Эйнемида III. Надежда на весну.

Глава XIX

– Как сказал один мудрый эйнем по имени Кратименад, мудрость не в том, чтобы не совершать ошибок, ибо их совершают даже боги – мудрость в том, чтобы их признавать и исправлять. Я долгое время был обманут злодеями. Много дурного совершили они от моего имени, но, благодаря верным и отважным слугам, всё в прошлом. Злодеи наказаны, а сейчас пора исправить, что они натворили.

Поднявшись с трона, Нахарабалазар прошёлся вдоль рядов подобострастно пожирающих его взглядом придворных. Особым, густо замешаным на страхе благоговением светились лица тех, кто недавно гордился покровительством Сарруна и похвалялся близостью к всемогущему царедворцу. Другие внимательно ловили каждый взгляд повелителя, лелея надежду что-то поиметь от случившихся перемен.

Множество любопытных взглядов обращалось к недавним изгнанникам и преступникам: одноглазому Эшбаалю, старому укротителю монет Мал-Элаю и эйнему Каллифонту, страшно ухмыляющемуся разбитыми в зиндане губами. Недели две тому назад сто всадников во весь опор вылетели из Нинурты с приказом отыскать их и доставить пред царские очи в самый короткий срок, что и было сделано.

– Мал-Элай, мой добрый друг, – первым подошёл царь к старику-казначею. – Я поверил ложным наветам и обошёлся с тобой дурно, но ты ведь не держишь на меня зла?

Он положил руку на сухое плечо старика и суровый Укротитель Монет, растроганно всхлипнув, принялся бормотать что-то о верности, едва удерживаясь, чтобы не пасть на колени.

– Ну вот и хорошо, мы друзья, как и прежде. Возвращайся на своё место и продолжай мешать мне разорять Мидонию.

Придворные с готовностью рассмеялись. Довольный собственной шуткой царь, обернулся к Каллифонту с Эшбаалем.

– Ну а вы, мои меч и щит? Вами я тоже пренебрег. Ну, то в прошлом. Ты Каллифонт, снова будешь моим архистратегом, а чтобы поправить здоровье после зиндана дарю тебе царское имение в Лурранских холмах, там такое замечательное озеро – сам увидишь. Поезжай туда, отдохни, а потом за дело: нам ещё нужно Каннаар вернуть, и не позднее следующего года.

– Благодарю за щедрость, повелитель, – говорить Каллифонту было ещё трудно, отравление и заключение даром не прошли. Пожалуй, на озере ему следовало бы задержаться подольше.

– Это не щедрость – это справедливость, – Нахарабалазар похлопал эйнема по плечу, вызвав неодобрительные взгляды придворных. Новая панибратская манера царя многим казалась неподобающей священной особе повелителя шести частей света. Сам он, видимо, полагал, что выглядит величественно. – Что до тебя, Эшбааль, твоя должность уже занята и человеком достойным. Назначу-ка я тебя влачить груз моих забот, ведь он так тяжек.

– Владыка, я... – не поверил своим ушам Эшбааль.

– Ты часто давал добрые советы, но к ним не прислушивались. Твой предшественник оказался изменником, и я его наказал, а ты теперь исправишь его ошибки. Служи как подобает и будешь вознаграждён, я верность не забываю.

С этим многие из присутствующих могли бы поспорить, но желающих отчего-то не сыскалось.

– Диоклет, Клифей, мои храбрые воины, – царь наконец добрался до выстроившихся рядком эйнемских командиров. Не было только Медиона, который, оставаясь с отрядом на квартирах, даже не успел толком понять, что произошло, о чём сейчас, наверное, даже жалел. – Вас без вины заточили в тюрьму, но я – царь справедливости, и эта ошибка будет исправлена. Дарую каждому из вас по таланту золота и по двенадцать искусных рабов. Диоклет, что с глазом?

– Вытек, повелитель, – Диоклет отмылся и, по обыкновению, вырядился в самые изысканные одежды. Только следы побоев на лице и скрывающая вытекший глаз повязка напоминали о двухнедельном заточении. Клифей выглядел не менее потрёпанным, но, хотя бы, глаза целы.

– Печально... – покачал головой царь. – Писец, запиши: «Выдать из казны сапфир, величиной с перепелиное яйцо». Да чтоб хорошо огранённый. Видеть им, конечно, нельзя, зато смотреть на него приятно. Ты доволен царской справедливостью?

– Да, повелитель, – чуть склонил голову Диоклет.

– Хорошо. Ну а теперь, самое главное. Или вы думали, что я забыл о тех, кто спасал моё царство, пока другие бездействовали? Эн-Нитаниш, Нефалим и Энекл, вот добрые слуги, и они не останутся без награды. Вас двоих я уже одарил и одарю ещё, ну а ты, Энекл, чего хочешь ты?

