Фонарщик

Глава XX Перемены

Был вечер после жаркого сентябрьского дня. Эмилия Грэм, утомленная духотой, сидела на террасе перед домом, с наслаждением вдыхая только что поднявшийся освежающий бриз. На западной стороне неба тянулась ярко-красная полоса — последний отсвет великолепного заката; первые лучи почти полной восходящей луны ложились на белое платье Эмилии.

Десять лет прошло с тех пор, как она встретилась в церкви с Гертрудой. Время мало изменило ее. То же ясное спокойствие и теперь отражалось на ее лице. Только самый тонкий наблюдатель мог бы подметить в нем немного больше движения и жизни, немного больше интереса к окружающему. Этим Эмилия была обязана Гертруде. Нежная дружба, неутомимая забота, а главное — умение живо передавать свои собственные впечатления пробудили в душе Эмилии множество почти исчезнувших представлений. Гертруда заменила слепой потерянное зрение.

В этот вечер Эмилия была грустна. Она часто склоняла голову, словно прислушиваясь, и вздрагивала каждый раз, как скрипнет дверь.

Но вот кто-то вышел из-за ограды сада и подошел к двери. Шаги такие легкие, что только чуткий слух слепой мог их различить.

Это наша старая знакомая, маленькая Герти; но узнать ее теперь очень трудно. Она выше Эмилии, стройна и хорошо сложена. У нее смуглый, но здоровый и свежий цвет лица. От быстрой ходьбы она раскраснелась. Шляпу Герти сняла, и ее чудные, хотя по-прежнему непослушные волосы слегка растрепались. Темные глаза уже не кажутся слишком большими. Ласковая улыбка играет на ее губах. Красавицей девушку назвать нельзя, но ее личико очень привлекательно, хотя сама она по-прежнему считает себя дурнушкой.

Увидев мисс Грэм, девушка подбежала к ней и, дружески обняв, повела ее в сад.

— Вот я и вернулась, Эмилия, — сказала она, укутывая слепую шалью. — Вы все время были одна?

— Почти что. Я страшно беспокоилась, как ты там бегаешь по городу в такую жару.

— Мне было не слишком жарко. А теперь-то как прохладно! И какая здесь прелесть после душного и пыльного города!

— Тебе нечего рассказать мне, Гертруда? — спросила Эмилия.

— Многое, но…

— Ты знаешь, что для меня это грустные вести, и не решаешься сообщить их, не правда ли?

— Я не настолько самонадеянна, дорогая Эмилия, чтобы думать, что это может вас опечалить; но со вчерашнего вечера, когда я передала вам слова мистера Уилсона и рассказала о своих намерениях, вы стали так грустны при мысли о предстоящей разлуке, что я усомнилась в разумности своих планов.

— А я, Гертруда, упрекала себя в том, что не сумела скрыть впечатления, произведенного твоими словами. Я не хочу, чтобы под моим влиянием ты изменила тому, что считаешь своим долгом. Мне, напротив, следовало одобрить твое решение.

— Дорогая Эмилия! — воскликнула Гертруда. — Я уверена: знай все, что происходит, вы убедились бы, что иначе поступить нельзя.

— Как? Что-то у миссис Салливан?

— Дела гораздо хуже, чем я вам говорила. Я и сама всего не знала. Сегодня я пробыла у нее весь день, так как мистер Уилсон задержал меня всего минут на пять; невозможно оставлять ее, такую слабую и болезненную, одну с мистером Купером, когда он в таком ужасном состоянии.

— И ты думаешь, что можешь ей помочь?

— Я уверена, милая Эмилия. Я прекрасно с ним лажу. Ведь он капризничает, как ребенок. Миссис Салливан делает все, что он хочет, не только из любви к нему, но и потому, что боится прекословить: он стал таким раздражительным. Она говорит, что у него появляются самые дикие фантазии. То он ночью собирается идти гулять, то настежь отворяет окна, а они ведь живут в нижнем этаже.

— Бедная женщина! Как же она с ним справляется?

— Да вот сегодня утром, когда я приехала, он вздумал растопить камин и навалил целую кучу угля — в такую-то жару! А миссис Салливан сидит и плачет. Ну что она с ним поделает?

— Ей надо бы иметь при нем здоровую женщину, а еще лучше мужчину, который смотрел бы за ним.

— Вот этого-то она и не хочет. Боится, что с ним будут грубо обращаться. К тому же ей неприятно было бы иметь у себя в доме постороннего человека — она так привыкла жить одна.

