Эйнемида III. Надежда на весну.

Глава XVI

– И всё-таки, любимый, это очень опасно, – закутанная, по случаю заморозка, в мягкое одеяло из заморской верблюжей шерсти, Молтис свернулась клубком в широком сандаловом кресле и с тревогой наблюдала за любовником, нервно мерящим шагами комнату.

– Это опасно, но так дальше продолжаться не может, – не оборачиваясь бросил Харидем, погружённый в собственные мысли. – Казни продолжаются без перерыва, войска нет, торговля парализована. Скоро начнётся зима, а с ней и голод. Мы не можем это так оставить. Не можем!

– Но разумно ли звать чужеземцев? Даже если Иреон согласится помочь, это будет значить, что мы не можем справиться сами.

– А мы разве можем? Смотри на наше положение трезво. Никто в Анфее не совладает с Ктесиппом, все слишком запуганы и слабы. Без латарийцев нам этого не изменить.

– Но если Иреон вступит в Анфею и наведёт порядок, он решит, что мы ему не нужны. Латарийцы станут управлять Анфеей напрямую.

– Даже если так, ему всё равно понадобятся верные люди среди анфейцев. Я хорошо знаю Иреона, он разумный человек, с ним можно договориться. Без места мы не останемся, будь уверена.

– Сейчас мы правим Анфеей, а сделаемся прислугой при латарийцах…

– Правим?! Молтис, любимая, чем мы правим?! Мы пишем законы и издаём указы, до которых никому нет дела! Всё решается на улицах Ктесиппом да его сопляками-живодёрами, и правят они из рук вон плохо! Не этой судьбы мы желали Анфее, когда давали ей демократию!

– Хорошо, любимый, допустим, но не лучше ли подождать более удобного случая? Так или иначе, скоро придётся вести переговоры, ты можешь напрямую снестись с Иреоном или кем-то другим.

– Ждать нельзя, дорогая, или ты не понимаешь? Лампрокл, Глитей, Петронипп, Исафр и ещё сотни людей – всех их казнили без суда, не называть же судом комедию, что играет Ктесипп перед этими скотами. Что нам, ждать, когда возьмутся за нас?

– Мы ему ничем не угрожаем. Вы с Силаном поддерживаете его во всём, а он понимает, что вы ему нужны. Хотя бы как символ.

– Всё это временно, любимая, всё это до первого подозрения или несогласия. Ктесипп как тигр: никогда не знаешь, когда ему захочется крови, а если не захочется ему, захочется его толпе. Нет, дорогая, Ктесипп опасен для всех, это уже понял даже Силан – должен же игрок в тавулорис уметь думать хоть как-то. Как это ни печально, кроме него возможных союзников в Анфее у нас не осталось. С ним тоже нужно как-то снестись.

– Подожди, это слишком опасно. А если он расскажет Ктесиппу?

– Чтобы стать следующим? Нет, он, конечно, спесивый дурак, но не настолько же. Мы будем действовать осторожно, надо поговорить с Силаном, но не оставить следов. Ты займёшься этим?

– Я? Но почему я?

– Кроме тебя я не доверяю никому, а нам с Силаном напрямую связываться опасно. Ты умеешь убеждать мужчин, – Харидем улыбнулся, представив то, что скрывается под укутывающим гетеру одеялом. – Осторожно изложи ему наше предложение. Особенно намекни на деньги, дай понять, что после расправы над Ктесиппом и палочниками, награбленное ими будет разделено под нашим присмотром. Намекни на связи в Эфере и возможное гражданство. В общем, ты знаешь, что говорить.

– Хорошо, любимый, я сделаю. А как всё же с латарийцами? Как ты намерен их позвать?

– Всё нужно делать быстро, без промедления. Иреон сейчас в Эмафе, это всего день пути от нас. Я пошлю туда своего доверенного слугу Кикла, и он передаст Иреону суть дела. Дальше мы дождёмся латарийцев и откроем ворота…

– Нет, нет, дорогой, так нельзя! – в ужасе воскликнула Молтис.

– Что нельзя, что с тобой, любимая? – опешил Харидем.

– Прежде всего, нельзя доверять такие вещи рабу!

– Я вполне доверяю Киклу.

– Что неразумно, но даже если так, ему не поверит Иреон. Ведь он из Дневного света, они всегда и во всём ищут подвох. Если к нему придёт раб и станет говорить о таком важном деле, он решит, что это какая-то ловушка!

