые дома использовали как общественные здания. Всё здесь было связано с числом три, священным и для стратоников, и для поклонников Урвоса. Даже сам город имел форму равнобедренного треугольника, разделённого тремя улицами-биссекртисами, что сходились у главного храма в центре. Стен в Урвософорах не было, сразу за последними домами начинались фермы, устроенные с не меньшим порядком, чем сам город. В связи с тем, что от скота здесь не требовали ничего, кроме шерсти и молока, в Эйнемиде ходила присказка «беспечен, как метонисская коза». Впрочем, и люди в Метониссе могли чувствовать себя в полном спокойствии. Лучшие воины Эйнемиды презирали любое отнятие жизни без нужды, а кража у метониссцев считалась чем-то совершенно невероятным. Запирать на ночь двери никому из них даже не приходило в голову.

Чужеземцы наведывались сюда нечасто. Урвософоры не могли похвастаться ни шумными увеселениями, ни многолюдными торжищами, ни величественными зданиями. Им почти не требовалось ничего сверх того, что производит их земля. Бродячие сказители и музыканты обходили город стороной, зная, что метониссцы презирают саму мысль продавать искусство – высшую форму гармонии – за серебро. Здесь не было даже вездесущих нищих. Метониссу посещали разве что паломники, пришедшие поклониться святыням, причаститься к таинствам в Латейском храме и увидеть чудо Эйнемиды – огромную, в десять стадиев диаметром, бездонную дыру в земле. Многие верили, что эта дыра ведёт прямиком в мрачное царство Урвоса, другие же считали её делом рук человеческих, бывшими копями обитателей Пнатикамены или иного древнего народа. Помимо паломников, в Урвософоры заглядывали философы, землеописатели, просто любопытные, ну и, разумеется, посланники других городов. Как, например, Хилон.

– Ну так что, – покончив с супом, Хилон чинно отложил деревянную ложку и окинул взглядом собеседников, – обсудил ли Тайный совет наше дело?

Сотрапезники Хилона многозначительно переглянулись. Четверо из них, включая хилонова знакомца Архела, состояли в Тайном совете. Также за обеденным столом присутствовал воин Гилетон, отличившийся в бою с хлаидскими налётчиками, и атлет Агесиполид, приглашённый ради гостя, ибо за время, проведённое тем в Урвософорах, они весьма сдружились. Небрежно относясь к еде как таковой, урвософорцы необычайно почитали сам обряд приёма пищи. Заседания Тайного совета и прочие важные совещания непременно проходили за накрытым столом. Если юношу приглашали разделить обед с мужами, а младшего – со старшими, это означало огромную честь. Позором считалось обедать в одиночестве, про такого человека сказали бы, что никто не пожелал преломить с ним хлеб. Ужинать, напротив, предписывалось дома, ради укрепления семейных уз. Урвософорцы полагали, что сытость и спокойствие способствуют зачатию, а родить как можно больше сыновей – первая обязанность гражданина.

– Да, Хилон, мы обсуждали этот вопрос, – ответил Архел. – Мы понимаем всю сложность положения, но участвовать в сварах между эйнемами противно нашим обычаям. Мы не желаем поднимать оружие на соотечественников.

– Таковы уложения, которых мы придерживаемся со времён Учителя, – кивнул другой советник, Эпифелем. – Гордость, алчность и спесь заставляют наших собратьев идти войной друг на друга и это приносит много горя. Сколько раз уже случалось так, что из-за наших дрязг Эйнемида оставалась беззащитной перед варварами? Мы не одобряем подобного поведения и, уж тем более, не хотим быть частью этого.

– Это наиболее достойное устремление, – сказал Хилон. – Молю богов, чтобы все эйнемы рано или поздно пришли к такому образу мыслей. Насилие против соотечественников неугодно бессмертным и пагубно для Эйнемиды. Однако подумайте вот о чём: если среди народа завёлся преступник, то, хотя он и соотечественник, первейшая обязанность граждан ‒ пресечь его злодеяния, потребуется, так и насилием. Если поступать иначе, общественному благу будет нанесён ущерб, который, со временем, приведёт к беспорядку и гибели государства. Мы – леванцы, сенхейцы, филисияне – поднялись на борьбу не ради наживы и не из ненависти. Мы хотим свободы, и не только для себя ‒ для всех эйнемов!