– Я, владыка... – растерялся от неожиданности Энекл.

– Наш друг Энекл собирается нас покинуть, он скоро отплывает в Эйнемиду, – благодушно улыбаясь, сообщил Нефалим.

– Вот как, – поднял бровь Нахарабалазар. – А почему? Ты чем-то недоволен? Теперь всё будет по-другому.

– Я не видел родную землю пятнадцать лет, владыка, – почтительно ответил Энекл. – Пора мне домой.

– Понимаю. Что ж, тогда тебе нужно золото. Дарю тебе шесть талантов – не волнуйся, Мал-Элай, мы у Сарруна и его сообщников столько взяли, что казна не пострадает, – вокруг рассмеялись, улыбнулся даже сам старик-казначей. – Так, что ещё... Кадуллу, сведи Энекла с царским скупщиком. Если он захочет продать дом или рабов, пусть дадут хорошую цену. Пусть также выдадут ему царский знак. Если ты, Энекл, покажешь его в Хирабе или другом порту, начальник гавани подберёт тебе лучший корабль. Прикажи прикрепить этот знак к мачте, и все будут знать, что твой корабль под защитой царя мидонян. Ну что, доволен?

Энекл тотчас рассыпался в благодарностях. Шесть талантов, да накопленное, да ещё за продажу дома – он вернётся в Эфер богачом, не хуже самого Эрептолема! А с царским знаком на мачте плыть можно спокойно, точно дома в бассейне. Ни один пират не будет настолько глуп, чтобы нанести личное оскорбление владыке Мидонии, а нападение на корабль под царским знаком будет расценено именно так. Близился день, которого Энекл ждал все пятнадцать лет, с того самого часа, когда эферский берег исчез в голубой дымке над горизонтом.

– У меня есть для вас ещё одна весть, – торжественно сообщил царь. – У Ниры, первой из моих наложниц, не наступили в срок нечистые дни. Сегодня жрец осмотрел её и подтвердил, что причина этому самая радостная, так ведь Алум-Балу?

Пожилой жрец в зелёном, энум храма Марузаха, многозначительно кивнул.

– О, владыка земель и народов, это можно утверждать совершенно точно: та, которую ты почтил своим священным вниманием, в тягости.

Радостные возгласы придворных, казалось, обрушат своды дворца. Каждый стремился выразить своё счастье погромче, да так, чтобы царь это непременно заметил. Довольный Нахарабалазар сиял, как свежеотчеканенный золотой.

– Совершенные благосклонны к тебе, владыка! – воскликнул глава мидонийских жрецов, иллан Элкилу. Энекл недавно получил приглашение на свадьбу его племянницы с Эн-Нитанишем. – Это наилучшее время для зачатия! Велика возможность, что дитя родится в Лучший день!

Нахарабалазар приосанился и расцвёл ещё больше. Лучшим мидоняне называли день, в который родился основатель их царства, непобедимый Хазраддон. Если в этот день рождался сын царя, его, вместо обычного царского имени, нарекали Хазраддоном и считали, что его осенил дух Отца Мидонии. За всю историю, таких царей было двое, и оба прославились как великие правители. Простолюдин, которому посчастливилось родиться в Лучший день, с самого первого крика становился жрецом храма Хазраддона и уже никогда не ложился спать голодным, если же в этот день рождался сын раба, он получал свободу и особое клеймо на плече, дабы никто не смел сделать его рабом даже за самое тяжкое преступление.

– Это большая радость для Мидонии! – воскликнул царь. – И мы отметим её пиром завтра же! Не волнуйся, Мал-Элай, за всё уплатит Саррун!

За смехом, поздравлениями и славословиями, его появление осталось совсем незамеченным. Неприметный молодой человек в синем платье гонца царской почты протолкался сквозь плотные ряды придворных, и смех застывал на губах при виде его скорбного лица, запылённой одежды и свалявшихся от пота волос. Завидев царя, он повалился на колени, с глухим стуком ударив лбом об искусно выложенный мелкой кахамской плиткой пол.

– Повелитель шести частей света! Щит и надежда народа, укротитель сильных и опора слабых! Вели мне говорить!

– Говори, – благодушно разрешил Нахарабалазар. – Откуда ты? Какие вести?

– Я с востока, владыка... – запинаясь пролепетал гонец. – Беда господин... Плоскоземельцы в Мидонии, десятки тысяч... Была большая битва... Это война!

Повисло гробовое молчание, и в мёртвой тишине гулким колоколом прозвучал голос Эшбааля.

– Мой сын Нурал, что с ним? – спросил он негромко, и, не дождавшись ответа, вскричал страшным голосом. – Где мой сын?! Где он?!!