– Хорошо, что ты предлагаешь.

– Иреону нужно написать, и он должен ясно понять, от кого письмо.

– Писать опасно… – нерешительно вымолвил Харидем.

– Но необходимо. Нельзя доверять важные сведения рабам и нельзя дать Иреону повод сомневаться, иначе все опасности, которым мы подвергаемся, будут напрасны.

– А если письмо попадёт в чужие руки?

– Напиши без имён, но так, чтобы стало сразу ясно, кто его написал. Твой слуга подтвердит, что письмо от тебя.

– Хорошо, мы сделаем так, как ты говоришь. Я надиктую тебе письмо, чтобы не узнали мою руку, если что.

– Я умею писать несколькими почерками. Когда оно будет отправлено?

– Завтра же Кикл выедет в Эмаф, – заложив руки за спину, Харидем прошёлся взад-вперёд. – А ты завтра же найди способ переговорить с Силаном. Тогда мы будем во всеоружии и сможем достойно принять Иреона. Ничего, мы ещё вернём в Анфею порядок. Демократия победит!

– Да будет так, любимый, – Молтис встала, одеяло волной соскользнуло вниз, открывая обнажённое тело. – Осень кончается, так холодно… Ты согреешь меня, любовь моя?

– Конечно! – с готовностью отозвался Харидем, путаясь в завязках халата. – Уже иду, любимая! А письмо напишем после!

– Напишем, дорогой, – проворковала женщина, опускаясь на ложе. – Мы обязательно всё напишем…

***

Стук в дверь, разбудивший Харидема посреди ночи, ничуть его не удивил. Подобное теперь случалось по нескольку раз на неделе. Ктесипп и его палочники питали особую страсть к этому своему «ночному правосудию» и непременно тащили смотреть на расправы всех высших сановников, да и прочих горожан тоже. Отказ от участия в судилищах мог стоить дорого. Проявившие недостаток воодушевления могли вскоре оказаться главными участниками такого же действа. Спокойный сон в Анфее стал роскошью. Каждый знал, что в любую ночь его могут вытащить из дома на площадь, либо как свидетеля, либо как жертву.

Недовольно ворча, Харидем оделся и вышел на улицу, где его уже поджидала возбуждённая толпа скиталиев во главе с Бойном. За людьми высокопоставленными Ктесипп часто посылал своего главного мясника, дабы напомнить о возможных последствиях ослушания. Пламя факелов ярко освещало зверино-тупую морду убийцы, ещё более пугающую в их неверном оранжевом свете.

– Калиспера, Бойн, – небрежно поприветствовал палача Харидем и демонстративно зевнул. – Опять ночные бдения? Кого судим на этот раз?

– Преступника и изменника, врага Анфеи, – Бойн зловеще осклабился. – Тебя.

Удар обрушился на Харидема прежде, чем до него дошёл смысл этих страшных слов. Захлёбываясь кровью из разбитых губ, он рухнул на землю, и тут же всё тело взорвалось болью. Его били долго, ногами, едва не втаптывая в землю, после чего ободранного, истекающего кровью, дрожащего, потащили за руки, и грубый булыжник мостовой безжалостно терзал его колени. Попытка протестовать закончилась ещё одним жестоким избиением.

Под улюлюканье толпы стонущего и плачущего от боли Харидема взволокли на знакомый помост и швырнули рядом с не менее истерзанным куском мяса, в котором едва можно было узнать Силана. Обоих сановников, богатейших людей Анфеи, небрежно бросили под ноги безродному предводителю черни. На губах Ктесиппа играла его привычная, ставшая почти маской, торжествующая улыбка.

– Этих людей мы знали как лучших друзей народа и демократии, – без прелюдий начал Ктесипп, едва толпа притихла. – Мы верили им, шли за ними, восхищались ими. Тем горше для нас узнать, что они оказались волками в собачьей шкуре, что все их красивые слова оказались ложью, а свобода народа была для них лишь средством нажиться и заполучить власть. Едва народ перестал быть им полезен, они плюнули на его свободу ради собственной выгоды. Я, Ктесипп, сын Фома, обвиняю этих двоих в предательстве. Они призвали в Анфею чужеземцев, дабы их руками создать свою тираннию. Клянусь яблоком Аэлин, сограждане, это преступление много страшнее даже тех, что совершили проклятые богами Анексилай и Хилон. Те, хотя бы, не скрывали своей вражды, не притворялись друзьями, не лицемерили, эти же попросту лгали нам в лицо. Хвала пышнобёдрой Аэлин, все маски сорваны. Доказательства неопровержимы, преступники и их сообщники схвачены и изобличены. Я требую для них смерти, граждане, и это лишь малая часть того, что они заслуживают.