– Свобода… – мрачно произнёс советник Олитрион, немногословный здоровяк, настолько огромный, что за ним можно было укрываться от солнца. – Была ли хоть одна тиранния, которая не боролась за свободу? Это слово в Эйнемиде треплют слишком часто.

– Но на сей раз, это правда! Эфер ищет гегемонии, он хочет править всеми народами Эйнемиды, а правит он как тиранн. Если кто-то не желает жить по их правилам, они карают целые города и страны – голодом, нищетой, а когда и напрямую, оружием. Пол-Эйнемиды платит им дань, на которую эферияне украшают свой город и бесплатно кормят свою чернь хлебом. Не благо ли для эйнемов укротить эферскую гордыню?

– Это правда, но ваша… – хмуро сказал Олитрион.

– Олитрион прав, – кивнул Эпифелем. – Эферияне утверждают, что объединяют Эйнемиду на благо эйнемов, дают союзникам защиту, просвещение, торговлю и демократию…

– Нам не нужны ни их защита, ни их демократия, – гневно бросил Хилон. – Самые благие намерения становятся злом, если их навязывают насильно.

– Допустим, – сказал Архел. – Допустим, что эферияне ‒ зло и их необходимо остановить, но что будете делать вы, если победите?

– Установим справедливый порядок, восстановим Синод…

– В котором будут главенствовать победители, так ведь, Хилон? – Архел улыбнулся.

– Нужно установить такой уклад, где все полисы смогут иметь право голоса. Конечно, в зависимости от силы и значимости.

– Так разве не такой уклад предлагают эферияне? – всё с той же спокойной улыбкой спросил урвософорец. – Будучи самыми сильными, они хотят обустроить Эйнемиду так, чтобы их голос был сильнее прочих. Что изменится, если мы поменяем Эфер на Сенхею и Левану?

– Возможно ты прав, – осторожно промолвил Хилон, глядя собеседнику в глаза. – Действительно, среди многих всегда кто-то будет главенствовать, ибо ни люди, ни полисы не равны между собой, и всё же единоличная тиранния пагубнее прочих порядков, кроме, разве что, полного безвластия. Если, вместо гегемонии Эфера, дела Эйнемиды будут совместно решать Сенхея, Левана, Гилиф и другие, будет гораздо лучше. Разрешая свои противоречия, они смогут уравновешивать друг друга…

– Пока не передерутся между собой… – вставил Олитрион.

– Мой товарищ снова прав, – кивнул Архел. – Я понимаю, почему сражаетесь вы, но мы не видим, чем наше вмешательство поможет эйнемам, ибо из двух возможных вариантов сложно предпочесть один. Гегемония Эфера не принесёт блага эйнемам, это очевидно, они слишком самонадеянны и себялюбивы, но хуже ли это постоянных склок между полисами? Нам нужно выбрать между двух зол одно, это плохой выбор, Хилон.

– Если я не ошибаюсь, ваше положение сейчас непростое, – сказал седовласый советник Тейтер, прежде чем Хилон успел возразить.

– Это так, скрывать не стану. Наше войско было разбито Исократом, погибли оба полководца – мои друзья. Эферияне и латарийцы разграбили Ликадию. Недавно пришли вести из Халидии, там Эрептолем тоже заставил филисиян отступить, он сильно разорил их страну…

– И морем тоже сейчас тоже владеют эферияне.

– Мы удерживаем ключевые проливы и можем им вредить. На суше гилифияне отбросили латарийцев. В Сенхее и Леване мы можем собрать войско, да и Филисии помогут, но да, весной нам придётся непросто. Именно поэтому нам и нужны вы.

– Чтобы война длилась дольше? – поднял бровь Тейтер. – Посмотри, что происходит в Эйнемиде, Хилон. Поля завалены телами, города и деревни в разорении, войска жгут и разграбляют запасы зерна. Этой зимой, в Эйнемиду придёт голод. Весной всё это продолжится. Вместо сева селяне будут прятаться по лесам да уходить в разбойники. Как бы всё не решилось, это должно решиться до лета, иначе следующей зимой будет ещё хуже. Ты же предлагаешь нам вступить в войну, чтобы затянуть её на годы.