— Вот уж радость ей на новоселье! Странно только, что она раньше ничего не замечала. Ведь когда я была у них с тобой еще на старой квартире, мне уже тогда показалось, что старик не в своем уме.

— Я также видела кое-что, — согласилась Гертруда, — но ничего ей не говорила.

— Знаешь, Гертруда, я думаю, что это началось уже тогда, когда он потерял место.

— Конечно, он сразу страшно изменился и быстро одряхлел.

— Он, должно быть, очень стар?

— Еще бы! Миссис Салливан уже давно говорила мне, что ему восемьдесят.

— Неудивительно, что он впал в детство.

— Но мне очень жаль миссис Салливан, она меня сильно беспокоит.

— Конечно, все это грустно и тяжело.

— Если бы она еще была здорова, а то и ее здоровье неважно.

— Обращалась ли она к доктору?

— И слышать не хочет, говорит, пустяки. Уже только поэтому мне хотелось бы поскорее быть в Бостоне. Уж я бы устроила так, чтобы ее осмотрел доктор Джереми.

— Ты говоришь о жизни в Бостоне так, будто это решенное дело. Разве все уже устроилось?

— Ах, я ведь еще не рассказала вам о моем посещении мистера Уилсона! Я так ему благодарна! Он обещал дать мне место. Дядя Тру хотел, чтобы я была учительницей; это была его мечта. Как он был бы счастлив, если бы дожил! Не правда ли, милая Эмилия?

— Конечно. Только, пожалуй, он, как и я, нашел бы, что ты берешь на себя слишком много. Половину дня ты будешь занята в пансионе, а затем надо будет еще ухаживать за миссис Салливан и за стариком. Это очень трудно, дитя мое; я буду постоянно беспокоиться за тебя.

— Милая, дорогая Эмилия, не бойтесь за меня! Я здорова, и, право, у меня хватит сил на все! Единственное, чего я боюсь, — это оставить вас одну. Боюсь, чтобы вы не подумали, что я…

— Не бойся; я знаю, что ты меня любишь и не променяешь ни на кого. Ты считаешь себя обязанной помочь миссис Салливан; я это прекрасно понимаю. Но мне не хотелось бы, чтобы ты устраивалась на работу к мистеру Уилсону. Поживи у миссис Салливан, помоги ей; а когда придет время нашего отъезда, твои услуги, может быть, будут уже и не нужны. Тогда ты могла бы поехать с нами на юг, это было бы очень полезно для тебя.

— Но ведь это немыслимо, дорогая Эмилия! Я не могу жить за счет миссис Салливан. Ведь настоящей сиделкой все же я не буду, да миссис Салливан и не согласится, чтоб я исполняла все обязанности сиделки. Значит, делать все то, что я когда-то делала для дяди Тру, я не буду. И я только тогда смогу жить с ней, если получу место у мистера Уилсона.

— Конечно, для миссис Салливан лучше, если ты будешь с ней.

— Я надеюсь, что принесу ей больше пользы, чем кто-либо другой. Она меня любит. Да и старик слушается меня. Не знаю, чем это объяснить, но мне всегда удается уговорить его! При этом я для него как бы «сливаюсь» с Вилли. Конечно, он привык всегда видеть нас вместе. Да и миссис Салливан спокойнее смотрит в будущее, зная, что зимой я буду с ней. Она так радовалась этому, что я даже забыла, как тяжело мне будет расстаться с вами. Как подумаешь, что вы уедете так далеко и сколько времени пройдет, пока мы опять будем вместе, то…

И Гертруда горько заплакала.

Мисс Грэм нежно старалась утешить ее.

— Мне хорошо жилось с тобою, Герти, — говорила она, — и я буду скучать по тебе. Но я знаю, как ты любишь семью Салливанов и как ты обязана им. Знаю, что ты считаешь своим долгом помочь им и поэтому отказываешься от путешествия, которое доставило бы тебе массу удовольствий. Это доказывает, что моя Герти стала именно той честной и доброй девушкой, какой я и хотела ее видеть.

Незаметно они дошли до конца аллеи. Тут и нашла их горничная с сообщением, что в гостиной сидят миссис Брюс с сыном и желают их видеть.

— Ты купила ей пуговицы, Гертруда? — спросила Эмилия.

— Да, я нашла очень подходящие к ее платью. Вы передайте ей, что я исполнила ее поручение, но я сейчас не могу показываться.

— Меня проводит Кэти, а ты сможешь незаметно пройти в маленькую дверь. Я извинюсь за тебя перед миссис Брюс, а когда ты успокоишься, то выйдешь и сама все ей скажешь.