Только сейчас Харидем заметил избитых, коленопреклонённых людей внизу, у помоста: силанова шурина Ахрия, своего помощника Тиклина и ещё десятка три человек. Хвала Аэлин, Молтис среди них не было.

– Есть ли у них что сказать в своё оправдание, – спросил какой-то юнец, играющий роль судебного глашатая.

– Пощадите, я ваш друг, прошу, пощадите… – простёршись на помосте и содрогаясь всем телом, Силан зашёлся в рыданиях, слёзы оставляли длинные дорожки на его окровавленном лице. Харидем брезгливо поморщился, заметив у силанова колена размазанную желтую лужицу.

– У меня есть что сказать! – воскликнул он разбитыми губами, говорить разборчиво стоило огромного труда. – Я ни в чём не виноват. Какие против меня доказательства?

– Доказательства? – поднял бровь Ктесипп. – Они есть. А ну-ка, Пойрин, дай сюда.

Он принял из рук скиталия тёмный мешок и вытряхнул содержимое. Отрубленная голова со страшно искажённым лицом гулко подскакивая подкатилась к ногам Харидема.

– Узнаёшь? – издевательски спросил Ктесипп. – Не трудись отвечать, его уже опознали. Это Кикл, твой раб, а вот это, – он достал из-за пазухи свиток, показывая его толпе, – Это письмо, что было при нём. Письмо латарийскому стратегу Иреону. В нём ты, Харидем, клевещешь нашему союзнику на друзей народа. Оболгав народ, ты уговариваешь латарийца вступить в Анфею и усмирить город силой. Что ты скажешь на это?

– Всё это ложь! – хотя язык прилип к горлу, а сердце опустилось куда-то ниже пупка, надо было говорить. Харидем не любил кости и таблички, но знал, что иногда нужно ставить на кон всё и играть до последнего. – Это письмо подписано мной? Или писано моей рукой? Нет, ибо я такого не писал. Кто-то убил моего слугу, посланного с поручением за город, подбросил ему подделку и пытается приписать её мне! Вот преступление, которое надо расследовать!

– Да, сам ты не писал этого письма, – кивнул Ктесипп. – Ты же не дурак. Да, сограждане, мы с вами знаем, что Харидем письма не писал, но, – он многозначительно поднял палец, – мы знаем, кто его писал. И сейчас мы его увидим.

Некто в тёмном плаще, полностью скрывающем лицо и фигуру, поднялся на помост. Изящным движением незнакомец потянул завязки плаща, тёмная ткань мягкой волной осела на пропитанные кровью доски и взглядам охнувших от удивления анфейцев предстала Молтис. Харидем в отчаянии зажмурил глаза, и с его губ сорвался стон. Всё было кончено.

– Вот она, Дева свободы, верный друг народа и демократии, враг всех тираннов, – торжественно провозгласил Ктесипп. – Как и все мы, она была обманута притворством Харидема, но когда ей открылись его коварные замыслы, Молтис поступила как подобает анфейцу и гражданину.

– Свидетельствую, граждане, – вибрирующий голос Молтис даже в таких обстоятельствах воспламенял чресла и заставлял чаще биться сердце. – Свидетельствую, что это письмо написала я. Оно было продиктовано мне Харидемом, когда он решил втянуть меня в свой заговор. Он хотел призвать в Анфею латарийцев, расправиться с друзьями народа и править вместе с Силаном. Мне было поручено переговорить с Силаном и предложить ему власть, а также часть богатств, что Харидем намеревался отнять у казнённых – отнять у вас!

– И Молтис предложила! – рассмеялся Ктесипп, когда стих гневный рёв возмущённых скиталиев. – Всё в точности предложила, вот только перед этим пришла ко мне… Силан принял предложение, сограждане! Это могу подтвердить я, а также Бойн и Телевп, ибо когда Молтис беседовала с Силаном, мы спрятались неподалёку и слышали каждое слово. Я говорю верно, Силан?