– Так что же нам, добровольно склониться перед эфериянами? – сдерживая раздражение спросил Хилон.

– Вам – нет, – сказал Архел. – На вас напали, вы защищаетесь, но мы не видим, чем наше вмешательство поможет Эйнемиде. Скорее, оно может ей навредить. Таково мнение Совета.

Беседу прервало появление юноши в простом чёрном хитоне, явившегося забрать пустые блюда. В Метониссе не было рабов, здесь считали, что сам вид рабского труда оскорбляет свободного человека. Обязанности прислуги исполняли воспитанники так называемых «выводков», где под строгим надзором воспитывались все юноши от семи до двенадцати лет. В тринадцать, наставники, на основании склонностей, успехов в учении и потребностей государства, определяли воспитанника в сословие воинов, земледельцев либо строителей, после чего начиналось семилетнее обучение ремеслу. Девушек воспитывали также совместно, но обучали всех одинаково. С тех пор, как девушке исполнялось шестнадцать, любой гражданин мог предложить ей замужество. Хорошим тоном считалось жениться в год получения гражданства, холостяков в Метониссе осуждали.

– Хорошо, раз вы решили, пусть будет так, – сказал Хилон, ни на кого не глядя. – Молю богов, чтобы ваше решение не обернулось бедой для Эйнемиды и не залило её кровью эйнемов, той самой, что вы не желаете проливать… Что насчёт другой моей просьбы?

– Надеюсь ты правильно понимаешь, почему мы отказали, и не станешь держать зла, – сказал Архел. – А что до твоей просьбы, всё уже готово. Мы послали весть соседям. Они согласны тебя принять. Завтра за тобой пришлют челн.

– Благодарю, – ответил Хилон, стараясь, чтобы ответ не прозвучал слишком сухо. – И за помощь, и за гостпреимство.

– Это хороший день для паломничества на Мойру, – заметил Эпифелем. – Эретерион – месяц Неумолимого, а тринадцать – одно из его чисел. Если погостишь у нас ещё месяц, можешь причаститься и к таинствам Всеприемлющего. Паломничество начнётся с третьего числа урвосиона, до тех пор мы будем рады видеть тебя гостем.

– Боюсь, что столько времени у меня нет. Что ж, благодарю вас ещё раз, за всё. Тогда я пойду, мне нужно готовиться к отъезду.

Советники проводили уходящего Хилона понимающими улыбками. Обеспокоенно взглянув на старших товарищей, Агесиполид дождался разрешающего кивка Архела и вышел следом.

– Хилон, подожди! – крикнул он, догоняя

– Да, Агесиполид, – Хилон обернулся. – Ты чего-то хотел?

– Я хотел спросить… То, что ты рассказывал: про Запад, убийцу и тайну твоего друга – думаешь, на Мойре ты найдёшь ответы?

– Мне хотелось бы в это верить.

– Понимаю, что ж, желаю тебе удачи… – Агесиполид нерешительно замолчал, и вдруг выпалил. – Хилон, мне не подобает тебя учить, ты опытней и старше, но ты напрасно злишься на советников. Они ничего не делают зря.

– Я не злюсь, Агесиполид, ни на Совет, ни на урвософорцев. Просто мне стало горько. Моя семья погибла из-за эфериян, мои друзья гибнут ‒ ты слышал: убиты Алкеад, Микеид. Эферияне торжествуют, они вот-вот подчинят Эйнемиду, а помощи ждать неоткуда.

– Я понимаю, но и ты пойми нас. Мы не любим поспешных решений и необдуманных действий. Я сам считаю, что следовало бы усмирить эфериян, но я ещё молод и неопытен, я не могу судить здраво. Советники мудры, они всегда делают то, что нужно и когда нужно. Если они решили так, значит у них есть причины.

Они замолчали, глядя друг на друга, наконец, Хилон не выдержал и улыбнулся.

– Наверное, я был неучтив, покинув трапезу? – спросил он.

– Был, – с урвософорской прямотой ответил Агесиполид.

– Что ж, тогда давай вернёмся и продолжим беседу – надеюсь, достопочтенные советники извинят мою грубость.