***

Когда отгремела битва, что случилась на холмистой равнине у города Тинаш-Тиллу, многочисленные хронисты, толкователи Учения и жизнеописатели, следовавшие за войском Плоской Земли, развернули жёлтые пергаменты, разровняли глиняные таблички, зачистили добела деревянные дощечки и записали: «...никогда прежде Указующий прямой путь, Даритель света Учения не был столь близок к поражению».

Их было немного, защитников восточных рубежей великой Мидонии. Они были плохо накормлены, грязны, дурно вооружены. От них густо пахло дешёвым мутным пивом и мочой, но это были волки приграничья, чья жизнь прошла в бесконечных степных стычках. Они любили сражаться. Любили, и умели делать это хорошо.

Стрелы турханов и хорагетов застилали свет солнца, афталы, берогеты, каммонийцы и воины прочих, совсем уж неведомых, народов лавиной бросались в бой лишь затем, чтобы усеять своими телами священную землю Мидонии. Длинные копья царских всадников насквозь пронзали едва защищённых доспехами степняков. Булавы вдребезги расшибали прикрытые кожаными и войлочными колпаками головы. Страшные колесницы с серпами на осях и колёсах резали, давили, кромсали, человеческую и конскую плоть. Без промаха били калёные стрелы, пущеные из мощных круторогих луков, а впереди, в самой гуще врагов, бился молодой воин в красных одеждах, в позолоченном доспехе, на статном соловом коне, что стоил табуна отборных кобылиц. Это был день, для которого Нурал, сын Эшбааля, пришёл в этот мир. Приказы молодого полководца исполнялись мгновенно, глаза воинов горели при его виде, сам же он бил, рубил, колол, и враги бежали, не в силах устоять. Многих славных воинов и степных вождей сразил Нурал в этот день. Он прорубился в самое сердце вражеского войска, заставив прежде непобедимую армию дрогнуть, и тогда на поле появился Алгу. На белоснежном коне, в белом плаще с ниспадающим на лицо капюшоном. В правой руке меч, прямой, точно луч солнца, в левой – булава с круглым навершием, сияющим подобно солнечному шару. Пророк шёл сквозь мидонийское войско, как раскалённая игла сквозь воск, и упавшие было духом степняки бросались в бой с утроенной яростью. Чаши весов заколебались, сама Судьба замерла в нерешительности, не зная кому отдать предпочтение.

Они встретились посреди кровавого поля – всадник в белом и всадник в красно-золотом. Двенадцать раз сшибались они, но никто не вышел победителем. На тринадцатой схватке, запнувшись за торчащий из земли серп разломанной колесницы, под Нуралом пал конь, и Алгу спешился, дабы не омрачить величие этого дня случайно добытой победой. Долго сражались они пешими, и Нурал, впервые со дня явления Указующего, сумел коснуться мечом края одежды первого из пророков. Ахнули степняки, радостно взревели мидоняне, но Алгу отразил удар мечом и обрушил булаву на плечо молодого полководца. Горестный крик пронёсся над рядами сынов Мидона, когда их молодой вождь, тяжко застонав, упал на пропитанную кровью землю.

«Ты искренен и храбр, юноша, – сказал Алгу, а голос его наполнял радостью души верных и сжимал страхом сердца недостойных. – Ты не виновен в злодеяниях предков и не в ответе за преступления соплеменников, ибо каждый говорит за себя. Раскрой своё сердце истинному Слову, направь свои стопы на прямой путь, и откроешь для себя величайшее благо из великих».

С трудом поднялся на ноги Нурал, склонился, будто покоряясь, и ударил спрятанным в одежде кинжалом. Лишь на палец не дотянулось жаждущее крови остриё до груди первого из пророков. Перехватил Алгу удар, взмахнул булавой, и свет дня погас для Нурала навсегда.

Но битва ещё не завершилась. Дэчан, полководец из кеременов, бежавший от ненавистного ему Учения, увёл остатки разбитого войска в холмы. Там они оборонялись до самой темноты, сразив множество храбрых воинов. Двенадцать раз предлагали им сдаться, обещая жизнь и свободу, но только смех звучал в ответ. Лишь когда солнце уже скрылось за холмами и на небе загорелись первые звёзды, оставшиеся защитники Мидонии пали под градом стрел. Тело Дэчана обнаружили среди убитых. Руки его крепко сжимали древко копья, а на лице застыла умиротворённая улыбка. Храбрый воин воссоединился со своими богами, которым, последний из своего народа, хранил верность.

Всех погибших врагов Алгу велел похоронить, воздав почести как людям благочестивым и праведным. Нашлись те, кто сказал: «Негоже славить как праведников тех, кто до последнего часа был глух к Слову и закрыл сердце Учению», но отвечал им Указующий: «Кто верен и стоек, кто честен и искренен, кто до конца исполнил свой долг и не отступил от своей правды, тот уже впустил в сердце истину и идёт прямым путём, даже если не знает того сам». Так говорил он, и слышавшие склонились пред его мудростью.