Силан не ответил, лишь рыдал и бормотал: «Пощадите». Ктесипп отвернулся от него с презрением.

– Ну а ты Харидем? – спросил он. – Ты хочешь ещё что-то сказать?

Харидем отвернулся и посмотрел на любовницу, как всегда завораживающе прекрасную. На ту, с кем собирался разделить будущие могущество и власть, кого ещё утром звал любимой – кажется, впервые в жизни он говорил эти слова искренне.

– Молтис, – прошептал он пересохшим языком. Не хотелось ни видеть, ни слышать, ни говорить. Не хотелось жить. – Молтис, почему?

– Ради народа Анфеи, Харидем, – гетера многозначительно улыбнулась. – Всё ради народа.

– Я жду вашего слова, сограждане, – Ктесипп откровенно упивался своим торжеством, своей властью над толпой и над чужими жизнями. – Преступление совершено и доказано. Враги народа перед нами и им нужно вынести приговор. Каково ваше слово, анфейцы?

***

Латарийский отряд вошёл в Анфею на четвёртый день эретериона. Зима ещё только вступала в свои права, но с неба уже падали редкие белые хлопья, скорее уместные где-нибудь в Герии, чем здесь, на юге. Всадники в белых плащах и гоплиты в белых с жёлтой оторочкой хитонах прошли распахнутыми настежь воротами и замерли в нерешительности, созерцая пустые улицы и слепо глядящие тёмными провалами окон дома.

– Все умерли, что ли, – оторопело прошептал начальник конницы Гесприй, водя головой по сторонам.

– Здесь было сражение. Кто-то бежал, а остальные попрятались, – ответил Иреон. Его плащ и хитон сияли снежной белизной, а на позолоченном доспехе не нашёл бы изъяна самый придирчивый десятник. Иреон не делал поблажек подчинённым, суровое наказание ждало всякого, кто отнёсся бы к своим обязанностям пренебрежительно, но воины не роптали. Все знали, что строже всех архонт Дневного света судит самого себя.

О том, что в Анфее происходит нечто странное, разведчики доложили дней пять назад, а вскоре появились и беженцы. Из сбивчивых рассказов стало ясно, что в городе самое настоящее сражение, но кто, с кем и почему оставалось загадкой. Одни говорили, что во всём виноваты скиталии и тот самый Ктесипп, о котором сообщал Харидем, другие – что восстание подняли тайные сторонники Анексилая, так называемые, «пылающие сердца». Кто-то говорил, что Харидем казнён, кто-то, напротив, утверждал, что Харидем одолел Ктесиппа, третьи же считали, что битву начали в отместку за гибель Харидема. Отчаявшись что-то понять, Иреон решил лично разобраться во всём на месте. Анфея слишком важна для союза, чтобы потерять её из-за местных склок. Если для дела нужно ввести внешнее управление, так тому и быть. Игры в независимость и свободу хороши до тех пор, пока они не ставят общее начинание под угрозу.

В висящей над городом гробовой тишине раскатисто зазвенел цокот копыт, и на ведущей к воротам улице показался всадник в белом с красной оторочкой плаще. Он чётким движением отсалютовал Иреону, и архонт с трудом удержался от недовольной мины. Светлые прямые волосы, выбивающиеся из-под бронзового шлема, огромные ярко-синие глаза, по-детски миловидное, заострённое к подбородку лицо и строгие тонкие губы, в минуты гнева имеющие обыкновение сжиматься в точку. Ирэйна – дочь ирионова брата Эппея, погибшего от кинжала богохульника семь лет тому назад. Иреон знал девочку с пелёнок и принимал участие в её воспитании, её даже назвали в его честь. После смерти брата Иреон заменил Ирэйне отца. Он прочил её в жёны своему сыну, но своенравная девчонка нарушила дядины планы. В день совершеннолетия она надела белый с красным плащ и широкий красный пояс сестры Дневного света, приняв обет целомудрия, положенный младшим чинам. Немало воды утечёт, прежде чем обет будет снят. Самому Иреону потребовалось девять лет, чтобы достичь соответствующего звания, и это был один из самых быстрых взлётов в истории братства. Архонт понимал, что Ирэйна поступила так, желая мести за отца. За три года в братстве она показала себя с наилучшей стороны, что было полезно для Латарии и почётно для семьи, но простить племянницу до конца Иреон так и не смог.