***

Как это часто бывает зимой, за ночь погода испортилась. Восточный ветер принёс со Смарагдового моря тяжёлые тучи, к утру разродившиеся обильным ливнем. Море беспокоилось, свинцово-серые волны высоко вздымали пенные гребни, дул пронизывающий холодный ветер. Так, в пелене дождя и брызгах разбивающихся о камни волн, Хилон впервые увидел остров Мойра – родину народа миолков, священную землю Эретероса – подателя жизни и смерти.

Миолки были одним из самых загадочных эйнемских народов. Даже само их происхождение окутывала завеса тайны. Как и другие, они отделились на Берегу Отчаяния и направились в Эйнемиду, но никто не мог достоверно сказать ни каков был их путь, ни даже назвать их вождей. Предполагали, что их предки ещё на Потерянной родине были тайным сообществом, либо жрецами кого-то из старых богов. Придя в Эйнемиду, миолки облюбовали скалистый остров Мойра и поселились на нём всем народом, благо, по сравнению с прочими, были весьма малочисленны. Своим покровителем они избрали неумолимого Эретероса и, с тех пор, прославились как непревзойдённые целители и непревзойдённые же убийцы. Сам их остров считался одним из чудес Эйнемиды, ибо представлял собой одну огромную, расположенную под землёй и на поверхности, лабораторию, где изготавливались сильнейшие снадобья и яды, в их числе знаменитый мойранский зоир – основа зелий и хмельных напитков.

Большая чёрная лодка, которую здесь именовали «челн», вошла в узкую кривую бухту и направилась к еле заметному за пеленой дождя причалу. Такие челны перевозили паломников через отделяющий Мойру от Метониссы пролив. Прочие корабли, пришедшие за драгоценными мойранскими товарами, останавливались на другой стороне острова, в городе Ийя. Город Мойра, расположенный на берегу залива Серп, предназначался исключительно для поклонения.

В отличие от прочих священных мест, Мойра не испытывала наплыва паломников даже в священные дни. Хотя никто не упрекал миолков в злодействах, острова боялись, как боятся самой смерти, забывая, что она неотделима от жизни. На паломничество обыкновенно решались, желая исцеления или продления жизни, но большинство таких миолки, вместо священных мест, направляли к лекарям. В этот день на чёрной лодке Хилон был единственным путешественником.

– Куда идти? – спросил он капитана, высокого человека неопределённого пола в чёрно-белой мантии с капюшоном. Капитан молча указал на ведущие в гору истёртые ступени, и по изящной форме кисти Хилон понял, что перед ним женщина. Он вежливо поблагодарил и, не дождавшись ответа, принялся подниматься, стараясь ступать с предельной осторожностью. Поскользнувшись на мокрых исщербленных ступенях, можно было встретиться с Эретеросом серпоносным безо всяких таинств.

После получаса борьбы с порывистым ветром и яростно хлещущим в лицо дождём, ступени вывели на широкий уступ, нависающий над бушующим морем. Хилон решил, что это первая часть посвящения, потому что здесь его уже ждали.

Человек в чёрном капюшоне, сложив руки на груди, смотрел на кипящее море, словно не замечая льющихся с неба потоков воды. Не зная, как положено поступать в таких случаях, Хилон произнёс обычные слова приветствия. Незнакомец плавно обернулся, и сердце Хилона опустилось, а в желудке образовалась щемящая пустота. Он уже видел эту гибкую фигуру, обтянутую чёрной одеждой, и знал такую манеру держать кинжал. Шрам на спине, оставшийся от прошлой встречи, способствовал долгой памяти.

Убийца с обманчивой медлительностью приближался, и Хилон ясно осознал свою беззащитность – у него не было при себе даже самого завалящего кухонного ножа. Испуганно попятившись, он воскликнул: «На помощь!», надеясь, что поблизости может оказаться кто-то из хозяев острова, но крик затерялся в шуме дождя и раскатисто прогремевшего грома. На скальном уступе они были вдвоём.

Первый удар был нанесён внезапно – только что убийца неторопливо шёл, и вдруг резко прыгнул с места, размашисто полоснув кинжалом. Хилон увернулся и попытался достать врага кулаком. Перейти в ближний бой, не дать вооружённому противнику простора… Убийца грациозно уклонился и быстрым ударом прочертил тонкую красную линию поперёк Хилонова плеча.

Зарычав от боли, Хилон бросился вперёд. Его тяжёлый, насквозь промокший плащ полетел в лицо врагу, а сам он бросился в ноги – схватить, перевести бой на землю, где у опытного борца, увенчаного в Калаиде за панкратион, будет преимущество. Почти удалось. Убийца ушёл ловким кувырком, и пальцы Хилона лишь мельком коснулись мокрой кожи сапога. Ещё один рывок, но враг снова уклонился и ударил. Смешанная с водой кровь заструилась по хилонову предплечью.

Удар вверх, удар ногой, попытка запутать врага и тут же резкая боль в плече – плата за ошибку. Бросок, удар – последний отчаянный и… бесполезный. Убийца снова ушёл, красивым прыжком отскочив на самый край обрыва, и тут случилось невозможное, но такое желанное чудо.

Искрошенный древний камень поехал под ногой убийцы. Тот замешкался лишь на мгновение, но и этого хватило Хилону, чтобы с диким рыком рвануться вперёд и толкнуть врага. Неуклюже взмахнув руками, убийца выронил кинжал и рухнул назад.

В последний момент он выкинул вперёд руку, его пальцы сжались на тефеевом медальоне, и резкая боль от вдавившейся в кожу цепочки пронзила Хилона, с головы до ног. Железная цепь такой толщины вмиг порвалась бы, но неизвестный даже неарцам металл выдержал. Отчаянно напрягая мышцы шеи, чувствуя, как из-под лопнувшей кожи текут по спине, смешиваясь с дождём, горячие капли крови, Хилон едва удерживался на краю обрыва. Едва соображая, что делает, он протянул было руку к маске, но тут, наконец, не выдержала цепочка. Одно из звеньев лопнуло, и убийца с нечеловеческим утробным воем, полетел в ревущую пучину. Тонкое, кажущееся хрупким тело несколько раз ударилось о скалистые уступы и застряло меж прибрежных камней, а затем налетевшая волна слизнула его, точно выброшенную старую куклу. Потрясённый, ошеломлённый болью Хилон едва успел поймать опасно покатившийся к краю медальон и бессильно опустился на землю.

– Испытание пройдено, – послышался сзади бесстрастный мужской голос. Обернувшись, Хилон увидел две фигуры в чёрно-белых мантиях. Со сложенными на груди и спрятаными в широкие рукава руками, они напоминали статуи на древних надгробиях.

– Вы всё видели, – задыхаясь и дрожа от боли просипел Хилон.

– Иcпытуемый должен пройти проверку жизнью и смертью, – произнёс другой голос, на сей раз женский. – Испытания начинаются выше по склону, но тебе это уже не требуется. Ты испытан и допущен к посвящению.

– Кто этот человек? – за несколько минут отчаянной борьбы за собственную жизнь Хилон, кажется, разучился удивляться.

– Он первый, кому удалось проникнуть на Мойру незамеченым, – в голосе мойранина наконец прозвучало нечто похожее на чувство, и это чувство было уважением.

– Он таился здесь, на дороге. Долго, – сказала женщина. – Он ждал тебя.

– И вы ничего не делали? – возмущаться Хилон, видимо, разучился тоже. Просто спрашивал, чтобы получить сведения, не более того.

– Жизнь и смерть идут своим чередом, – ответил мужчина. – Мы поняли, что он ждёт кого-то из желающих познать Неумолимого, и предоставили такую возможность.

– Если бы меня убили здесь, это вызвало бы подозрения моих союзников…

– Встречу со смертью переживают немногие, – в голосе женщины послышалась насмешка, – а встречу с жизнью не переживёт никто. Ты всё ещё желаешь познать подателя жизни и смерти?

– Да… – прохрипел Хилон, морщась от рези в израненной шее. – Да, желаю… Как никогда.

– Тогда следуй за нами.

Чёрно-белые фигуры одновременно развернулись, и Хилон, кривясь от боли, заковылял следом, в открывшийся прямо на несокрушимом теле скалы зев тайного прохода.