– Докладывай, – буркнул он вместо приветствия, едва удостоив девушку взглядом.

– Докладываю, – если Ирэйну и задела холодность дяди, вида она не подала. – Мы проверили город до самой агоры. Опасности не обнаружено. На улицах никого. В домах мы нашли людей, но выходить они боятся. На агоре… Тебе лучше взглянуть самому.

– Кого-нибудь из должностных лиц нашли?

– Живых – нет, люди говорят, все сбежали… Кто смог.

Конь Ирэйны заиграл было, но девушка ловко смирила его движением бедра. Иреону подумалось, что варварские широкие штаны были бы для женщин-собратьев уместней, чем длинные хитоны для верховой езды – слишком уж соблазнительный вид те открывают. Можно будет объяснить это нововведение заботой о здоровье или чем-то подобным.

– Нужно позаботиться об охранении, – сухо промолвил архонт.

– Уже сделано. Я расставила посты на всём пути следования, мы проверили крыши и внутренние дворы.

– Угу… – пробурчал себе под нос Иреон и тронул было поводья, но тут же мысленно выругал себя и громко добавил. – Молодец, ты всё сделала правильно.

Архонт Иреон славился справедливостью и беспристрастностью ко всем, как бы ни был человек лично ему приятен или неприятен. Случай, когда единственным, кто высказался за смертный приговор Иреону, оказался он сам, давно стал легендой.

Велев племяннице ехать рядом, архонт повёл свой отряд по городу Аэлин. Воины с суеверным испугом косились на пустынные улицы некогда шумной и весёлой Анфеи, на тёмные провалы окон и на валяющиеся повсюду тела, которые никто даже не потрудился убрать. Молодые и старые, вооружённые и безоружные, мирные граждане и юнцы в военных хитонах, похожие на тех самых палочников, о которых беженцы рассказывали с таким ужасом и ненавистью – все они лежали рядом и снег медленно оседал на тронутую мертвенной синевой кожу. Цокот копыт и топот ног зловещим эхом разносились в давящем безмолвии. Глядя на царящее вокруг безобразие, Иреон похвалил себя за то, что решил вмешаться лично. В этом городе необходимо навести порядок и немедля, раз уж его правители оказались на это неспособны.

– Гемон, – обратился он помощнику. – Запиши: нужно прислать в Анфею хлеба и соли. Сомневаюсь, что местным в этом году удалось наполнить амбары.

– Наши запасы в этом году тоже оставляют желать лучшего, – заметил Гемон, корябая что-то на восковой дощечке.

– Потом посчитаем, сколько можно отправить, – сказал Иреон, трогая поводья. – Мы взяли неплохую добычу в Ликадии.

Быстрым шагом, отряд продолжил путь.

Первые всадники въехали на рыночную площадь и остолбенели. Даже бывалые воины менялись в лице, цветом лица соперничая с белизной собственных одежд. Лишь немногие – в их числе и Ирэйна – сумели сохранить хотя бы видимость хладнокровия. Один из молодых членов братства не сдержался и, свесившись с коня, опустошил желудок прямо на мостовую. Иреон отметил про себя, что за недостойную слабость нужно будет наложить взыскание, но не слишком суровое. Представшее их взорам зрелище могло бы поколебать и иного бессмертного.

Квадратный дощатый помост, некогда предназначенный для ораторов и судей, увенчивало нечто вроде рамы для просушки белья. Четыре столба, соединённые поперечными балками, а на балках – подвешенные за ноги люди. Бывшие люди. Три десятка человек, изувеченные до неузнаваемости, жуткими, напоминающими колбасные, связками висели с трёх сторон помоста. На четвёртой помещались всего двое, но стоившие всех остальных – их кожи, содранные цельным куском, висели рядом, ещё более усиливая сходство сооружения с бельевой сушилкой. В этих двух истерзанных кусках мяса с трудом можно было угадать людей, не говоря уж о том, чтобы понять, кем они были раньше, но этого и не требовалось. Над освежёванными телами висели грубо намалёванные таблички: «Силан, сын Гария – предатель народа Анфеи», «Харидем, сын Демода – предатель народа Анфеи».

С неба медленно и печально падал снег.